сказка  об ослике  
                     Шухлике

---

Эту книжку мне внезапно заказали из Института самовосстановления человека. Идея была довольно
проста - пересказать для детей "Опыт дурака"
Мирзакарима Норбекова.
Ну, сложно отказаться от возможности 
хоть что-то заработать, когда в журналах 
платят за рассказ рублей пятьсот, а то и меньше. 
Словом, скрепя сердце, взялся, однако 
совершенно не представлял, о чем и как писать, 
поскольку задиристо-залихватский стиль 
"Опыта дурака" не слишком вдохновил.

Помог русско-узбекский словарь, 
зачем-то купленный давным-давно в Самарканде. 
Из этой старой, маленькой книжки и возникли, 
по сути дела, все персонажи сказки, 
после чего оставалось лишь 
наладить отношения между ними. 
Вскоре все они ожили и начали действовать почти самостоятельно. 
А в таких случаях на долю автора 
выпадает самое приятное -
слегка подсказывать, чуть поправлять, 
немного подталкивать. 
Потом и самому жалко с ними расставаться, 
что подчас передается и читателю...
       
                                                                                                                                                                                                    

---

Прочие издания 
сказочной повести о Шухлике

                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                           
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                          
                                                                                                                                                                      
                                                                                                                                                                                                     
Как я слыхал, сказка переведена в четырнадцати странах мира. В Казани, если не путаю, включена в школьную программу. Некоторые строки из нее угодили в сборники современных афоризмов. Уже создан дом отдыха для детей, носящий имя "Багишамал" - так назывался бродячий сад, где спасся ослик.
А сам Шухлик стал, по сути дела, нарицательным персонажем. Его имя используют не только для величания домашних животных, но и для личных псевдонимов. В городе Гомеле даже создан скаутский патруль с бойким названием - "Шухлики".
Наверное, во многом все это произошло благодаря тому, что на обложке стоит фамилия Норбекова  - у него масса почитателей. Но нельзя, надеюсь, сбрасывать со счетов и собственно сказочный текст.
В Интернете - множество цитат из книжки. Одна читательница сообщила, что терпеть не могла Норбекова до тех пор, пока не прочла "Рыжий ослик, или Превращения" - мол, одной такой книги достаточно, чтобы умереть спокойно. Приятно слышать...
Надо сказать, что по договору права на книгу еще пять лет будут принадлежать Норбекову. Потом смогу издать сказку в облегченном от оздоровительной системы виде, зато под авторской фамилией и с продолжением, в котором Шухлик ищет "пупок земли".

---

         Шухлик в пору безмятежного детства со своими   
      приятелями - кошкой Мушукой и коровой Сигир



          Рисунок Н.Салиенко для журнала "Мурзилка

Всяческих изображений этого ослика уже довольно много. 
Рисуют даже просто так - из любви к персонажу.
Дома у меня "пасется" целое ослиное стадо - деревянные, глиняные, плюшевые и вовсе неведомых мне материалов. Разной величины, однако все, как на подбор, дареные Шухлики.
В тяжелую минуту отвезу их, пожалуй, на рынок, как поступил в сказке хозяин Дурды...
Ах, да нет - сердце дрогнет.



РЫЖИЙ ОСЛИК, или
ПРЕВРАЩЕНИЯ

Волшебная сказка

Превращение первое

Шухлик


 
Известно, осла узнают по ушам, а дурака по речам. Рыжий ослик Шухлик в основном помалкивал. Только выразительно, как глухонемой пальцами, двигал длинными ушами, напоминавшими остроносые тапочки.
Хотя, заговори он, все бы поняли, насколько умён и образован этот рыжий ослик. Возможно, самый умный из современных ослов. Он читал и считал, знал историю, математику, астрономию, медицину.
Наверное, мог бы стать хорошим учителем в школе. Но ослы, как все настоящие мудрецы, задумчивы, и говорят очень редко. Лишь в крайних случаях, когда молчать уже сил нет, невозможно молчать.
Примерно три тысячи лет назад пра-пра-прабабушка ослика Шухлика везла своего хозяина прорицателя и колдуна Валаама, и вдруг увидала на пути грозного Ангела с обнажённым мечом. Ослица тут же разумно свернула в поле.
Однако Валаам, спешивший по колдовским делам, принялся бить и понукать ослицу, стараясь вернуть на дорогу. Он-то не видел Ангела, вообще никаких препятствий.
Дорога сузилась. С одной стороны виноградники, с другой – глинобитная стена. А посередине опять огненный Ангел со сверкающим мечом.
Ослица прижалась к стене, отдавив Валааму ногу. Ну и, конечно, ей досталось по первое число – по шее, по бокам, по спине и меж ушей по лбу. От обиды, как часто бывает, она совсем обессилила и легла на землю. А Валаам, распалившись, колотил её палкой.
И вот тогда ослица не стерпела: «Что я тебе плохого сделала? – промолвила. - За что терплю?»
-Да был бы топор, зарубил бы!– воскликнул Валаам, так и не замечая Ангела.- За твоё тупоголовое упрямство!
-Вспомни, сколько ты путешествовал на мне, - вздохнула ослица. – И подвела ли я тебя хоть раз?
-Да как сказать, - призадумался Валаам, оглядываясь по сторонам.
И тут, наконец, различил ослепительного, как озеро под утренним солнцем, Ангела.
Ужаснулся Валаам и упал наземь, прикрывая лицо. И склонился над ним Ангел небесный, шлёпнул по затылку.
-Путь твой, болван, ложный, - сказал в самое ухо, - и я пришёл остеречь. Но ты, как трижды слепец, не хочешь видеть того, во что не веришь. Если бы не ослица, пронзил бы тебя мечом. Так что будь ей во веки веков благодарен!
Но память у людей короткая. Не помнят добрых дел. И колотят ослов палками, когда те упираются. Хотя ослы видят и чувствуют то, что человек не замечает.
С тех незапамятных времён все потомки Валаамовой ослицы умеют прекрасно разговаривать. Да только виду не подают. Научены горьким опытом.
Ещё свежа память о трёх болтливых ослах – всего-то лет триста прошло. Их вызвали тогда в качестве свидетелей. И эти простодушные, честные животные, вместо того, чтобы помалкивать, защищали в суде своих хозяек, обвинённых в полётах на метле.
Ослы под присягой рассказали чистую правду – мол, ничего дурного не замечали, никаких бесов и колдовства. А летать на метле при желании каждый способен. Хозяек оправдали. Однако судьи, посовещавшись, вынесли приговор свидетелям за чрезмерное красноречие. Если простой осёл рассуждает, как учёный адвокат, тут, конечно, не обошлось без нечистой силы! И повесили всех троих бедняг за ноги на кривых деревьях.
-Не подавай виду, что умеешь разговаривать! – наставляла мама рыжего ослика. – Лучше выстукивай копытом сообщения по азбуке Морзе – точка, точка, тире, точка. Или складывай ушами буквы и слова.
К счастью, у Шухлика и не было времени на разговоры. Если он не учился, стоя под окнами ближайшей школы, то прыгал и скакал, где придётся. Играл с приятелями – козлом Така и кошкой Мушукой. Приставал к своей любимой тётке - корове Сигир. Или к двугорбому верблюду – дядьке Бактри. Иногда катал хозяйских детей, взбрыкивая от избытка чувств.
А сам хозяин Дурды сидел, будто глиняный истукан, на пёстром коврике среди чёрных, как вороны, чайников-кумганов, щурил глаза и всхрапывал, задрёмывая в тени пирамидального тополя. Перед ним лежала рогатка и горка камешков, чтобы распугивать птиц с абрикосовых деревьев. Да он никак не мог выбрать подходящий камешек.
Ослику бывало хотелось поговорить с хозяином. Узнать, что тот пьёт из пиалы, почему потеет, кряхтит и вытирает блестящую лысину большим, вроде наволочки, платком, и вообще, как это возможно сидеть на одном месте столько часов подряд, скрестив ноги и руки. «Наверное, хозяин наказан и мучается, – думал ослик Шухлик. - Рад бы, конечно, попрыгать, да, видно, хозяйка не разрешает. Хотя сама скачет по двору, из конца в конец, куда захочет, – стирает, готовит, чистит, убирает. Это так несправедливо!»
И ослик решил растормошить, развеселить хозяина. Подошёл тихонько сбоку и крикнул в самое ухо – «Йо-го-го-йа-йа!»
Ох, что же сталось с хозяином Дурды! Подскочил на месте, как огромная древесная лягушка. Квакнул, крякнул, кукарекнул. Опрокинул все чайники, разбил пиалу. Наконец, заполз под коврик и затаился, будто обычная толстая кочка.
Шухлик подумал, что это такая игра, вроде пряток. Разбежался и легонько лягнул эту кочку. И тогда коврик ожил! Но не полетел, как настоящий ковёр-самолёт, а быстро-быстро заскользил по земле к дверям дома. Стукнулся с разгона об порог, да так и замер.
Хозяйка, вернувшись с базара, не могла понять, куда пропал хозяин. Всегда сидел на одном месте, как прикованный, и вдруг исчез!
Она наступила на коврик у порога, снимая обувь, и едва не упала. Коврик хрюкнул, вырвался из-под ног и покатился, сворачиваясь, на бахчу, где притих среди дынь и арбузов. Долго потом хозяйка разворачивала и успокаивала хозяина.
Дурды так и не понял, кто напал на него. «Кажется, какой-то шайтан, - шепнул он хозяйке, - Чёрт с копытами!» И поглядывал с подозрением на всех копытных во дворе. Особенно на ослика - глаз с него не спускал, следил за каждым шагом, думая, как отомстить.
Мама-ослица неспроста дала своему сынку такое ласковое имя - Шухлик, то есть шаловливый, озорной. Словом, весельчак. «Большая его голова, переполнена знаниями, как мешок овсом, - хвалилась она. - В крепком теле столько сил, сколько в ураганном ветре. И лёгкие ноги просятся танцевать».
Тётка Сигир кивала, соглашаясь, – «Му-у-му-у!» Да и дядька Бактри, мерно пережёвывая верблюжью колючку, бормотал: «Забавный Шух-лик. Только напрасно хозяина пугает. С хозяином шутки плохи».
А Шухлик радовался целыми днями, что светит солнце, зеленеет трава или льёт дождь. Что он, Шухлик, просыпается с рассветом и живёт-живёт до вечера, а потом спит рядом с мамой до следующего утра. И вокруг другие живые существа, которые ходят, летают, ползают, стрекочут, жужжат, мычат и поют. И как ясно, отчётливо видно каждую веточку, травинку, жучка или паутинку.
Вот уже выпорхнули ночные красавицы - бабочки-парвоны. Значит, пора закрывать глаза и видеть сны, такие же весёлые, как прошедший день, такие же загадочные, как день будущий. Он понимал, что весь мир создан для него, Шухлика. О, а как он улыбался – так, что уши сходились на затылке и обнимались, как родные братья, а потом подпрыгивали, чуть ли не улетая с головы, будто два рыжих фазана. Он так любил всё и всех, что каждый раз перед сном пел благодарственные песни. «Йа-йа-йа! – кричал изо всех сил, будто дул в золотую трубу. – Йо-йо-йо! Йу-йу-йу!»
Хозяин Дурды вздрагивал на своём коврике, переворачивал пиалу вверх дном и уходил в дом, откуда вскоре долетал, как бесконечный жалобный напев, его храп, напоминавший и мычанье тётки Сигир, и рёв дядьки Бактри, и блеянье приятеля Така. Впрочем, никто из них не мог разобрать, о чём эта ночная хозяйская песня. Хотя слышались в ней и обида, и даже угроза.
Только кошка Мушука, умевшая проникать в сновидения, намурлыкивала по секрету, что снится хозяину Дурды.
-Поверьте, друзья, как захрапит, так сразу начинает ловить шайтана! И это бы ничего, да тот шайтан очень напоминает нашего ослика, нашего Шухлика. 



Чёрная яма 

Когда рыжему ослику исполнилось три года, мама-ослица сказала:
-Знаешь ли, дорогой, всякое случается в жизни. Обещай мне, что ты никогда не будешь унывать, а останешься таким же весёлым и здоровым – что бы ни произошло!
Шухлик и представить не мог, какие такие происшествия способны изменить его характер. Что заставит его не петь песни, не радоваться жизни?
-Я готова за тебя в огонь и в воду, мой Шухлик, - вздохнула мама. – Но ты уже так подрос, такой сильный, что нас могут разлучить.
Шухлик не понимал этого слова. Что такое – разлучить?! «Лучить» звучало приятно, а «раз» - не очень-то.
-Ну, нас разделят, разъединят, и мы пойдём по разным дорогам, - всхлипнула мама-ослица.
Нет, это казалось настолько диким и невозможным, как, например, корова Сигир с двумя горбами или верблюд Бактри с рогами!
Ослик Шухлик только попытался вообразить себя отдельно от мамы-ослицы, как сразу будто бы рухнул в огромную, но тесную чёрную яму, где ничего не разглядеть, душно и ноги подкашиваются, а из глаз - слёзы.
Он отчаянно помотал головой и хвостом с кисточкой. «Ну вот, всё хорошо - мама рядом, и никакой чёрной ямы. Так было, так есть и так должно быть всегда!» – решил Шухлик.
Но мало ли что решит для себя какой-то ослик, пусть даже очень умный. У каждого ослика есть хозяева. От них зависит судьба любого домашнего осла.
Хозяин Дурды не позабыл пинок копытом и путешествие на бахчу в коврике. Очень хотел дознаться, кто всё это устроил. От дядьки Бактри, от тётки Сигир и от кошки Мушуки ничего не добился.
Тогда взялся за козла Така. Приглашал посидеть рядом на коврике. Расчёсывал ему бороду и угощал халвой. «Можешь помалкивать, - нашёптывал хозяин Дурды, - Только кивни или моргни, хороший ты мой козлик, как шайтан приблизится». И вот Така, сам того не желая, заговорённый хозяином, и кивнул, и моргнул, когда мимо проскакал ослик Шухлик.
-Ага! – воскликнул хозяин Дурды. – Я знал! Догадывался! – И сгоряча так пнул козла, что тот улетел в уголок за сараем и долго горько блеял. Така не хотел выдавать Шухлика, но как-то само собой получилось. Вообще многое в жизни получается вроде бы само собой, если не чувствуешь и не задумываешься, что хорошо, а что - плохо.
Конечно, хозяин Дурды не был каким-то отъявленным злодеем или разбойником с большой дороги. Зато слишком гордым, обидчивым и злопамятным, как многие не очень умные люди.
Накануне Нового года посыпался из низких сизых туч холодный пух. Ослик Шухлик впервые видел снег - в здешних местах он редко выпадает – и скакал по двору из конца в конец, рисуя копытами созвездие Крылатой ослицы, которое более известно под именем Райской птицы.
Оставалось совсем чуть-чуть, ещё парочка звёзд, когда к нему подошёл хозяин Дурды, в новом полосатом халате, держа в руках верёвочную сбрую и красивую, тоже полосатую, попону.
Ослик подумал, что это специальная одежда на снежное время, и охотно подставил спину. Но хозяин сперва опоясал его морду верёвками, а в рот засунул металлический кислый штырь, что было не очень-то приятно. Потом набросил попону и застегнул пуговицу на груди. Шухлик стоял покорно и терпеливо, как школьник на примерке первого костюма. Но мама-ослица, привязанная к дереву, сразу заподозрила неладное.
-Шухлик! – позвала она. – Сынок! Погляди мне в глаза!
Ослик глянул и различил такую слёзную тоску и такое холодное, как пурга, смятение, что сердце у него обмерло, и ноги сделались ватными, хоть и упирались, скользя по снегу, пока Дурды тащил за уздечку со двора.
Он слышал, как мама выстукивает копытами: «Прощай, любимый Шухлик! Ты лучший в мире ослик! Не забывай об этом и помни обо мне!»
Шухлик не знал, как они добрались до людного, шумного и пахучего базара. Всё вокруг посерело, побледнело, будто затянутое туманом. Казалось, это страшный, дикий сон, который даже не он, Шухлик, видит, а кто-то будто бы рассказывает ему зловещим шёпотом. И от этого рассказа - дрожь и озноб во всём теле.
Хозяин Дурды тянул его вдоль бесконечных базарных рядов – изюмных, луковых, виноградных, рисовых и капустных. Миновали лепёшечный ряд. Яблочный. Гранатовый и ореховый. Вениковый. Индюково-куриный. Добрались до клеточного ряда, где на прилавках стояли большие, как тыквы, клетки, накрытые цветными платками.
Шухлик ничего не замечал. Только видел мамины глаза и погружался в них, как в чёрную бесконечную, будто космос, пропасть.
Хозяин с кем-то говорил, торговался, расхваливая ослика, – какой он шустрый, сильный, умный и весёлый! Чёртик из табакерки! Одно слово – шайтан!
-Никогда бы не отдал, - прицокивал языком. – Да обещал детям подарок на Новый год! Просили велосипед с пятью скоростями!
«Да я же лучше велосипеда! – хотел закричать Шухлик, как когда-то его древняя бабка Валаамова ослица, – У меня и скоростей больше!» Но железный штырь во рту мешал, и вырвалось ослиное, отчаянное – Ия-йа-йа!
-А какой голосистый! - вздрогнул по привычке хозяин Дурды. – Певчий осёл! Другого такого не сыщите! Кроме велосипеда, прошу за него соловья в клетке.
Чьи-то руки ощупывали живот и бока, кто-то разглядывал зубы. Постукивали по копытам, дули в уши и даже крутили хвост.
А ослик, понурив голову, уставился на белый снег, который таял так быстро, как этот несчастный день. «Наверное, я очень плохой, - корил себя Шухлик. – Вероятно, я самый дурной осёл! Иначе, зачем хозяину меня продавать?!»
-Очень! Очень! – кивал Дурды. – Куда ни глянь, сплошной дармон-сила! Такой силач! Настоящий полвон-богатырь! А какой, глядите, шкура! Рыжий-рыжий, как утреннее солнце! Это не осёл, а чистый зар – червонное золото! Хочу за него, кроме велосипеда и соловья, ещё два пуда изюма.
В конце концов, когда уже смеркалось, и снег под ногами совсем исчез, смешавшись с чёрной грязью, нашёлся покупатель. Косоватый и маленький, едва повыше Шухлика. В лисьей шапке с хвостом на боку. Похожий на толстую первобытную обезьяну, которая никогда, ни за что на свете не превратится в человека. Ничего хорошего не ожидалось от этого покупателя с реденькой бородкой и кривой палкой в кулаке. Только Шухлик взглянул на него, как в животе ёкнуло и похолодало, будто ледышку проглотил.
-Вот твой новый хозяин - господин Маймун-Таловчи! – и Дурды лживо, как Иуда, обнял ослика. – Служи ему верой и правдой, а мы по тебе скучать будем. – И звонко хлопнул по спине, так что Шухлик вздрогнул всем телом.
Эти слова со шлепком будто окончательно отрезали, отрубили прежнюю жизнь. Он видел двор, где появился на свет. Грустную маму под пирамидальным тополем. Добродушную тётку Сигир и строгого дядьку Бактри, меж горбов которого спала, мурлыкая, кошка Мушука. И весёлого Шухлика, прыгавшего и скакавшего по первому снегу. Неужели ещё утром он был этим осликом? Всё родное и близкое так быстро уплывало, растворяясь в сумерках! Всё дальше и дальше! И уже еле заметно, словно глядишь со дна глубокой чёрной ямы.
И не то чтобы Шухлик свалился в эту яму. Нет, чёрная яма сама, как ядовитый паук каракурт, заползла внутрь, в самое сердце. И уже усыпила до смерти прежнего Шухлика, превратила в жалкого, дрожащего ослёнка без имени.
Новый хозяин Маймун-Таловчи погонял его палкой, покрикивая.
-Эй, как там тебя? Шире шаг, лентяй! Так и назову – Танбал-лодырь. Да у меня не заленишься! Работа с утра до вечера, Танбал! А будешь упрямиться, приготовлю из тебя люля-кебаб.
Рыжий ослик еле переставлял ноги и через шаг спотыкался, не различая сквозь слёзы канавки, камни и кочки. 



Тяжёлое имя 

Так появилось у рыжего ослика, бывшего озорного Шухлика, новое имя – тяжёлое и мрачное, как день ненастный. Танбал! Будто сначала по одному уху влепили, - тан! И сразу по другому – бал!
И жизнь сразу началась тяжёлая и ненастная, подстать новому имени.
Когда они вышли с базара, Маймун-Таловчи грубо дёрнул за уздечку, тормозя ослика. А ведь мог бы просто сказать: «Постой-ка, братец, минутку». Но разве дождёшься от такой обезьяны человеческого обращения?
Ослик поднял голову и поглядел с укором. Да напрасны такие взгляды – ничего не проймёт, коли нет ни души, ни совести. Впрочем, может быть, это одно и то же – душа и совесть? Или встречаются бессовестные души?
Так раздумывал рыжий ослик, и не сразу заметил, что прямо посреди улицы за стариком в тюбетейке бредёт понуро, косолапо медведь в верёвочном наморднике. Верно, на базар – народ смешить. Медведь почему-то был серым. Шерсть на боках потёрта. И шел он, покачивая башкой, так покорно, так смиренно, как старый-старый битый осёл. Казалось, медведь уже давным-давно позабыл, кто он такой на самом-то деле, и на всё махнул лапой. Не всё ли равно? Какая разница - может, и правда осёл! Даже собаки лаяли на него вяло, сомневаясь, медведь ли это.
«О, нет! – напугался ослик. – Если забуду о Шухлике, если забуду, кто я такой, то непременно пропаду! Имя Танбал меня раздавит – обратит в равнодушное безответное существо, в раба без роду-племени, которому самое место на дне чёрной ямы».
Он так задумался, что Маймун-Таловчи несколько раз пребольно ударил его палкой, понуждая идти.
Долго они петляли по узким кривым и тёмным улочкам, стиснутым глухими глинобитными стенами, словно по лабиринту, из которого уже никогда не выбраться. Колючая, как дикобраз, тоска овладевала всё же осликом, хоть он и сопротивлялся, как мог. Однако сгорбился, поник всем телом, и уши повесил, как увядшие листья салата. Его даже пошатывало от стены к стене.
Тоска оказалась могучей и побеждала, превращая его в страдальца и горемыку. Тот, кто не знал Шухлика раньше, сказал бы теперь, что это самый бедный, несчастный и глупый осёл в целом мире.
-И зачем я тебя купил, олуха такого?! – ворчал Маймун-Таловчи. – Ты, Танбал, не просто лодырь, а ещё и зловредный тупица! Упрямый лентяй, или ленивый упрямец – всё одно. Ну да моя жёнушка выбьет из тебя дурь ослиную – шёлковым будешь, как её шаровары.
Ох, это имя – Танбал - пригибало к земле! Будто на спину взвалили каменную глыбу, а поверх взгромоздилась какая-то жёнушка в шароварах.
Хозяин отворил крохотную, но толстого дерева дверь в стене и загнал ослика во двор, заставленный клетками, в которых, как показалось, сидели и метались из стороны в сторону рыжие шапки с хвостами, точь-в-точь такие же, как на голове Маймуна-Таловчи, только покуда живые. Резкий незнакомый звериный запах стелился по двору, так что ослик очнулся на время от горьких своих раздумий.
Его тоска была очень сильна, но та, что истекала из этих клеток, - куда сильнее! Безнадёжная и угрюмая, как неизлечимая болезнь. Она тявкала и повизгивала, эта тоска. Она глядела сквозь железные сетки чёрными, напуганными лисьими глазами.
-Вот моё хозяйство! Прибыльное! – ухмыльнулся Маймун-Таловчи. – Кстати, ты, осёл, такой же рыжий, как эти лисы! Будешь плохо работать, Танбал, и с тебя шкуру спущу. Если не на шапку, так на чувяки сгодится.
Из дома вышла тётка - длинная-длинная и худая-прехудая, как плётка. Хозяйка, судя по шёлковым шароварам. И заговорила так пронзительно-резко, будто кнутом стегала, жалила.
-Кто этот ничтожный уродец?! Где ты, слабоумный, его подобрал? На какой свалке? Видно, что не работник. Через месяц околеет!
-Ну что ты, драгоценная Чиён? – отвечал хозяин, невольно приседая и поёживаясь, как гамадрил при виде крокодила. – Очень крепкий молодой ослище! Незаменим для наших улочек, где ни трактор, ни самосвал не пройдут. Будет возить камни для нового дома. Да я для тебя, золотая моя тростиночка, за месяц дворец построю с помощью этого осла. А потом пускай околевает…
Хозяйка Чиён махнула рукой, так что ветер поднялся, - шаровары её раздулись, как капюшон очковой кобры, а лисы в клетках замерли по углам:
-Привяжи его покрепче. Да сними попону! Что за баловство – осёл в попоне?! Я из неё тебе халат сошью.
Ослик очутился в тесном закутке между лисьими клетками. Раздетый и некормленый. Со спутанными ногами. Настолько обруганный, запуганный и одинокий, что хотелось околеть назло новым хозяевам прямо сейчас, а не через месяц.
Возились и тихонько шептались о чём-то своём невесёлом лисы. Под этот шёпот он и забылся тяжёлым, тревожным, как весь прошедший день, сном. Впервые без благодарственной песни. И вздрагивал во сне, вспоминая палочные удары. И плакал, пугаясь страшных, как чёрные скорпионы, имён – Маймун-Таловчи, Чиён, Танбал. Выгнув ядовитые хвосты, они надвигались со всех сторон, до самого рассвета.
Ранним утром, когда едва порозовели облака на востоке, и было так тихо и покойно в небесах, что и на земле не ожидалось ничего дурного, из дома вышел хозяин, и сразу стало хуже во всём мире.
Маймун-Таловчи потянулся, откашлялся хрипло, как простуженный петух. Бросил ослику пучок жёсткой деревянистой травы. Распутал ноги, навьючил две огромных корзины, и погнал со двора, тыкая в загривок нарочно заточенной палкой. Это было больнее укуса скорпиона. Или, скорее, тысячи укусов тысячи скорпионов! Потому что хозяин, подгоняя, колол непрерывно, чтобы Танбал не мешкал, быстрее и быстрее вёз тяжёлые камни из дальнего карьера.
Так он и бродил до полдня, навьюченный корзинами, по узким улочкам и по грязной дороге, где ноги подгибались, будто осиновые прутики, разъезжаясь в глине.
Наконец, хозяин Маймун-Таловчи ушёл обедать в дом. А ослику достались три жалких увядших пучка – даже трудно сказать, травы ли. И снова дотемна за камнями, которые становились всё тяжелее и тяжелее, – раз за разом, час от часу. Да ещё и сам хозяин время от времени взбирался на спину.
«Наверное, это специальное наказание для самых плохих в мире осликов, - думал Шухлик, засыпая ночью в своём закутке рядом с лисами, будто проваливался во всё ту же глубочайшую и беспросветную яму, - Лучше уж остаться в этой черноте навсегда – только бы никто не трогал!»
Однако тут же – казалось, и минуты не прошло – его будил хозяин.
-Хватит дрыхнуть, безмозглый Танбал! Уже солнце восходит!
-Этому ишаку только бы всхрапнуть! – появлялась заспанная хозяйка Чиён, в таких широченных шароварах, куда легко уместилась бы дюжина дынь и арбузов. – Что муж, что осёл - подзакусить да на боковую! Сегодня оба без обеда – может, пошустрее будете!
После этих слов мрачный, как носорог, хозяин Маймун-Таловчи ещё больнее погонял ослика, злобно ударяя острой палкой в открытую рану на загривке. А камни грузил такие, что корзины еле выдерживали, покряхтывали из последних сил.
«Ох-ох! – вздыхал про себя рыжий ослик. – Глаза бы мои на всё это не глядели!» И глаза, действительно, слушались – отказывались глядеть. С каждым днём видели всё хуже. Так, какой-то серый туман, неясные, смутные тени.
Пожалуй, только одно поддерживало ослика - упрямство. Он стал таким упрямым и несговорчивым, что даже Маймун-Таловчи иногда терялся, не зная, что с ним делать. Никакие удары не помогали. Рыжий ослик падал на спину, переворачивая корзины, из которых выкатывались, грохоча, камни, и так дрыгал копытами – не подходи!
Сам себе был противен. Но что ещё остаётся измученному, забитому ослику? Заговорить, как Валаамова ослица? Да ведь человеческих слов хозяева всё равно не поймут, и Ангел с мечом вряд ли им явится.
В общем, у Шухлика появилось ещё одно имя – Кайсар, что означает, понятно, упрямый. Тоже имечко не из лёгких. 



Лис Тулки, или день открытых зверей
 
Сколько камней перевёз Танбал-Кайсар – и не сосчитать! Во всяком случае, намного больше тех звёзд, что были видны на небе из его крохотного загончика. Давно уже не замечал он созвездие Крылатой ослицы.
А сколько диких, ужасных и отвратительно-несчастных дней прожил он, таская камни?! Казалось, столько невозможно прожить. Казалось, их куда больше, чем звёзд на всём небе.
Впрочем, какое там небо, какие там звёзды?!
Рыжий ослик думать ни о чём не хотел. И не мог. В голове было так же пусто, как в животе. Кишки, правда, о чём-то невесело бормотали, переговаривались. Печёнка ныла и всхлипывала, как малый ребёнок. Похрипывали, жалуясь, лёгкие. А позвоночник скрипел, будто пирамидальный тополь под ураганным ветром. На шее к тому же постоянно саднила, словно укор, незаживающая ранка.
Как-то тёплой весенней ночью, когда запахи летят, бегут, ползут со всего вольного мира, рассказывая, как он, этот мир, хорош, рыжий ослик очнулся, услыхав быстрый шёпот:
-Эй, приятель, не пора ли и нам улететь, сбежать или уползти - прочь отсюда?
Он поначалу решил, что это одна его кишка договаривается с другою о побеге из его же собственного живота. Хоть и слаб, был ослик, безучастен, а всё же возмутился. Ещё чего не хватало, - заговор кишок! Могли бы для начала с ним посоветоваться! Всё же не посторонние!
-Эй, приятель, ты совсем плох, недолго тут протянешь! – снова раздался шёпот. – Да и нас со дня на день без шкур оставят!
Рыжий ослик ещё не понимал, откуда этот быстрый шепелявый голосочек. Неужели позвоночник нашёптывает?!
-Ну, нельзя же в самом деле быть таким ослом! Погляди – это я, твой сосед, лис Тулки!
Действительно, как чёрные виноградины сквозь металлическую сетку, сверкали из клетки слева лисьи глаза. Этот лис Тулки и раньше время от времени заговаривал с осликом о жизни - мол, как там на свободе, как дышится, какие новости? Да что мог ответить бедный ослик, таскавший камни по одной и той же дороге, с утра до вечера, будто каторжник!
Зато лис ночами, вздыхая каждую минуту, много чего рассказывал о своей прошлой привольной жизни. Как шнырял в пустыне, ловя мышей и ящериц, лягушек и кузнечиков. «О, какой там воздух! - повизгивал лис Тулки, - Хочется этот воздух пить, лизать и покусывать! Такой душистый, не то, что здесь, в клетке. А отдыхал я в ту счастливую пору, забираясь в уютные норы сусликов или байбаков. И однажды на закате среди розовых зарослей тамариска повстречал маленькую лисоньку по кличке Корси. Ах, как мечтал провести с ней остаток жизни, воспитывая лисят! Да тут попался, точно старая глупая перепёлка, в силки трижды проклятого Маймуна-Таловчи! Теперь не сносить шкуры!»
В этом месте лис Тулки обычно начинал обречённо тявкать - с лёгким, едва приметным подвывом. Ему вторили из других клеток остальные лисы и лисицы, жалуясь на пропащую судьбу.
А совсем издалека – наверное, из той самой райской душистой пустыни, где жила лисонька Корси, - долетали голоса свободных шакалов, отчего становилось ещё тоскливей. И под этот унылый хор ослик проваливался в свою чёрную безнадёжную яму – в короткий сон.
Однако в этот раз лис Тулки был решителен. Никакого скулежа и подвываний.
-Бежим! Нам нечего тут терять, кроме своих шкур! Весенний ветер принёс запах лисоньки Корси! Сегодня или никогда!
Рыжий ослик тряхнул головой, прислушался. Правда, сколько вокруг странных звуков! Сколько неизвестных запахов и мелькающих в ночном воздухе загадочных теней! А он?! Неужели так и будет таскать тяжёлые камни в корзинах? До тех пор, пока не падёт от изнеможения, а хозяйка Чиён пошьёт из его шкуры чувяки, и чёрная яма навсегда сомкнётся над ним?! Довольно-таки противное будущее! Ужасное!!!
Впервые за многие дни в нём не то чтобы проснулся, а так, приоткрыл один глаз прежний ослик Шухлик. Впрочем, и этого уже хватило.
-У тебя есть план побега? – спросил он.
-А как же! – шепнул Тулки. – Парнокопытный план!
Шухлик призадумался, перебирая в голове знания, которых за последнее время явно поубавилось, - куда-то, видно, высыпались, будто овёс из худого мешка.
-Погоди, друг Тулки, - вздохнул он, наконец. – Если план парнокопытный, то я тут, право, лишний. Тебе нужен верблюд дядька Бактри. Ну, в крайнем случае, какая-нибудь свинья или бегемот. А со мной любой план получится непарнокопытным.
-Да какая разница! Парно или непарно!?– нетерпеливо тявкнул лис. – Главное, копытный! Слушай внимательно! Сначала я перегрызаю верёвочные путы на твоих ногах. Затем ты быстренько, но тихо сшибаешь копытом щеколды на клетках.
Ослик мерно покачивал башкой, обдумывая план. Со стороны казалось, что опять заснул.
-Эй-эй-эй! – взвизгнул Тулки, наскакивая боком и сотрясая железную сетку. – Я понимаю, приятель, что ты очень умён, но сейчас не до того. Уже светает! Подставляй копыта!
Шухлик прижал к сетке задние ноги, и лис, изловчившись, просовывая кое-как в ячейки острую мордочку, перегрыз верёвку. Пока он грыз ещё и на передних ногах, ослик успел сообразить, что в копытном плане побега всё-таки имеется большой изъян. «Такой большой, что даже огромный! – размышлял он, прицеливаясь копытом и сбивая защёлки с лисьих клеток. – Изъян величиной с дверь! А точнее сказать – есть дверь в стене, а как раз никакого изъяна в ней нет».
По всему двору тем временем, как стелящееся пламя, метались лисы. Они вырвались из клеток, и это была несравненная радость! Но куда дальше? Через глинобитную стену не перемахнуть – самые бойкие уже пытались, расшибив носы. А крепкая дверь на улицу заперта амбарным замком. «Никаким копытом не вышибешь. Разве что носорожьим? – быстро соображал Шухлик. – Да где же взять носорога?! Пожалуй, только хозяин Маймун-Таловчи слегка напоминает. Вот сейчас проснётся и сдерёт шкуры со всех беглецов».
Выскочил из толчеи Тулки, как вождь восстания, с разбитым носом.
-Мы будем сражаться! – воскликнул он. – Живыми не сдадимся! – И принялся выстраивать всех лис, что оказалось очень нелегкой задачей, почти невыполнимой. Лиса самостоятельное животное, а не строевое, как, например, волк.
Ослик Шухлик припомнил знаменитые исторические сражения. Первое дело – неожиданность. Застать врага врасплох! Это уже половина успеха, а, может, и три четверти.
Он знал, что дом Маймуна-Таловчи выходит не только в этот двор, но и на соседнюю улочку. Однажды хозяин гнал по ней ослика, нагружённого хворостом, а хозяйка Чиён, высунувшись из окна, как всегда бранилась, что медленно плетутся. Окно! Вот неожиданный, внезапный путь на волю!
Теперь уже Шухлик быстро поведал свой план лису Тулки.
-Да, приятель, ты страшно умён – так умён, что мороз по коже! – тявкнул лис. – Но отступать некуда! Вперёд, с первыми лучами солнца!
Дверь в доме была открыта, и только ситцевая занавеска в индийских огурцах занавешивала проход, вздуваясь, то ли от весеннего ветерка, то ли от сопения хозяев.
В доме было душно, и пахло так, что ни секунды не хотелось задерживаться.
Завидев окно, уже порозовевшее от утренней зари, Шухлик поскакал по комнате напролом, а за ним гурьбой лисы, сбивая и круша всё на пути. Что-то звенело, бренчало, лилось. Что-то падало почти молчаливо, но тяжело.
Как раз перед окном оказалось последнее препятствие, а именно кровать, на которой лежали хозяйка Чиён и хозяин Маймун-Таловчи. Они уже продирали глаза, но ещё, конечно, не успели очнуться от сновидений.
Да и возможно ли очнуться, увидев вдруг перед собой свору визжащих лис и одинокого орущего рыжего осла, которые все вместе, дружно, как в страшном кошмаре, прыгают на кровать, топчут вялые после сна тела хозяев, вышибают окно и несутся по розовой утренней улочке, сломя голову, сверкая пятками, в благословенную весеннюю пустыню.
Маймун-Таловчи только и причитал, заползая под кровать:
-Бало! Бало! Беда! Несчастье!
Однако стойкая, как кочерга, хозяйка Чиён, могла бы перенести всю эту звериную напасть, с кавардаком в доме, если бы не её любимые шёлковые широченные шаровары. Растопырившись, они тоже предательски удирали по улице, а из штанин высовывались то лисьи носы, то хвосты.
Вот тогда хозяйка Чиён и разрыдалась. Впервые в жизни. Долго рыдала. Сначала от злости на весь мир. Потом от жалости к себе. Но самым горьким оказалось рыдание о тех, кого она мучила долгие-долгие годы, то есть обо всём вокруг себя и о себе самой. Отрыдавшись, она поднялась, умылась, бережно достала из-под кровати Маймуна-Таловчи и начала уборку в доме. А вместе с этим новую жизнь, которую никогда не поздно начать.



Пустыня
 
Ослик и не представлял, что вокруг может быть столько плоской земли, сплошь покрытой маками и тюльпанами. И вроде бы все цветы одинаковые. Да не тут-то было! В каждом что-то своё, особенное. Одни пахли чуть краснее, другие – понежнее и желтей, третьи – позеленей, четвёртые, пятые… Он так наразглядывался и нанюхался, что собственная голова показалась ему рыжей пчелой, махавшей ушами над весенней землёй. Даже начал потихоньку жужжать.
А уж как скакал, прыгал и веселился среди рыжей лисьей братии!
Все лисы наперебой рассказывали о его подвигах, присочиняя такое, чего, конечно, и в помине не было. Будто бы он, отважный Шухлик, сражался с грозным Маймуном-Таловчи на кривых саблях, а потом так ловко лягнул копытом, что теперь их бывший хозяин – ну, вылитый носорог! А как успел надеть – вот смеху-то - шаровары хозяйки Чиён! А на голову медный тазик! Прохожие на улицах шарахались от непонятного существа в шёлковых шароварах и в медном, сверкавшем, как солнце, тазике с ушами.
Лисы хохотали, тявкали, повизгивали, вспоминая побег, катались по земле средь цветов, и обмахивались из последних сил пушистыми хвостами, как веерами. Все вместе они напоминали шумный цыганский табор.
И рыжий ослик всем телом чувствовал, как в нём оживает и крепнет имя, данное мамой, - Шухлик. Даже ранка на загривке не так уж саднила. Хотелось знакомиться, озорничать и шутить со всеми встречными. Рассказывать всем подряд о побеге и о том, какой он геройский ослик.
Однако встречных было маловато. Ну, поговорил с черепахой старушкой Тошбакой, да она даже голову из панциря не высунула. Жаворонок Жур слишком высоко в небе висел, не докричишься! А сорока тётка Загизгон сама без умолка тараторила, ничего слушать не хотела. Стрекоза Нинанчи замерла на минутку, выпучив глаза, и полетела прочь – что ей до каких-то завиральных сказок!
Лисы тем временем помаленьку разбредались, кто куда – каждая по своим делам. Улыбнувшись Шухлику, махнув на прощание хвостом, растворялись среди маков и тюльпанов, будто и не было их.
Последним откланялся лис Тулки.
-Ты уж прости, приятель, но где-то совсем рядом, чую, моя лисонька Корси. Приходи на свадьбу! – И, задирая нос, принюхиваясь, понёсся к закатному уже солнцу. Даже адрес не успел записать, где свадьба будет.
Ослик Шухлик остался совсем один. Хотя и не сразу это понял. Некоторое время веселье и задор ещё бодрствовали, подгоняли, и он скакал по ровной душистой земле, размахивая хвостом с кисточкой, - сам не зная куда.
Надвигался вечер. Солнце, красное, как тысячи тысяч тюльпанов и маков, улеглось на землю. А вот уже только половина виднеется, будто нарядный, праздничный шатёр, в котором много весёлых друзей, музыка, пляски. Ах, как хотелось ослику оказаться в этом шатре!
Он так спешил, что едва не расшибся о высокий чёрный столб. Такой одинокий посреди земли, как сам ослик. Правда, от столба всё же тянулись куда-то провода, на которых клювом к заходящему солнцу сидели птицы.
Похоже, боялись, что это последний день уходит. Не вытерпел скворец Майна, сорвался с провода – полетел солнце догонять. А от него лишь маленький кирпичный бугорок остался. Ох, не догнать скворцу солнце!
Грустно сидят птицы на проводах, провожая сегодняшнее. Хорошо оно светило. Что-то завтра будет? Так думал и ослик Шухлик, прижавшись боком к столбу, чувствуя в нём тепло и какую-то гулкую древесную жизнь.
Солнце скрылось вдруг, внезапно, и над землёй расползлась непроглядная темень, точно чёрный столб распахнулся широко, обняв всё вокруг.
Весенняя пустыня, конечно, далеко не та чёрная яма, в которую ослик Шухлик проваливался ночами во дворе Маймуна-Таловчи. Однако и здесь было очень одиноко и безрадостно. Лисы где-то празднуют освобождение. Тулки нашёл свою любимую Корси. А Шухлик, кроме столба, никого не нашёл. Так они и проспали вместе до рассвета. Столб мерно гудел, а ослик временами то ли икал, то ли всхлипывал.
Солнце взошло никак не хуже вчерашнего. Кому-то оно могло показаться даже лучше. Например, ослик, открыв глаза, радостно вскрикнул, чего с ним давно не бывало. Совсем неподалёку паслось стадо серо-жёлтых носатых антилоп-сайгаков. Шухлик, приветственно «иакая», бросился к ним, как к близким родственникам.
Но сайгаки не поднимали голов, продолжая щипать траву. Навстречу вышел один, с самым длинным, будто маленький хобот, и очень морщинистым носом, напоминавшим засохшую дыню. Это был вожак по имени Окуйрук.
-Что за вопли? – строго нацелил он острые кривые рожки. – Мы с вами знакомы?
Ослик опешил, не зная, что отвечать:
-Из-звините. Я т-тут один, - бормотал, заикаясь, - Рас-растерялся.
Окуйрук покрутил носом и ещё сильнее сморщил его – то ли собираясь чихнуть, то ли от глубокого презрения.
-М-мы т-тут тоже од-дни, - передразнил. – Раз терялись, два терялись, три терялись, а потом нашлись. Только не хватало нам какого-то больного ишака в компанию! Катись от нас подальше, убогий заика, пока рогами не схлопотал!
Ослик Шухлик даже присел от таких речей, и уши у него присели, и даже отдельно – хвост. Поглядел он вслед гордому вожаку сайгаков, на всё их носатое, жующее траву племя, а потом побрёл, как говорится, нога за ногу, куда одна приведёт другу.
Опять разболелась ранка на холке, и похрустывала спина, будто вновь взгромоздили корзины с камнями. Голова кружилась, и солнце казалось теперь тёмным и лохматым, как дикая птица-падальщик. «Никому я, видно, не нужен. Даже мама меня такого ненужного вряд ли узнает, - думал ослик, - Да и как вернусь я домой, если бывший хозяин Дурды уже получил за меня велосипед, соловья в клетке, и съел, наверное, весь изюм. Сразу отведёт обратно к Маймуну-Таловчи! Нет уж, лучше околею здесь одинокий. И высушит ветер мои белые косточки».
Пару раз его преследовали шакалы, и один, самый настырный по имени Чиябури, изловчился укусить за хвост. Но вскоре даже шакалы плюнули на одинокого тощего осла, за которым и охотиться-то скучно.
Коротка весна в пустыне. Быстро увядают тюльпаны и маки. Остаётся сухая трава, саксаул, горькая полынь, кусты верблюжьей колючки да ажурные шары перекати-поле.
Каждый скажет, что «пустыня» от слова «пусто». А что такое «пусто»? Да это просто – ничего! Трудно вообразить «ничего». Хотя можно изловчиться и представить, - это когда ни хорошо, ни плохо, а так себе. То есть именно – ничего.
За время скитаний по пустыне рыжий ослик свыкся со своими болячками, с одиночеством и чувствовал себя, в общем-то, ничего. Или, можно сказать, - пустынно. Глаза его плохо видели, будто затянутые паутиной. Но чего особенного разглядывать в пустыне, когда уже ничего не ищешь и никого не ждёшь?
Некоторые редкие знакомые при встрече спрашивали: «Как дела? Как самочувствие, приятель?»
Он неизменно кивал головой, отвечая: «Ничего! Спасибо, ничего!» И брёл дальше, возвращаясь на ночь к своему чёрному столбу. Прислонялся к нему боком и засыпал, слушая до рассвета непонятный гул. И просыпаться ему было лень. Не хотелось просыпаться.
Рыжий ослик на всё махнул копытом, как тот рыночный медведь в верёвочном наморднике. «Ай-йяй, что-то у меня не получилось в этой жизни, - шептал он безучастному столбу. – Да, ничего – ещё как-нибудь немного проживу, протяну, как ты провода тянешь».
Это самое «ничего», эта пустота день за днём поглощали рыжего ослика, как волны размывают песчаный берег. Уже мало чего осталось от того Шухлика, который жил с мамой в родном дворе, который освободил лис и вырвался на свободу.
-Пустыня убивает его! – щебетал жаворонок Жур, видевший ослика почти каждый день.
-Несчастный! – стрекотала сорока Загизгон. – Когда я встретила его первый раз, он слова мне не дал вымолвить! А теперь так молчалив! Так молчалив, как рыжий тупой камень!
-Он выглядит даже хуже, чем на дворе у Маймуна-Таловчи, – говорил лис Тулки своей любимой Корси. – Больной! Совсем-совсем больной! Бетоб – иначе не скажешь. Вот какое теперь у него имя – Бетоб. И я ума не приложу, что с ним делать!
Весь этот «миш-миш», то есть слухи и молва дошли, наконец, до старушки черепахи Тошбаки.
-Знаю одно средство, - прошамкала она, не высовываясь из панциря. – Отведу беднягу Бетоба в Багишамал–сад северного ветерка. А там уж – будь что будет! Надеюсь, жив ещё славный дайди Диван-биби.


Превращение второе 



Сад северного ветерка, или Багишамал
 
Дорогу в Багишамал найти очень непросто, потому что этот сад скитается по пустыне. Куда дайди Диван-биби, туда и сад Багишамал! Бродят вместе по пустыне. Дайди, в общем-то, и означает – бродяга. А сад всегда за ним поспевает, нога в ногу, вместе со всеми своими деревьями, дорожками и родниками, с павлинами, фазанами и попугаями.
И старушка черепаха Тошбака была родом из этого сада северного ветерка. Но однажды отстала, проспала что ли. И вот уже лет сто, как не видела ни дайди, ни сада. Всё надеялась на случайную встречу.
Сказав, что отведёт рыжего ослика в Багишамал, старушка призадумалась – куда идти? В какую сторону?! Да и пока они дойдут с её-то прытью, ослик может, - говоря грубо, но честно, - копыта откинуть. Совсем-совсем Бетоб – больной ослик!
Рассудив так, Тошбака отправила своего давнего соседа фокусника Хамелеона на разведку, чтобы тот выяснил, где в настоящее время расположился сад, и как здоровье дайди Диван-биби. Однако фокусник пропал. В пустыне всякое случается. Могли и слопать, несмотря на фокусы.
Следующим посыльным был тушканчик Ука. На редкость осторожный и осмотрительный братец Ука. Он сам вызвался. Старушка Тошбака поджидала его три недели, но, увы! - был тушканчик Ука, и нет тушканчика Уки.
«Такова пустынная жизнь. То густо, то совсем пусто!» - вздохнула старая, но ещё мудрая Тошбака, и обратилась к осе Ари. Во-первых, лететь безопасней, чем ползти или прыгать. Во-вторых, у Ари остаётся здесь в норе целый осиный рой – или она вернётся, или её отыщут.
Действительно, Ари прижужжала обратно через два дня на третий. И даже не отдохнув, стала собирать весь свой рой в дорогу. От избытка чувств она так жужжала, что трудно было разобрать, о чём.
Едва добилась от неё Тошбака, что сад Багишамал сейчас совсем неподалёку. Диван-биби здоровее прежнего. И все шлют приветы, включая фокусника Хамелеона и тушканчика Уку, поселившихся в саду. Да и сама Ари немедленно туда летит. «Где этот несчастный Бетоб!?- суетилась она, заговариваясь. - Целый ослиный, то есть осиный рой не будет долго ждать одного оса, то есть осла! Сейчас его быстро отыщут и пригонят!»
И, правда, получаса не прошло, как появился на горизонте рыжий Шухлик. Он шустро скакал, подгоняемый осиным отрядом! Последний раз такое было, пожалуй, давным-давно, когда он вырвался с лисами из плена. А теперь с непривычки дышал тяжело, прерывисто и спотыкался, не различая под ногами кочек.
В светлых его глазах отражалась только пасмурная, несмотря на солнечный день, пустыня. Он вроде бы хотел спросить: «Почему вы меня тревожите?» Но лишь подслеповато глядел на землю.
-Привет, бедняга Бетоб! – сказала старушка Тошбака. – Тебя ожидает дорога. Одолеешь ли?
-Ничего, - покорно кивнул Шухлик. – Как-нибудь.
-И тебе даже не интересно, какая дорога?! – прожужжала Ари. – Не хочешь узнать, куда и зачем?
-Наверное, узнаю, если кто-нибудь пожелает объяснить, - отвечал Шухлик, понурив голову.
-Невероятно! – воскликнула оса, еле-еле сдерживаясь, чтобы не цапнуть ослика. – Какое безразличие!
Старушка Тошбака тем временем дала Шухлику в путь узелок особенно сочной травы.
- Это поддержит твои силы! Поклонись от меня дайди Диван-биби. Назови ему все твои имена. И умоляй взять в работники. Понял ли ты меня, бедный Бетоб?
Однако осиный рой так громко жужжал и торопил в дорогу, что вряд ли Шухлик расслышал черепаший шёпот. Высоко подняв над панцирем старушечью головку, Тошбака долго глядела вслед.
А рыжий ослик брёл за осами, как во сне. Когда чуть отставал, жужжание их напоминало гул чёрного одинокого столба, опершись на который Шухлик провёл так много ночей в пустыне. И теперь жалел, что даже не успел попрощаться. «Ничего-ничего, - думал он, - Я приду к нему, когда почувствую, что умираю».
Они шли, - точнее, ослик плёлся кое-как, а осы роились впереди, будто небольшое грозовое облако, - целый день и ещё ночь. А утром перед ними вырос сад северного ветерка, Багишамал. Он сам приблизился, словно неоткуда. Будто внезапно появился из-за угла. Хотя, спрашивается, какие углы в пустыне?!
Сад был в цвету. Весь бело-розовый от абрикосовых, гранатовых и вишнёвых лепестков. А местами – пушисто-жёлтый от кустов мимозы.
Утром деревья зацветали, а уже к вечеру отягощались плодами, хоть урожай собирай. И так каждый день. Вокруг цветущих деревьев поднимались, как мощные округлые колонны, густые туи, кедры, кипарисы, пирамидальные тополя, а посередине - один огромный платан. Они будто бы поддерживали над всем садом какое-то особенное небо – ясное и нежное, глубокое и влажное, как чистый колодец.
Сад был и тенист и мягко солнечен. Перекликались попугаи с павлинами и сурки с цикадами, кукушка с кузнечиками и журавли с древесными лягушками. Нашёптывал что-то небесное северный ветерок. Слышался лепет родника и журчание ручьёв, и молчание небольшого пруда. Одним словом, - оазис.
Иначе говоря, отрадное, милое сердцу и глазу исключение из правил – чудо! То есть то, чего, по мнению некоторых учёных, быть не может.
Конечно, посреди выжженной за лето пустыни в такое трудно поверить. И очень многие проходили мимо, попросту ничего не замечая.
Осы, не долго думая, всем роем устремились в сад, оставив Шухлика у входа. Собственно, никакого входа и в помине не было – заходи, где сердце укажет. Однако Шухлик сомневался, и стоял на слабых ногах, качаемый ветром, а перед глазами его плыли розовые, зелёные, белые и золотые пятна.
В конце концов, саду надоело это пустое противостояние, он сам шагнул навстречу, и Шухлик очутился под кронами деревьев, как раз у пруда, на берегу которого сидел маленький лысый человек в тёмно-красном халате. Четыре енота-полоскуна уже постирали какие-то занавески и теперь старательно выкручивали, отжимали.
Ослик подошёл ближе и вздрогнул, настолько этот человек напомнил с виду Маймуна-Таловчи.
-Ах, приветствую тебя, дитя арбуза и дыни! – воскликнул он, поднимаясь.
И все четыре енота тут же покатились со смеху, бросив занавески в пруд.
-Почему арбуза?– спросил Шухлик, настолько ошарашенный, что невольно заговорил, как Валаамова ослица, по-человечески. - В каком смысле дыни?
-Мой золотой заморыш! В саду Багишамал нет никакого смысла. И толку нет! Хотя есть многое другое. Впрочем, где поклон от старушки Тошбаки?
«Откуда он знает?» - удивился ослик.
-Запомни, любезный, я всё прекрасно слышу и чую на любом расстоянии, потому что лысый. Волосы, понимаешь ли, мешают - шуршат и заглушают! – подмигнул чудной человек. – Ну, уж коли ты пришёл, то кланяйся и умоляй взять в работники! Иначе – скатертью дорога.
«Так значит, это и есть тот бродяга – дайди Диван-биби, о котором говорила черепаха, - с тоской подумал Шухлик. – Сад, конечно, прекрасен! В нём хочется остаться. Но сам дайди не вызывает приятных чувств. И, правда, как брат родной Маймуна-Таловчи! Не лучше ли вернуться к моему столбу?»
Меж тем Диван-биби ни с того, ни с сего рухнул на колени:
-О, мудрый дальнозоркий господин! – возопил он, звонко шлёпая себя по голове. – Не оставляй меня безутешным! Возьми с собой в то райское место, к тому дивному чёрному столбу, гудящему так сладко день и ночь! Не то сейчас же утоплюсь на горе брату моему, возлюбленному Маймуну-Таловчи!
И он действительно пополз к пруду, а еноты едва удерживали, вцепившись в полы халата.
-Ах, нет, пустите меня, пустите, - причитал Диван-биби. – Несчастье на мою седую голову! Этот достойный господин, чуть-чуть похожий на осла, даже не пожелал представиться. Ни одного своего имени не назвал. Беда мне, беда!
И вывернувшись из халата, в одних небесно-голубых трусах по колено, дайди скорбно, будто кусок глины, бухнулся в пруд. Еноты заголосили на весь сад, прикрыв глаза лапами.
Шухлик совсем растерялся. Точнее, подрастерял тупое безразличие, накопленное в пустыне. «Сразу топиться!?– возмутился он. – Как бы не так! Сперва пусть выслушает правду о своём любимом братишке-живодёре».
И с разбегу кинулся в воду спасать дайди. Сразу запутался в занавесках, брошенных енотами, и пошёл ко дну. Вернее – по дну, потому что пруд оказался мелким.
Промытые глаза различили рядом лысую голову дайди Дивана-биби, подобную нераскрывшейся кувшинке, совсем не похожую вблизи на Маймуна-Таловчи.
То есть для осла, особенно подслеповатого, все люди, если честно, на одно лицо. Но в этом было что-то необычное, успокоительное и притягательное, будто в пучке свежей травы или в мамином вымени, которое Шухлик сосал полгода и запомнил навсегда.
-Ах, наконец, помылся золотой заморыш! Как хорошо! – усмехался дайди, пуская изо рта водяные фонтанчики. – А то явился в мой сад, точно безымянный пыльный коврик с проезжей дороги!
Подталкивая друг друга, выбрались они из пруда. Рыжий ослик, весь в тине и ряске, стоял на берегу, словно глиняная расписная игрушка-свистулька, какие продают на базарах.
-Ну, так и быть, - сказал Диван-биби, надевая красный халат, в котором очень напоминал маленький острый перчик. – Раз уж так настаиваешь, - едва не утопился! - беру тебя в работники. Садовником. Только свистни разок!
И Шухлик неожиданно лихо свистнул, хоть никогда раньше не пробовал, и отряхнулся всем телом, - с кончика хвоста до ушей. Показалось, многое стряхнул. Вроде бы тяжёлая каменная плита упала со спины и рассыпалась впрах.
-Какой молодец! – восторгнулся обрызганный дайди. – Отряхивайся и свисти каждое утро вместе с петухом Хорозом! И ещё одно условие – работать с улыбкой! Чтобы была, как растущий месяц. А если перестанешь улыбаться хоть на минуту, сад уйдёт без тебя. Останешься один в пустыне. Даже свой любимый столб не отыщешь.
И еноты важно бродили вокруг, держа друг друга за полосатые хвосты, кивая и улыбаясь, будто специально показывали, как именно надо. 



Скажи: кишмиш! 

Диван-биби похлопал Шухлика по спине:
-Ну, держись, золотой заморыш - сделаю из тебя человека!
Но тот неожиданно упёрся.
-Не хочу быть человеком!
Очнувшись от пустынной спячки, рыжий ослик с удивлением обнаружил, что нрав у него совсем не покладистый. Наоборот, - торчком, в разные стороны, как короткая грива на шее. Он припомнил разом все обиды и всех своих обидчиков. И такая досада поднялась в душе, что хотелось лягаться налево и направо.
-Извините, любезный, – прищурился дайди. – Не знаю, что и сказать. Сделать из вас осла? Да ведь вы и так уже изрядный норовистый осёл! К тому же весьма упрямый! Кайсар-упрямец одно из ваших имён. Верно? А ещё - Танбал-лентяй и Бетоб-больной. Хорошенькая кучка! И где-то глубоко под ней настоящее имя – Шухлик. Хочешь-не хочешь, а придётся докапываться.
-А если не хочу?! – помотал головой рыжий ослик.
Диван-биби развёл руками:
-Дело хозяйское! Но поглядите, умоляю, в этот скромный пруд, говорящий одну только правду.
Шухлик заглянул краем глаза и увидал неизвестное в природе животное. Горбатенькое, как карликовый верблюд. Угрюмое, как сотня носорогов. Подслеповатое, как крот. Вислоухое и облезлое. С шакальим злым оскалом.
-И что это?! – отшатнулся он, как от удара плёткой – Моё от-раж-ение?
-От рожи изображение, - вздохнул дайди. – И, к сожалению, любезный, - рожа ваша. Родная мамочка-ослица не признает! Поэтому, чтобы никого не пугать в саду, чтобы деревья не увядали, надо её, то есть, простите, рожу, хоть как-то смягчить. Скажите, пожалуйста, «кишмиш»!
-Ну, пожалуйста, - неохотно повторил Шухлик. – Кыш-мыш!
-Ай! – вскрикнул дайди, отпрыгивая в сторону. – Боюсь, что вы меня укусите! Или сожрёте, как кошка мышку! Наверное, любезный, вы никогда не пробовали кишмиш, потому что нельзя произносить так зверски название сладчайшего сушёного винограда. Представьте себе этот нежный вкус. Ну, ещё одна попытка!
Ослик старался изо всех сил, но тут вспомнил, к несчастью, о том изюме, который получил за него на базаре хозяин Дурды, и так гаркнул, – кижмыж! – что отдыхавшие на берегу еноты едва не лишились чувств.
-Уже значительно лучше! – кивнул Диван-биби, чутко прислушиваясь, как настройщик музыкального инструмента. – Теперь повторите. Но, заклинаю, потише, помедленней, будто вытягиваете сочный, длиннющий корешок из грядки.
Шухлик вдруг ясно вообразил этот корешок и потянул его осторожно, чтобы не оборвать:
-Ки-и-и-ш-м-и-и-и-ш…
И уши сошлись на затылке, обнявшись, как родные братья. А потом подпрыгнули и чуть не улетели, будто два рыжих фазана. Ослик вытаращил глаза – ведь именно так он улыбался давным-давно, когда жил рядом с мамой на родном дворе. И во рту и на душе стало так сладко, будто и впрямь наелся кишмиша!
Диван-биби вдруг выхватил откуда-то сачок, каким ловят бабочек, и накрыл голову Шухлика.
-Попалась! – воскликнул он. – Уже не упорхнёт! Берегите, берегите её, любезный! Она такая нежная. Носите её с утра до вечера! И спите вместе - милее этой улыбки нет на свете!
Рыжий ослик ещё раз заглянул в пруд. Действительно, очень многое уже изменилось к лучшему. На него смотрела небольшая опрятная головка с круглыми ушками и приятной азиатской улыбкой. Вид, может быть, и глуповатый, но располагающий.
Ослик прищурился, склонился к самой воде. И глазам не поверил – его отражение моргнуло, фыркнуло сквозь усы, махнуло перепончатой лапой, представилось – Ошна! - и поплыло к другому берегу, оказавшись обыкновенной выдрой.
Шухлик едва не упустил свою улыбку. Ещё бы чуть, и она уплыла за выдрой. Потом опять лови её сачком или на удочку в пруду!
Уже наступил вечер. Первый вечер Шухлика в саду Багишамал. Он и не заметил, как день прошёл, как облетели с деревьев цветочные лепестки, как вызрели ягоды и фрукты.
Там и сям стояли раздвижные стремянки, на которых сидели всякие Божьи создания, собиравшие плоды в корзины. Среди них приметил Шухлик и тушканчика Уку, и фокусника Хамелеона, и енотов-полоскунов, и одного старинного знакомого сурка по имени Амаки, и кукушку Кокку.
-Идите ужинать, любезный, - услыхал он голос дайди. – Горсточка кишмиша поддержит ваши силы. Да не забудьте с утра свистнуть вместе с петухами. Ангельских сновидений! Би-би! – прогудел на прощание.
И упорхнул куда-то Диван-биби, как ночной мотылёк, в своём тёмно-красном халате. Хотя встречаются ли лысые мотыльки? Наверное. В саду Багишамал всякое бывает. 



Садовая голова 

Как говорится, от работы не будешь богат, а будешь горбат. Шухлик это запомнил ещё с тех времён, когда жил у Маймуна-Таловчи.
Само слово «работа», понятно, происходит от слова «раб». А кто такой - раб? Да просто подневольный сирота, вроде рыжего ослика Шухлика, который искренне, всем сердцем ненавидел всякую работу.
Ранним утром, когда деревья только-только зацветали, он свистнул, опередив петуха Хороза, отряхнулся, сгоняя сон, и с улыбкой на морде отправился к пруду. Неизвестно, спал ли Шухлик с этой улыбкой, но она как-то помялась со вчерашнего дня, и напоминала протяжный зевок. Однако настроение всё равно, хоть чуть-чуть, а улучшала.
Веял лёгкий освежающий северный ветерок. Неподалёку бормотал ручей, и к пруду подходили умыться разные обитатели сада, кивая ослику, как новому соседу. Особенно любезны были четыре енота и сурок дядюшка Амаки. Так долго и церемонно раскланивались, что у дядюшки закружилась голова, и он шлёпнулся в воду, откуда его живо извлекла выдра Ошна.
Впрочем, попадались и хмурые ворчуны. Например, дикобраз Жайра, стуча длинными иголками, так глянул исподлобья, будто Шухлик спёр у него завтрак. И крыса Каламуш, пробегая мимо, пискнула досадное – «рыжий пень» вместо «добрый день».
Ослик и правда стоял, как пень, ожидая, когда появится дайди Диван-биби и задаст работу, прикажет, что делать. Время от времени, восстанавливая улыбку, он потихонечку говорил – «кишмиш».
Уже весь сад был в цвету, и сам день распустился, сладко благоухая, а дайди куда-то запропал. Шухлик обогнул по берегу пруд и прошёлся вдоль ручья, осматривая по пути деревья, кусты и клумбы. Так он достиг родника и увидел, что его почти завалил огромный валун, съехавший с глинистого пригорка. Бедный родник, задыхаясь, еле пускал пузыри.
Шухлик упёрся плечом, поднатужился и сдвинул камень, а затем откатил подальше в сторону. Оглядевшись, он решил, что и сам глинистый холмик здесь совсем ни к чему. Надо его срыть. Вообще расчистить место вокруг родника. Утрамбовать и выложить мелкой галькой.
Так он и провозился до вечера, пощипав на обед кое-какой травы. Между делом заметил, - яблони дают такой урожай, что ветвям необходимы подпорки, иначе обломятся.
К тому же хорошо бы отвести от ручья каналы-арыки к окраинам сада, где воды явно не хватает.
Уже затемно Шухлик приплёлся к своему стойлу неподалёку от войлочной кибитки дайди Диван-биби, располагавшейся прямо под огромным древним платаном, или чинарой.
Он так уморился, что даже есть не хотелось. Пожалуй, и у Маймуна-Таловчи не каждый день настолько уставал. Закрыл глаза, ожидая привычную чёрную яму, но всю ночь плыли перед ним розовые деревья и закатное небо, на котором проступала, как растущий месяц, знакомая уже улыбка.
Утром петух Хороз был очень горд, опередив Шухлика. Рыжий ослик с трудом проснулся, но сразу вспомнил, какие у него впереди дела, сколько всего задумано, и так свистнул от всей души, что сад встрепенулся и начал расцветать минут на двадцать раньше положенного.
Каждый день Шухлик находил себе новые занятия в саду. Устраивал затончики и плотины, водопады с фонтанами, замысловато подстригал кусты, так что они напоминали его знакомых – тушканчика Уку, например, или сурка дядюшку Амаки – прокладывал новые дорожки и убирал опавшие листья.
Если бы его спросили, любит ли он свою работу, Шухлик, наверное, удивился – «Какая работа? От слова «раб»? Никто мной не понукает и не колет палкой в загривок. Что в голову приходит, то и делаю. А это я люблю. Просто моя голова оказалась садовой».
Ему уже не требовалось произносить «кишмиш» для поддержания улыбки. Она так надёжно прилипла, будто резиновая купательная шапочка.
Всё, казалось бы, прекрасно, однако кто-то постоянно вредил Шухлику - прокопанный накануне арык полузасыпан, дорожки сузились и окривели, а водопад совсем не в том месте, где был вчера! Исчезла знакомая вишня, зато неведомо откуда возникли три новых гранатовых дерева. Словом, очень странные садовые происшествия.
Ослик, хоть и улыбался через силу, но так злился на всех без разбору, что начинал порой рычать, как дикий камышовый кот, распугивая павлинов и фазанов.
Выдра Ошна, казалось ему, нарочно мутит воду в пруду. Фокусник Хамелеон дразнится, становясь ярко-рыжим, когда Шухлик рядом. Тушканчик Ука вообще изображает из себя карликового осла, потому что имеет хвост с кисточкой. Даже дядюшка Амаки слишком уж приветлив, а кукушка Кокку кукует с утра до вечера, как сумасшедшая, назло Шухлику. Все хотят обидеть!
Особенно он подозревал дикобраза Жайру и крысу Каламуш. «Жутко неприятные особы! – думал Шухлик. – От таких всего можно ожидать. Устрою, пожалуй, засаду!»
И вот, когда наступили тихие сумерки, он спрятался в кустах облепихи. Очень удачно – рыжий среди рыжих ягод, не разглядеть. А ему всё было видно, насколько может видеть подслеповатый ослик безлунной ночью.
Неподалёку успокоительно лепетал ручей. Пронзительно вскрикивали павлины, желая друг другу спокойного сна. А попугай Тутти, как обычно, мурлыкал колыбельную всему саду. Какие-то смутные тени порхали среди деревьев. И просыпались светлячки, не дававшие, к сожалению, достаточно света. «Хорошо бы поставить несколько фонарей», - решил Шухлик, и вдруг услышал осторожные шаги по тропинке вдоль ручья. Кто-то – наверное, с дурными намерениями, - подкрадывался к фонтану, строительство которого ослик закончил на днях.
И, наконец, проступила во тьме мрачная фигура. Не раздумывая, дико рыкнув, Шухлик, как типичный хищник, выпрыгнул из кустов. Запнулся о камень или корень, и врезался со всего маху в ближайшее дерево, осыпавшее его спелыми гранатами. Голова сразу опустела, позванивая, будто сухой бамбук. Скорее, она напоминала безмозглый пень, на который присел светлячок, потому что на лбу разгорался «фонарь». И кружилась-кружилась, как проворная юла. В таком состоянии, как ни странно, многое новое хорошо входит в голову и застревает там навсегда.
Сквозь звон в ушах донёсся голос дайди Дивана-биби:
-Ах, мой драгоценный садовник! Ещё бы немного, и вы меня пришибли. Откуда такая свирепость? И на кого это вы охотитесь? Тут охота запрещена!
-На вредителей, - пробормотал рыжий ослик, краснея от гранатового сока. – Путают всё, мешают…
-Сожалею! – вздохнул Диван-биби. – Но вы, фонарь моей души, забываете, что я – дайди-бродяга. И сад мой тоже – скиталец! Он не стоит на месте, а кочует со мной. Поэтому всё в нём преображается день ото дня. И пруд меняет очертания, и ручей – русло, и тропинки – направление. А крыса с дикобразом тут вовсе ни при чём!
В кронах деревьев, вперемешку со светляками, мелькали звёзды, тоже небесные скитальцы. Ничего в этом мире не стоит на месте. А если останавливается, то умирает.
-У вас, милейший, чудесная садовая голова, а вы тратите её на всякие глупости. Крысы, дикобразы, засады с фонарями,- говорил дайди, и голос его удалялся - Хотя могли бы выращивать потихоньку свой собственный сад!
-Как это? – спросил Шухлик, стараясь поспевать за голосом.
-Да так! Очень просто! – воскликнул Диван-биби. – Эти звёзды свидетели, - поднял он глаза, - что много лет назад я жил посреди голой пустыни! Ни деревца, ни кустика! Ну, может, пара телеграфных столбов. Потому что, скажу по секрету, и в сердце моём и в душе была пустыня. Сахро – такое это жёсткое, сухое и безводное слово. А теперь, любезный, как видите, - сад Багишамал! – развёл он руки. - И внутри меня – сад. И вокруг меня - сад. Любой может зайти, напиться из родника и посидеть в тени.
Тихо шелестели в ночи деревья под северным ветерком, будто вторили словам Дивана-биби. А Шухлик навострил уши на садовой своей голове, чтобы ничего не пропустить. Ведь не так уж часто доводится послушать человека, за которым, как верная собачка, ходит целый фруктовый сад. 



Корзинка с чувствами 

Впрочем, наяву ли всё это происходило, точно не известно. Кажется, Шухлик лишился чувств, стукнувшись о гранатовое дерево. Более того – потерял улыбку, и сразу отстал от сада.
Несчастный и жалкий брёл он опять по пустыне, собирая, как грибы в корзинку, свои потерянные чувства. Сад Багишамал виднелся неподалёку, но никак не удавалось нагнать его. И Шухлику было так одиноко, что хотелось высказать все печали.
-Горе мне, горе! – сокрушался он, оглашая пустыню воплями. – Я самый злополучный и невезучий из всех ослов – никому не нужен, никто меня не любит!
-Стыдно так говорить! – не выдержал сад Багишамал. – Тебя любит мама-ослица и лисы, которых ты освободил из плена! Разве этого мало? А ещё тётка Сигир, дядька Бактри и кошка Мушука.
Но Шухлик не успокаивался:
-Эх, я самый глупый и бездарный осёл на свете! Ничего у меня не получается! Ни на что я не годен – только камни возить!
-Какая чепуха! - отвечал Багишамал, - Ты так умело, так хорошо ухаживаешь за мной! Тебе по силам вырастить среди пустыни свой сад, с которым будешь неразлучен, как черепаха Тошбака со своим домиком. Каждый способен стать оазисом, куда со всех сторон приходят путники, - напиться воды, послушать её журчание и просто отдохнуть в тени деревьев.
Шухлику безумно захотелось вырастить собственный сад, цветущий по утрам и дающий плоды к вечеру, – в своей душе и вокруг себя.
Он понял, что давно об этом мечтал!
Тогда он заберёт маму у хозяина Дурды, чтобы никогда больше не расставаться и жить в своём саду, бродя с ним по миру, принимая в нём уставших путников и странников. Как хорошо им будет вместе – маме, Шухлику и саду!
Вот его цель – вырастить сад в душе и вокруг себя и жить в нём вместе с мамой! А ведь недаром слова «исцеление» и «цель» растут из одного корня. И ещё «целый», что означает здоровый! Конечно, вряд ли больной и хилый достигнет своей цели.
Мечта порхала перед Шухликом, как прекрасная крылатая ослица, то отдаляясь, то приближаясь!
С чего же начать? Возможно ли на самом деле вырастить такой сад?!
И хотелось бы в это поверить, да трудно было. Шухлик очень сомневался в своих силах. Одно дело – таскать тяжёлые камни, рыть арыки и прокладывать новые дорожки. Тут нужна внешняя сила, мышечная. А для взращивания собственного сада – внутренняя, какая-нибудь подмышечная, которая находится, видимо, в душе.
Ещё вопрос - есть ли у ослов душа? Наверное, у хороших, достойных она есть, а у завалящих, вроде Шухлика, - нету. Или просто спит глубоким сном?
И тут он почуял, как зыбучие пески расступаются под ногами, затягивают в бездну, имя которой – неуверенность. И вот уже лишь голова торчит на поверхности.
- Да что ты, в самом деле?! – вытащил его за уши подоспевший Багишамал. – Подумай своей садовой башкой, может ли одна дождевая капля быть хуже или лучше других капель? Каждая по-своему хороша. Так и ты – единственный и неповторимый рыжий ослик. Поверь в себя, и всё одолеешь!
Действительно, Шухлик разбежался и легко перепрыгнул зыбучие пески, очутившись на твёрдой почве.
Он уже собрал довольно много потерянных чувств – целую корзинку с верхом.
-Выброси оттуда поганки, то есть все дурные чувства, - посоветовал Багишамал.
«Собирал-собирал, а теперь выбрасывать? – задумался ослик. - Как-то жалко. Всё-таки, какие бы ни были чувства, а свои, не чужие».
-Если хочешь вырастить сад, - настаивал Багишамал, - освободись для начала от трёх «З» - злости, зависти и злословия! Слышишь, как звонко зуззат, или жужжат, точно навозные мухи. От них, прежде всего, тебе самому дурно. Они и солнечные дни превращают в пасмурные. Сохрани только добрые чувства, которые создают оазисы в пустыне! С ними ты всемогущ – любые препятствия рассыпятся перед тобой в прах.
«А если в корзинке одни поганки да мухи?! – испугался Шухлик. – Всё выкину, и останусь совсем бесчувственным ослом. Стыда не оберёшься!»
-Знаешь ли, никто не рождается злым и грязным, - снова донёсся садовый голос. - Однако в мире есть зло и грязь. Они проникают в тебя незаметно, как пыль. Как песчинки, которые тащит с собой ветер-суховей, нанося целые барханы. Но если в душе добро и любовь, ты защищён, будто бы вокруг тебя густой сад. Подумай, ты живёшь на этом свете, что само по себе чудесно. Не это ли причина для радости?
-Легко сказать! А у меня от этой жизни всё ноет и поскуливает внутри, - вздохнул Шухлик. – Сплошные преграды и загвоздки - ни обойти, ни объехать!
Сад Багишамал был совсем рядом, рукой подать. Казалось, склоняется и заглядывает в глаза рыжему ослику. Шелестит каждым листочком и каждой травинкой, пытаясь втолковать что-то очень важное:
-Все загвоздки в твоей голове. Хотя бы сделай вид, что очень счастлив! И это будет первый шаг. Попробуй измениться и думать только о хорошем. Тогда и жизнь твоя перемениться к лучшему. Ты сможешь управлять ею, как велосипедом.
Шухлик покачал головой:
-Да вряд ли я так смогу! И на велосипеде сроду не сидел. Один раз только и видел, когда меня на него обменяли.
-Займись-ка собой, любезный садовник! – воскликнул сад Багишамал. - Ты убираешь опавшую листву, присматриваешь за моими тропинками и родником. День ото дня я лучше, чище. Так последи и за своими мыслями, и за своей душой, и за своим телом! Им также, как саду, необходимы забота и внимание.
-Ах, некогда мне! - махнул ослик и хвостом, и ушами. – Времени не хватает.
Багишамал зашумел, как от порыва ветра:
-Значит, учтивый дурень, тебе некогда жить! Имей в виду, «не-ког-да» - очень длинное слово! Бесконечное! И тянется до самой смерти, цепляясь за тебя когтями! А «времени не хватает» - так обычно говорит твоя лень!
-Да разве я лентяй! – возмутился Шухлик, едва не рассыпав из корзинки оставшиеся добрые чувства. – Тружусь с утра до вечера!
-О, лень так разнообразна! Столько видов и подвидов! У каждого своя собственная лень, - разъяснял Багишамал, - Матушка-лень, тётушка-лень и бабушка-лень. Есть, как ни странно, даже дядюшка-лень. Понятно, что жалко гнать от себя таких близких родственников!
Ослик заинтересовался:
-А у меня какого вида? Бабушка или тётушка? Крупная или мелкая?
-Одному лень мешает бегать, другому – ходить. А третьему и сидеть-то лень, - продолжал сад. - У кого-то она размером с комара, - хлопнешь, и нету! А может быть такая, которую и лопатой не пришибёшь. Твоя хорошо известна – братец-лень по имени Танбал. И, похоже, он очень велик!
Шухлик сразу увидел братца Танбала. Ох, до чего толстый, неповоротливый и равнодушный, как бегемот. Вот, разлёгся на дороге и не позволяет ослику заняться собой. Даже не даёт в сад войти, который всего-то в двух шагах. Возможно ли договориться с Танбалом или придётся бороться?
-Разрешите пройти, – вежливо попросил Шухлик.
Но Танбал и ухом не повёл. Глаз не приоткрыл.
-Прочь с дороги! – крикнул тогда рыжий ослик.
Ни ответа, ни привета! Лежит братец-лень, как бревно.
Шухлик упёрся плечом, лягнул копытом и спихнул его в канаву. Очухался, наконец, Танбал. Заворчал, заёрзал, норовя из канавы выползти.
-Так легко от меня не избавишься! – пыхтел он и сопел. – Эй, запомни, куда бы ты ни отправился, сорок дней буду на твоём пути! И посмотрим ещё, кто кого!
«Ну и братец у меня! От такого натерпишься!» - подумал Шухлик.
Вошёл в сад Багишамал, и – очнулся под гранатовым деревом.
Уже рассвело. Рядом сидел тушканчик Ука, разглядывая «фонарь» на лбу рыжего ослика.
-Откуда такая прелесть? – спросил он.
-Бодался вот с этим деревом, - честно ответил ослик. – Довольно-таки весело! Быстро засыпаешь и видишь поучительные сны.
-Везёт некоторым! – сказал Ука и ускакал по своим делам.
«Какой милый тушканчик, - подумал Шухлик. - И хвост у него с кисточкой, как у меня!»
Оглядевшись, он заметил рядом пустую корзинку. Все чувства, которые там оставались, вернулись обратно к Шухлику. Вместе с улыбкой. В общем-то, он прекрасно чувствовал себя этим утром, будто освободился от кучи мусора, мешавшей видеть, слышать и дышать.
Мимо, постукивая иголками, проходил угрюмый дикобраз Жайра. Шухлик кивнул ему: «Привет! Доброе утро!»
И дикобраз вдруг расцвёл, как диковинный цветок, вроде огромного репейника. Начал шаркать ножками и похрюкивать: «Привет! Рад вас видеть! Утро очень доброе!» Глядел он, правда, исподлобья, но такая уж физиономия у дикобраза. Иначе глядеть не может.
Шухлику хотелось улыбаться всем подряд и говорить – «Доброе утро!» А потом – «добрый день» и «добрый вечер». Он скакал по саду, как тушканчик Ука, помахивая хвостом с кисточкой. И едва не наступил на крысу Каламуш, которая, принюхиваясь и чихая, сновала меж деревьями с узелком на спине, будто собралась в дальнюю дорогу.
-Здравствуйте! – крикнул Шухлик. – Добрый день!
Крыса вздрогнула и поднялась на задние лапы.
-Прощай, рыжий пень! – ухмыльнулась она. – Я покидаю этот паршивый сад – здесь слишком чисто для меня. А поблизости есть подходящее местечко.
Ещё накануне Шухлик, если бы и не сказал, то непременно подумал, – «Какая противная крысина!» Однако теперь, расставшись с дурными чувствами, он спросил:
-Хотите, подвезу?!
-Ты что, в самом деле такой улыбчивый болван? – огрызнулась крыса. – Или просто придуряешься? – Оскалилась и заспешила прочь из сада Багишамал, попискивая на ходу, - Дурень, скотина и обалдуй!
-Прощайте, - ответил Шухлик, и на минуту погрустнел, задумался – не стоило ли сохранить в корзинке хотя бы парочку поганок или навозных мух?
Конечно, нелегко становиться с каждым днём лучше, хоть на куриный шажок. Но всё же стоит попробовать. Это так приятно и празднично! Ощущаешь, что не только ты, но и весь мир вокруг стал чуть-чуть получше. Ну, самую малость. На дне корзинки. 



Прощальный день
 
Нет-нет, Шухлик ни с кем больше не собирался прощаться.
Все были ему приятны. Как славно кукует без умолку кукушка Кокку! А до чего же умелый фокусник Хамелеон – то жёлтый, то рыжий, то фиолетовый! И сурок дядюшка Амаки так любезен, будто всю жизнь обучался хорошим манерам. Ну, и выдра Ошна тоже славная сестричка – любо-дорого поглядеть на её фигурное плавание.
«Чудесно, - прислушивался к себе ослик, - когда на душе нет злости! Так легко и чисто, будто только что искупался в пруду».
На берегу сидел, как красный перчик, дайди Диван-биби. Он возился в сырой глине, ловко вылепливая небольшие фигурки людей и животных, точь в точь настоящие. Кого-то они напоминали Шухлику.
-Давненько не виделись, - сказал дайди. – Кажется, за прошедшую ночь вы здорово изменились, мой дорогой садовник! Не считая «фонаря» во лбу, заметен и внутренний свет, который лучится из ваших подслеповатых глаз. Что же случилось?
Шухлик не знал, как всё объяснить. Рассказывать о корзинке с чувствами? О беседе с садом Багишамал? Да то ли было это, то ли не было!
-Мне кажется, - потупился ослик, - что я как-то очистился. Даже вижу яснее.
-Прекрасно! – воскликнул дайди. – Как интересно! Наверное, и память у вас прояснилась. Приятно, думаю, вспомнить хозяина Дурды, продавшего вас на базаре. Доносчика козла Таку. И уж, конечно, добросердечного Маймуна-Таловчи, с которым вы были, как говорится, не разлей вода!
Шухлик не ожидал такого подвоха. Особенно сегодня ему меньше всего хотелось бы думать о тёмном, мрачном прошлом. И горло перехватило, и голова помутилась от былых обид и оскорблений. Он услышал знакомое жужжание навозных мух. Вот они – тут как тут! Добрались из пустыни. Облепили ослика. И солнечный день обернулся пасмурным.
Шухлик стряхнул мух, но они кружились рядом, не оставляли в покое. Подоспели на помощь еноты-полоскуны, размахивая полотенцами. Ну, никак не удавалось разогнать этот мушиный рой. На редкость приставучие отборные насекомые!
-Оказывается, не так-то просто освободиться от дурных чувств и помыслов, - заметил Диван-биби и протянул глиняное изваяние, в котором Шухлик сразу признал Маймуна-Таловчи. – Пожалуйста, он в твоей власти! Делай с ним, что хочешь.
Понятно, ослик с превеликим удовольствием растоптал бы этого глиняного болванчика! Да только неловко было крушить искусную работу. Ведь сам Диван-биби старался, лепил.
-Легче всего разбить и растоптать, - согласился дайди. – Не слишком приятная персона! Но, поверь старому бродяге, - Маймун-Таловчи тоже Божье создание, и где-то глубоко в душе у него должен быть свет.
-Вряд ли, - возразил Шухлик и едва не проглотил особенно назойливую муху.
-Конечно, сама душа одичавшая, - вздохнул Диван-биби. - Заброшенная, позабытая хозяином. Вроде одинокой и глупой крысы Каламуш, которая бежит сейчас с узелком по пустыне. Мне жалко эту глухую и слепую, заблудшую душу! Она страдает, как безногий инвалид, до которого никому нет дела.
И Шухлика вдруг охватила жалость, вытеснявшая злость и обиды. Он даже погладил глиняного болванчика по голове, отчего тот преобразился, похорошел, чуть ли не озарился изнутри.
-Знаешь ли ты, что такое – прощение? – спросил дайди. – Это чудесное исцеление, избавление и помилование! Не только для того, кого простили, но, в первую очередь, для того, кто простил. Если в тебе есть сочувствие, иначе говоря, - прекрасное соцветие из добрых чувств, ты способен простить.
Диван-биби расставил перед осликом знакомые фигурки. Кроме Маймуна-Таловчи тут были прежний хозяин Дурды, предатель-козёл Така, хозяйка Чиён и надменный вождь сайгаков Окуйрук.
Ослик с грустью разглядывал их. «Они не ведали, что творили», - подумал Шухлик. Скорее, услыхал эти древние-древние, немногим младше Валаамовой ослицы, слова, долетевшие неизвестно откуда.
Злость и обиды его исчезали, испаряясь, как грязные лужи под солнцем. И навозные мухи сразу сгинули, будто и не было.
-В этом мире нет совсем плохих и пропащих, - говорил меж тем Диван-биби, передвигая так и сяк фигурки, – Хотя много потерянных, которые не знают, куда идти. Бродят в дремучем лесу или в бескрайней пустыне. Огрызаются и нападают первыми. Страдают, не понимая этого. Кусаются, потому что сами боятся, - дрожат от страха, переполнены страхом. Только покажи им, что не робеешь и не злишься. Дай понять, что просто жалеешь, даже сочувствуешь, - как всё изменится. Прежде всего – для тебя!
Шухлику вновь стало легко, как утром, когда он только что очнулся под гранатовым деревом. Да нет – намного легче! Пожалуй, мог бы вспорхнуть, чуть оттолкнувшись копытами. Он был переполнен соцветьем добрых чувств, как воздушный шар горячим дымом, - вот-вот полетит!
Диван-биби, придерживая его за хвост, остерегал:
-Такое состояние надо беречь и охранять! Каждый божий день быть на страже, прислушиваться к себе, чтобы не растерять. Состояние прощения дороже сундука с золотом. Погляди-ка, любезный садовник, во-о-он туда, - кивнул он в сторону родника.
Прямо посреди лужайки, которую Шухлик вчера подстригал, неожиданно выросли и уже цвели пять новых деревьев – яблоня, груша, и три вишни. Привыкший вроде бы к садовым причудам, ослик диву давался, - откуда вдруг, да так быстро!?
- Это твои собственные деревья, - улыбнулся дайди. – Первые в будущем саду! Видишь, какие чудеса творит прощение.
Шухлик не удержался и поскакал, высоко подлетая, перебирая в воздухе ногами, к своим деревьям. Хотелось понюхать их, потереться о стволы, взрыхлить землю у корней.
- Запомни крепко – всё в твоей власти! – звучал в ушах голос Дивана-биби, хотя сам он оставался на берегу пруда.
- Смотри на жизнь, как художник-творец смотрит на бесформенную глину, из которой можно вылепить, что пожелаешь. Ты созидатель свой жизни, своей судьбы!
Или это сад Багишамал опять заговорил с Шухликом? Впрочем, какая разница, если дайди и его сад – одно целое.
Как и рыжий ослик со своими первыми деревьями, выросшими в день прощения...

 

---

В тексте рисунки Евгении Дежевой, 
оформившей сказку о Шухлике 
просто так - из любви к персонажу... 
                                                                         
.       .

.   

---

               А это эмблема детского дома отдыха,           
          который, как говорят,  
 
         вырос из сказки...