 |
|
|
|
 Из книги "Веретено"
Солдатские сказки
написаны по мотивам народных,
а некоторые из них совершенно авторские. Например, "Козел в сарафане".
СОЛДАТСКИЕ СКАЗКИ
Ну, где же, спрашивается, солдатам сказки-то рассказывать?
Да пожалуй – где придётся! Такая уж солдатская доля. И в походе, и в окопе, и у костра на привале, и в дозоре, и на койке в лазарете, и даже при затяжном прыжке с парашютом. Вот и получаются сказки - то длинные-предлинные, а то и совсем коротенькие.
Солдат, известно, шилом бреется, дымом греется. Где коза прошла, там и он пройдёт.
У солдата на всё ответ есть. И куда ни попал – всюду ему дом. Солдатская голова, как под дождичком трава. Недаром в песне поётся: солдатушки – бравы ребятушки!
В бою-то он скор, да сказывает неторопливо. Так, что каждому слову – почёт и уважение.
Негоже спешить. Быстрее пули всё равно не скажешь. А коли прервёт злодейка, найдётся, будьте уверены, другой рассказчик – продолжит не хуже, на свой манер. И непременно со счастливым концом.
Да, батюшки и матушки, солдат – человек казённый. Он и на том свете служит. В раю в барабан бьёт, чтобы ангелы не дремали. А в аду костяным кулаком чертей гоняет - учит уму разуму.
Как говорится, солдат промеж неба на земле – Богу свеча, государю слуга. Если он близко, кланяйся ему низко…
Семён – юнош малый, да солдат удалый
(долгая походная сказка)
Некоторое царство, вроде государства, кое-как расположилось. Куда ни глянь, - сплошь болота, трясины непролазные. И дороги, понятное дело, все кривы да окольны, в буераках, ухабинах.
Кто в столицу едет, тому, если удача, три года пути. Ну, а другой раз так заплутаешь, что и за десять лет не обернёшься. Бывало выезжали молодые мужики, а возвращались стариками - жёны их еле признавали.
Вот и вернулся один такой бедолага в свою деревню. Глядит - хозяйка-то его уже померла, а дети повыросли. Двое ещё при нём народились – Иван да Василий. А третий, младший, совсем незнакомый. Эдакий, как бы сказать, малый юныш по имени Семён.
Погоревал бедолага, порадовался. Проснулся на другое утро, а в голове вдруг развесёлая мысль - проложить через топи и болота дорогу с тремя мостами калиновыми, чтобы пешему по ней не более месяца пути, а конному и недели хватало.
Взялись за работу всей семьёй, и так споро дело пошло, будто давно поджидало. Соскучилось дело, и само теперь поторапливало.
Вытянулась дорога ровная да прямая, как оглобля, с тремя мостами выгнутыми, точно коромысла. Не только что проехать, а и просто со стороны любо-дорого поглядеть.
Двинулся народ из конца в конец по новой-то столбовой дороженьке. А отец наказал братьям послушать, о чём путники толкуют. Спору нет – интересно!
Сидит старший Иван под первым калиновым мостом. Василий – под вторым. Ну, а малый юнош Семён – под третьим, самым гнутым. Не просто слушает, а кашу варит, проезжих угощает.
Всякий пеший или конный похваливает строителей. А для них каждое доброе слово – уже награда! И столько их было сказано, что души у братьев веселились, как малые дети на ярмарке.
К ночи прохожих поубавилось. Хотел было Иван домой бежать, как заслышал тихие шаги и такую дивную речь:
-Эх, что за мост! Чудный мост! Любое желание исполню для того, кто его строил...
Тут-то Иван и выглянул из-под моста. Видит – ветхий мужичок, кривоватый, вроде серпа, а лицом светел и длинная борода серебрится.
-Будь здоров, батюшка! – говорит Иван. – Это шутка или ты взаправду - о желании-то?
-Какие шутки! – усмехается мужичок в бороду. – Только загадывай…
-Вот бы мне денег, чтоб на целый век хватило!
-Ну, пустяки, – и достаёт, откуда ни возьмись, лопату. – Где ни копнёшь, братец, всюду тебе золото явится…
Так оно и получилось. Пока шёл Иван домой, выкопал дюжину канав, и в каждой неминуемо - по пуду золотых червонцев. Всю ночь собирал.
А ветхий мужичок взошёл тем временем на второй мост и прояснел лицом пуще прежнего:
-Ах, какой мост!!! Сам под ноги стелется! Вот бы встретить того, кто его возвёл! Любое желание исполню!
Брат Василий уж дремал, а тут, конечно, пробудился, выскочил из оврага.
-Неужто, батюшка, любое? – продирает глаза.
-Да не сомневайся!
-Вот кабы хлеба мне на целый век!
Мужичок протягивает пригоршню зёрен:
-Посеешь, братец, и хватит урожая не только тебе, но внукам-правнукам твоим.
И верно. У самого дома Василий обронил три зёрнышка, так на утро поднялось целое поле спелой пшеницы.
Ну, а ветхий мужичок свой путь меряет. К третьему мосту – самому высокому – подошел. Глядит, не налюбуется, и сияет, словно месяц в ночи:
- Ну, волшебный мост! Круче радуги! По такому-то легче лёгкого на небо взойти!
Увидал младшего брата Семёна и говорит:
- Проси, малый юнош, чего пожелаешь, - всё для тебя исполню!
Семён совсем недолго подумал:
-Хотел бы в солдаты, - государю служить верой и правдой …
-Э-э, братец! Хорошо, сказывают, в солдатах, да что-то мало охотников, - покачал мужичок серебряной бородой. – Дадут тебе три деньги в день, куда хочешь, туда день! Солдат горемыка, хуже лапотного лыка! А жизнь солдатская – весёлое горе да горькое веселье!
-Это как раз по мне, - отвечает Семён.
-Будь по-твоему, малый юнош!– говорит мужичок. – Да только прими от меня три гостинца. Первый он таков – через голову кувырнёшься, станешь зайцем. А второй он другой – оземь ударишься, превратишься в оленя. И третий на свой лад - свистни, как умеешь, будешь птичкой быстрокрылой. На службе-то всё сгодится!
Сказал он так, поднялся на мост, а с него прямёхонько - в небо. Устроился по-хозяйски среди звёзд. Старый месяц, тоненький серп - на самом исходе, перед новолунием – а ещё подмаргивает Семёну.
Вернулся малый юнош домой под утро. Кругом тучные хлеба колышутся. Дверь отворил – из горницы золото посыпалось.
-Сказывай, какие у тебя новости? – спрашивает отец нетерпеливо.
-А новость у меня одна, - говорит Семён. – Такая новость, что иду в солдаты!
-Эх, дурья твоя башка! – огорчился бедолага-отец. – Где это видано, такие желания загадывать?! И без желания за милую душу забреют! Замечаю, что не мой ты сын, не моих кровей, раз такой глупый! Иди, куда знаешь, отрезанный ты ломоть…
Вздохнул Семён, перекрестил отца с братьями, да и отправился по прямой дороге, через три моста, в самую столицу. Долго ли, а скорее – коротко – привели его ноги к царскому дворцу, к садовой ограде.
А по саду как раз сам царь ходил со своим главным генералом. Унылые да скучные, потому что соседний король объявил ни с того, ни с сего войну - не на жизнь, а на смерть. Вот и думали теперь царь с генералом, как назавтра в поход выступать, да как бы в суете не позабыть чего важного дома.
Семён подбежал к ограде и говорит без околичностей:
-Ваше величество, царь-батюшка! Пришёл я послужить простым солдатом. Берите меня в переднее войско!
Поглядел на него царь и очень удивился, откуда такой выискался:
-Слишком малый ты ещё юнош!
И генерал нахмурился, будто мопса:
-Какой из тебя солдат?! Не только ружья, но и сабельку не поднимешь! Любой сапог с тебя свалится.
-Это у меня обличие такое – малое да глупое! – не сдаётся Семён. – А душа моя – солдатская. Дождём промочённая, солнышком просушённая, огнём опалённая и ветром остужённая. Хочет в бою побывать – цену жизни узнать!
-Гладко говоришь, - усмехнулся царь. – Пожалуй, запишу тебя кашеваром. Служи, малый юнош, на совесть. Ну, а коли слава придёт, и невидного найдёт…
На другой же день выступило войско в поход. Уже месяц идут. Всё по болотам да по трясинам, по буйному бездорожью.
Семён своё дело знает – кашу варит погуще, чтобы солдаты не слабели.
Наконец, завидели дозорные впереди на сухом пригорке вражеские силы. Через день-другой сходиться надо – не на жизнь, а на смерть. Пора ружья чистить-заряжать да сабли завострять.
Хватился царь-батюшка, а сабельки-то его заветной и нету. Обыскали все сундуки, рундуки и прочие шкапчики. Нет как нет сабельки – той, что зараз дюжину супротивных голов срубает! Ну, забыли саблю во дворце, когда в суматохе собирались. А без неё какое там сражение? Пиши пропало!
Загоревал царь так, что каша в рот нейдёт. Тошно думать, как же опростоволосился! Всё же собрался с мыслями и объявил по всему войску. Мол, тому молодцу-удальцу, что за пару дней управится, доставит саблю заветную из дворца, - и дочь свою Марью-царевну в жёны, и полцарства в придачу!
Щедры посулы, да охотников мало. Шуточное ли дело, за два дня отмахать дорогу, какую и в два месяца с трудом одолеешь.
Тут и вызвался Семён, малый юнош:
-Сбегаю, ваше высочество! – говорит, - Слетаю! Доставлю заветную сабельку к битве.
Ну и самый главный хмурый генерал отставать не желает от простого солдата-кошевара:
-Вы меня, ваше величество, знаете! Не впервой мне царство-государство из беды выручать!
Сел на резвого коня, пришпорил в галоп, да не в ту сторону, кругалями – так и сбился сразу с пути.
А Семён, малый юнош, отошёл за кусточки, кувырнулся через голову, обернулся зайцем и припустил во всю прыть – с кочки на кочку.
Бежал-бежал, с раннего утра до полдня, из сил выбился. Оземь ударился, превратился в оленя. И опять помчался, словно стрела из лука, - с полдня до вечерней зори.
Притомился, свистнул, как мог, и уже птичкой вспорхнул. Ночь напролёт крылышками махал. К восходу солнца во дворец залетел, да так умаялся, что упал, как подстреленный, прямо в ноги Марьи-царевны.
Ахнула царевна, но чувств не лишилась, а сразу проснулась и прочитала грамотку от царя-батюшки:
-Да как же ты, малый юнош распрекрасный, - спрашивает она, - сумел за день столько земель миновать?
-А вот как, - отвечает Семён.
Обратился в оленя, пробежал по горнице и положил голову царевне на плечо. Оставил у неё в руке пучок шерсти с левого бока.
Обратился в зайца. Прыг-прыг, скок-скок - да царевне на колени. Клочок шёрстки у себя выщипнул с правого бока.
Свистнул – и уже птичкой вокруг порхает. Присел к царевне на мизинец, да обронил золотое пёрышко.
А она все эти памятки - сразу в платочек и схоронила на груди.
Уже солнце поднялось. Пора в обратную дорогу. Принесла царевна заветную сабельку да поцеловала Семёна на прощание.
Кувырнулся малый юнош через голову и поскакал счастливым косым зайцем. Затем быстроногим оленем помчался, а потом и птичкой полетел. Так у него на душе хорошо, что вдвое быстрее одолел весь путь. Вот и рукой подать до воинского стана.
«Дай-ка, - думает Семён, - отдышусь – есть ещё время! Явлюсь к царю-батюшке свежим да бравым!»
Прилёг он под ракитовым кустом, на пригорке у оврага, обнял заветную сабельку и задремал.
А в ту пору главный генерал всё плутал посреди болот. Уже и коня утопил. С досады зубами скрежещет. Увидал он куст ракитовый, а под ним Семёна с сабелькой в обнимку. Выхватил, недолго думая, длинный кинжал и ударил прямо в сердце – малый юнош и не охнул. Столкнул его генерал в глубокий овраг и поспешил к царю с заветной сабелькой.
-Вот, ваше величество, - бесценное оружие! - говорит, - Как обещано, в срок доставил! Теперь рубите врагов со всего плеча, а я так устал, что с ног валюсь.
Царь обнял генерала, повесил ему на грудь золотой орден, сам в постелю уложил:
-Ты своё дело сделал! Отдыхай, герой, без тебя управлюсь!
И пошёл, не откладывая, на враждебного короля.
Бились недолго – три дня и три ночи. А как сокрушили в пух и прах противную рать, царь-батюшка разбудил генерала да ещё один орден за храбрость на грудь прицепил. И отправилось войско с победой и песнями под барабанный бой в столицу.
О Семёне и не вспомнили – и без него кашеваров хватает.
Лежит малый юнош в чёрном овраге. Одиноко ему, мёртвому, и до того скучно, что душа отлетает.
Но тут как раз время настало, и взошёл на небо новый месяц – молоденький да уже с бородой. Поглядел на землю и заприметил неживого Семёна в овраге.
Взмахнул месяц бородой – по листве, по кустам, по траве. Стряхнул серебряную росу на грудь Семёна, и затянулась колотая рана, как и не было.
Потянулся малый юнош, вздохнул и глаза отворил.
-Батюшки-святы, как заспался! А ведь ждут меня, не дождутся! Где сабелька заветная?!
-Эх, малый юнош, - говорит ему месяц, - Всё ты мёртвым сном проспал. Война-то уж кончилась, и войско с победой воротилось! Вот тебе совет – поспешай в столицу…
Ох, долго спал Семён, хорошо выспался. Помчался со всех ног. По дремучим лесам зайцем скачет. Через топи-болота оленем перемахивает. Над реками и озёрами птичкой быстрокрылой порхает.
А в городе стольном праздник – пушки палят, колокола звонят. Славит народ царя да главного генерала – спасителя. Всё готово к его свадьбе с Марьей-царевной.
Столы накрыты на царском дворе посреди сада – хмельного питья да закусок, да заедок видимо-невидимо. Веселье кругом. Одна Марья-царевна печалится. Смотрит по сторонам неживым взглядом.
Да вдруг узрела Семёна за садовой оградой – так и ожили глаза, засверкали. Говорит она царю:
-Не тот, батюшка, мой жених, что за столом, в орденах! А тот малый юныш, что за изгородью томится! Это он заветную сабельку к сроку доставил!
-Пустые слова, ваше величество! – поднялся главный генерал. – Всем известно, кто саблю привёз! А этот беглый кашевар – разбойник с большой дороги! Какие у него доказательства?!
Кувырнулся Семён через голову, обратился в зайца и прямёхонько к Марье-царевне. Вынула она из платочка клочок заячьей шёрстки, приложила к правому боку – ну, в самый раз.
Превратился Семён в оленя благородного, подставил левый бок с проплешинкой, и Марья-царевна укрыла её пучком шерсти. А Семён вспорхнул птичкой и уселся на мизинец к Марье-царевне. Она золотое пёрышко приладила – как и было тут.
-Вот, батюшка, мои приметочки!
-Теперь понятно, кто тут жених, а кто разбойник, – говорит царь.
Побледнел генерал с лица, да так осунулся - все ордена с груди наземь посыпались!
На радостях не казнили его, а помиловали – сослали дороги строить через топи и болота.
А Семёна с Марьей-царевной тут же повенчали.
Так приосанился Семён, сразу видно – добрый молодец! Был малый юнош – кошевар, а стал великий юноша – удалой солдат, кавалер в чине генерал-царевича.
Позвал он на свадьбу и отца с братьями. Поглядел отец-бедолага на Семёна:
-Ох ты, гой-еси, добрый молодец! - говорит. – Ясно вижу – моя родная кровиночка! Дозволь, Сёма, когда время подойдёт, на твоих рученьках помереть.
Ну, а затемно уже пожаловали на пир и молодой месяц вместе с полной луной. Весело гуляли – дни и ночи напролёт. До тех пор, пока месяц не состарился, - до самого, сказывают, новолуния.
Бесы - картёжники
(сказка накануне отставки)
Служил солдат на царской службе. Прослужил верой-правдой положенный срок, получил чистую отставку и пошёл домой.
Шагает с полной солдатской выкладкой – на плечах шинелка, за плечами ранец, в ранце медный пятак, чёрствый сухарь да щепотка табаку.
Шёл он, шёл и притомился. Сел на пенёк.
А тут, случись, идёт по дороге нищий старичок. Увидел солдата и говорит:
-Не найдётся ли у тебя, служивый человек, табачку на понюшку?
Солдат думает: «Дать половину – так мало, обидится», - и весь табак отдал.
Дальше пошёл. Погодя немного встречается ему всё тот же старичок и опять просит:
-Не угостишь ли, служивый, голодного кусочком хлеба?
Солдат думает: «Разделить – так ничего не останется», - и отдал весь сухарь.
Идёт дальше. И вот тебе снова – опять знакомый старичок.
-Не подашь ли, - говорит, - на бедность копеечку?
Солдат думает: «Эх, пятак-то у меня один – и захочешь, не поделишь», - и отдал последний.
Тут вынимает старичок из кармана колоду карт и протягивает солдату:
-Возьми, служивый, - пригодятся. Это такие карты, что никогда в проигрыше не останешься.
Ну, солдат и тем доволен – поблагодарил старичка и дальше своей дорогой к дому.
Долго ли, коротко ли, а приходит в царскую столицу. Бродит там-сям и диву даётся – так тихо вокруг, ни слова, ни смеха… Даже в трактире мирно и покойно, как на погосте, – ни гу-гу!
Остановил посреди улицы старушку и спрашивает:
-Что это, бабуля, уж не беда ли в нашем царстве-государстве?
-Эх, служивый, - шепчет старушка, - Давненько ты, видно, не был в наших краях. Прикачнулся к царской дочери, к Марфе-царевне, подлый дух нечистый. Каждую ночь мучает. Уж царь-батюшка и знахарей, и колдунов-ведунов призывал, да никто не избавил сердечную от налётного беса…
«Эка! – думает солдат, - Всякого навидался на службе-то - и чёрта, и дьявола, и сатану, и бесов без счёта! Выручу, пожалуй, царевну. Зачтётся мне на том свете!»
Ну, почистил шинель от дорожной пыли, пуговицы мелом надраил, ранец за спину и – прямо во дворец. Как дознались слуги, какое у солдата дело, подхватили под руки и привели к царю-батюшке.
А на того горько поглядеть - еле сидит на троне, слёзы отирает, то с правого глаза шёлковым платочком, то с левого.
-Здг-а-ав-ствуй, служба, - говорит, сморкаясь. – Зачем пожаловал?
-Здравия желаю, ваше величество. Слышал я, будто Марфа-царевна расхворалась, – так берусь вылечить!
Ох, и обрадовался царь:
-Сделай милость, братец, услужи! Коли поможешь, бери мою дочь в жёны, да ещё, как водится, полгосударства на закуску.
-Рад стараться! – говорит солдат. – Да прикажите, чтобы выдали мне для дела всё, что потребуется.
-Будь спокоен! – обещает царь.
В тот же вечер доставили солдату его заказ - меру свинцовых пуль, меру грецких орехов, железный налобник и чугунного болвана, подобного человеку, с руками и ногами на злющих пружинах.
Обошёл солдат все дворцовые палаты, да крепко-накрепко окна-двери запер.
Одну лишь оставил открытой - в спальню Марфы-царевны.
Перед дверью разместил столик, обитый зелёным сукном, - на таких обычно в карты режутся. Свечи зажёг, и дарёную старичком игральную колоду так выложил, чтобы сразу в глаза бросалась. Налобник пристегнул. Да чугунного болвана в самый тёмный угол поставил – ну, вылитый дядька, ротный командир.
В один карман себе насыпал свинцовых пуль, в другой – орехов грецких.
Только управился, как слышит – ломится какая-то тварь во все двери. Мечется туда-сюда, будто летучая мышь. У входа в спальню брякнулась об пол и встала на ноги в облике человека. Конечно, так себе облик, дрянное обличье! Того и гляди, выпрет какая-нибудь бесстыжая бесовская харя.
Солдат саблю наголо.
-Кто идёт?!
-Свои, - лукавит бес, - Я придворный государский! Пропусти, служивый!
-Не велено, - говорит солдат, - Нечистая сила тут не в почёте!
Достал орешки из кармана и пощёлкивает. Так заманчиво, что и бес не стерпел:
-Послушай, казённая твоя душа, дай-ка и мне похрумкать.
-Ну, так и быть, - протягивает солдат пригоршню пуль.
Бес полную пасть набил и ну, - грызть! Треск да хруст по всему дворцу! Пулям-то что? А вот клыки бесовские сыплются в стороны, точно скорлупа.
Солдат меж тем дюжину орехов, словно семечки, налузгал.
-Крепки у тебя зубы! – дивится бес.
-Да что там! – усмехается солдат. – Давно уж притупил на службе сухариками, а в молодые годы таким зубастым был - не тебе ровня!
Обидно бесу, а возразить нечего. Вот и думает, как бы солдата облапошить да унизить, чтобы знал, кто тут главный.
И вдруг видит - карты игральные! Ну, карты для всякого беса – отрада, в карты бес любого надует. Вот он и говорит:
-Что ли перекинемся, служивый!
-А на какой интерес? – спрашивает солдат.
-Знамо дело – на деньги!
-Эх, бес, орехов ты, бес, объелся!? – вскричал солдат. – Откуда у меня деньги, если жалованье – три медных копейки? Только, считай, - в баню сходить, бороду побрить да ваксу купить! Играем на щелчки...
-Ну, коли такой бедный, пусть на щелчки, – согласился бес, - Да, чтоб не пятиться!
Сели играть. Бес, знамо дело, - дух нечистый. И на руку, понятно, нечист – всё мухлюет, карты гнёт, подтасовывает. То и дело пять тузов у него!
Солдат, хоть и видит все проделки, а помалкивает. Более того – поддаётся.
Уже десять щелчков задолжал бесу. А тот руки потирает, персты разминает.
-Проверим, каков у тебя лоб! Не расколется ли, будто орешек…
-Эх, проклятый, – вздохнул солдат и голову подставил.
Бес рад стараться. Такие щелканы отвешивает, - душу бы вышиб, кабы не железный налобник! А ему-то что – гудит, точно колокол. Зато бес все когти обломал, пальцы расплющил. Трясёт кистями – вот-вот улетит.
-Отыграться надо! – крякнул солдат. – Шутки шутками, а теперь всерьёз!
Сели снова за стол, и дело наладилось по-другому. Чертовски не везёт бесу. Как ни ловчит, а всё не та карта. В миг проиграл десять щелчков.
-Готовься! – говорит солдат. – У меня каждый палец, как дубинка, а большой – крепче булавы!
Струсил бес, аж побледнел:
-Ты, служивый, не во всю силу! Не особенно-то старайся! А лучше возьми деньгами!
-На что мне деньги твои нечистые, - усмехается солдат. – Играли на щелчки, вот и расплачивайся! Хотя, признаюсь, сердоболен я - сердце у меня жалостливое. Тут в уголке, знаешь ли, мой дядька-ротный отдыхает – рука у него лёгкая, старческая – он тебя не обидит…
Подвёл беса к чугунному болвану, оттянул злющую пружину. Ну, «ротный» огрел со всего маха, как молотком, так что бес - кубарем покатился.
-Э, нет! – говорит солдат, - Был уговор не пятиться.
Приволок беса обратно. Оттянул пружину до упора. Да так угостил чугунным кулаком, будто кувалдой. Еле очухался бес, и бежать без оглядки.
А солдат кричит вслед:
-Куда, окаянный? Ещё восемь щелчков!
Да, известно, не просто бесов отвадить. Следующей ночью налетел во дворец другой.
-Я, - говорит, - кум того, вчерашнего! Любопытствую, отчего у него звон в голове?
Ну, поболтали о том, о сём. Сели в карты играть. Досталось и куму по первое число, узнал, откуда звон, – еле ноги унёс.
Однако племя бесовское настырное! Не унимаются бесы. Тринадцать дней прошло, как солдат на пост заступил, и каждую ночь учил их, бесов, уму разуму – то в лоб, то по лбу.
Наконец, старый да зловредный бесище, батька всем прочим, решил сам проверить, почему такая заминка. Неужто какой-то солдатёнок бесам жизнь портит?
А солдат-то хитроумен! Заранее велел приготовить рукавицы железные, по пуду каждая, царапку пятизубую, вроде грабель, да три воловьи шкуры. Ну, и поджидает на посту, у спальни Марфы-царевны.
Ровно в полночь, как часы пробили, пожаловал батька-старшой. Тяжело ступает бес, полы гнутся. Оглядел белыми глазами солдата - с головы до ног. Вроде прикидывает, как ловчее сожрать.
-Ох, коротка твоя служба! – прорычал, как пёс. – Выйдешь нынче в отставку! Да не сыщут, куда вышел!
-Цыц, собака! – гаркнул служивый. - Не съешь солдата! Солдат сам собака! Убирайся, окаянный, подобру-поздорову - не то кликну моего дядьку-ротного!
Хитёр солдат, да и старый бес не прост.
-Га, на что мне твой ротный?! Буду с тобой силой мериться - на кулачках! Кто верх возьмёт, тот здесь за главного!
Ну, ладно. Посчитались они, и выпала старшому удача - его первый удар.
Примерился бесище, да как со всего плеча ахнет – точно по лбу - и раз, и другой, и третий…
Хоть и не прост старый бес, да нельзя сказать, что шибко умён. Колотит тугодум в железный налобник, запыхался.
-Экие вы, служивые, твердолобый народ…
-Отдышись, старче, - говорит солдат. – Мой черёд!
И как треснет пудовой рукавицей – завертелся бес волчком, зубы лязгают, глазки пелена застит.
-Эй, сила нечистая! – смеётся солдат. – Нечистые вы охламоны, потому и слабосильные!
-Скалься, скалься! – рявкнул бесище. – Для смеху и поддаюсь! Поглядим, кто в чехарду одолеет.
И опять повезло старшому - ему первому скакать. Как вспрыгнул солдату на спину, так всю кожу когтями сволок. Да хоть и не прост старый бес, а видно, что глуп. Три раза запрыгивал, три воловьих шкуры сорвал!
-Ну, и толстокожий вы народ, солдаты! – плюнул бесище.
-А иначе никак! - потешается солдат. – Такая служба – что ни день, по сто шкур спускают! Верно, дядька-ротный?!
Оглянулся бес.
-Это что ли твой ротный в тёмном уголке? А чего рот раззявил?
-Да, видать, над тобой потешается!
-Чином не вышел надо мной глумиться! – зашипел бесище зловредный.
Подлетел к болвану – хвать его по башке. Да тут главная-то пружина и сработала! Угодил бес в чугунные объятья, словно в тиски, нипочём не вырваться.
А солдат и давай царапкой ему спину драть – всю шкуру долой!
Орёт бесище во что горазд – то волком, то филином, то жабой.
-Ву-у-ву, ух-ух, ква-ква! Пусти, служивый!
-Да кто тебя держит! - говорит солдат, - Вижу, сам поддаёшься для смеху!
Как вырвался бесище, да как попал в своё логово – всё во мраке, ничего не помнит.
Долго он отлёживался. И пиявками его пользовали, и гадючьим ядом, и медвежьим помётом, а только разрыв-трава на ноги поставила.
Собрал старшой бесовской совет. Надо решать, что делать с проклятым солдатом, как выкурить из царского дворца. И надумали бесы золотом откупиться. Тут же и отправились всей шайкой.
А солдат приметил их из окна и кричит:
-Эй, дядька-ротный, поспешай! Должники идут за щелчками! Придётся попотеть!
-Полно тебе, служивый, - щебечут издали бесы. – Мы с миром! Бери золота, сколько хочешь, только сгинь из дворца.
-Ну и бесы – никакой выдумки! - удивился солдат. – Чуть что – золото! Желаете уважить, так покажите фокус-покус. Ходит молва, ребятишки, что большие вы ловкачи – хоть куда втиснетесь. Коли влезете всей гурьбой в мой ранец, уйду, право слово, куда глаза глядят.
Обрадовались бесы.
-Чего проще-то?! Открывай свой ранец!
И в один миг набились, как сельди в бочку, - целая прорва. А сверху - сам старшой, будто налим усатый.
-Вы, ребята, подружней, чтоб без зазоров! - командует солдат. – Если пряжки не сойдутся - это не в счёт…
-Не твоя печаль, как мы тут притулились, - ворчит старый бес. – Натяни крышку, дурень, да застёгивай!
Солдат на ранце ремни подтянул, пряжки и защёлкнулись. Вскинул ранец на спину и пошёл к царю.
-Вот, ваше величество, вся нечистая сила скопом! Получите под расписку.
-Да верно ли, что все тут? – спрашивает царь.
-Все! Все! – вопят бесы из ранца. – От мала до велика! И старшой с нами!
-Ну, раз такая фортуна, - обрадовался царь. – Сжечь их без отсрочки!
-Жалко ранца, батюшка-величество, - опечалился солдат. – Сколько он послужил верой и правдой!
-Новый выдам! – обещает царь, - Крокодиловой кожи, с золотыми пряжками!
На том и порешили.
Слуги, не мешкая, сложили гору из осиновых дров и елового лапника, а на вершину – ранец с бесами.
Как полыхнуло, как затрещало, завыли бесы хором, словно бешеный вихорь! Да вскоре притихли в дыму. Развеялись по миру, как и не бывало.
У царя-батюшки и слёзы высохли, и насморк прошёл.
-Вот что, служивый, - говорит царь, – Моё слово верное. Про ранец, конечно, помню! Но и про Марфу-царевну не забыл! Хоть ты её и в лицо-то не видывал, а бери в жёны, как обещано, а также и полгосударства на закуску. А как я помру, так и со всей страной управишься.
На другой же день полилось вино из бочек, полетели пироги из печей.
Весёлый был пир – на весь мир! И свадьба такая же! Наконец, солдат Марфу-царевну разглядел. Ну, ничего – подходящая, пригожая.
После бесов-то любая царевна писаной красавицей покажется!
Странная котумочка
(лазаретная сказка для медсестёр)
Охранял молодой солдат покои царицы. Ходила царица мимо, не замечала его. А тут на беду вдруг заметила – улыбается солдат!
-Как так на службе?! Что за дерзость?! – говорит грозно.
Растерялся солдат – чего тут скажешь?
-Ах, молчишь!?– разгневалась царица. – Отвечать не желаешь?! Ну, так будет тебе вместо завтрака двадцать палок на спину!
А начальство, как всегда, радо стараться. Выписывают бедному служивому каждое утро по двадцать палок. И месяц так, и другой пошёл.
Уже свет белый солдату не в радость. В глазах – потёмки. Не жизнь у солдата, а каторга, сущий ад. Ходит солдат потерянный, по сторонам не глядит, а только под ноги, на сыру землю.
И вот слышит однажды чей-то голос ласковый:
-О чём, служивый, печалишься?
Стоит перед ним странник с котомочкой на плече – то ли монах, то ли юродивый, то ли нищий, то ли старец Божий. Да кто его разберёт! Словом, на кота похожий.
А поговорить с ним хочется. И рассказал солдат, что по приказу царицы бьют его палками на завтрак.
-Уже, батюшка, спины не чую, - вздыхает, – Еле ноги таскаю. Тянет меня к себе сыра земля! Утопиться что ли?
-Это дело не мудрёное – всегда успеется! - отвечает странник. – Да, может, как знать, помогу я тебе.
Скинул он с плеча котомочку. Странная котомка у странника – не велика и не мала. Вроде мешок, а вроде бы и кошель с тесёмками.
Странник внутрь дунул, намурлыкал что-то, да и затянул узелком тесёмочки.
-Готово, - говорит. – Теперь слушай-запоминай свой манёвр. В полночь-заполночь обойдёшь три раза с котумочкой вокруг дворца. У ворот распусти тесёмки и смело ступай в покои – все спать будут. Царицу – в котумочку. Котумочку – за плечи. И бегом в дом лихача-извозчика. Там царицу оставишь, а жену извозчика во дворец доставишь!
Ну, манёвр, конечно, необычный. Да солдат ко всякому привычный. И не такое исполнял!
Одного понять не мог, что у него за плечами, – котомочка или котумочка? Но махнул на это рукой. И сделал всё в точности, как велел странник. После чего котомка сгинула.
Ранним утром, ещё солнце не взошло, пробудился лихач-извозчик, толкает жену в бок:
-Подай, баба, квасу!
-Молчать! – взвилась спросонок царица. – Какая такая баба?! Я тебе – государыня!
Извозчик очень изумился, челюсть отвисла.
-Ты, жёнка, чего - спятила!? – говорит, – Аль баранины на ночь объелась?
-Ай, мужик нечёсаный! – завопила царица, оглядевшись. – Эй, стража!
-Сейчас, погодь, будет стража, - кивнул лихач-извозчик, - Уже спешит во все лопатки!
Снял кнут со стены и давай её лупить, отхаживать.
-Вот те, баба, стража! Вот те, мужик нечёсаный! А вот и государыня!
Уморился и снова захрапел.
А царица вся в слезах сидит в уголке среди хомутов, вожжей и попон вонючих.
«Где я, на каком свете? - думает, - На этом такой жути быть не может! Похоже, что на том я свете – не иначе, как в аду».
Совсем ослабела царица от таких мыслей да прилегла на кровать.
А извозчик-лихач вскоре пробудился – на работу пора - и снова жену в бок пихает:
-Ну, баба, и впрямь очумела! Живо за хозяйство!
Но царица строптивая. Хоть и думает, что в аду, да не отступает. Всё бы ей вывернуть на свой манер.
-Пошёл прочь, простофиля! – и пощёчину ему, - Что хочу, то и ворочу! Прикажу – в кандалы закуют! Прикажу – сейчас высекут!
Извозчик ушам не верит. Сроду такого не слыхал. Тем более от собственной бабы.
Схватил вожжи, свернул вчетверо, и царицу - вдоль-поперёк:
-Завтрак на стол! Коней скрести, овса задавать! Полы драить!
Так от всей души вдалбливал, что взялась-таки отлупцованная царица по хозяйству хлопотать. Да всё у неё наперекосяк – из рук валится, бьётся и ломается.
Затеяла стирку – рукава у рубахи оторвала.
-Наверное, я захворала, - говорит.
-Сейчас здоровёхонька будешь, - ободряет извозчик, - Кнут-молодец все болезни лечит!
«Ну, сущий ад, - думает царица. – Может, мне в этой поганой лохани утопиться?»
А извозчик и думать-то не дозволяет. Знай, учит – то кнутом, то вожжами, а то и оглоблей. Ну, если в аду и больше чертей, то рядом с царицей за её грехи – один самый главный – лихач-извозчик! Живого места на ней не осталось. Ни прилечь, ни присесть. Только и остаётся у плиты стоять да чужие подштанники стирать.
Тем временем жена извозчика проснулась в тишине да покое. Вокруг шёлковые кружева, батист и парча, атлас и позолота.
«Понятно, что померла, - думает, - да только не упомню, как и когда. Должно, муженёк прибил!»
Встала с пуховых перин. Ходит по дворцу и всему дивится:
«Слава тебе, Господи, - простил мне грехи за труды мои и мучения! Прямёхонько в рай отправил».
В условный час припорхнули фрейлины, будто ангелы небесные, и начали её одевать, причёсывать, локоны завивать. Сами в толк не возьмут, чего это царица такая мирная – не кричит, не бранится, не грозит ссылкой, кандалами да розгами.
А как раз в тот день брата старшей фрейлины должны были судить за пустяковый проступок. Набралась старшая храбрости, упала царице в ноги и просит:
-Ваше величество, помилуйте моего брата! Только молвите: «Оставить без суда и следствия!»
Ну, это жене извозчика очень по душе. В сенате все рты поразевали – с чего бы это царица всех подряд милует? Как заходит речь о каком-нибудь судебном деле, так она сразу и обрывает – мол, оставить без суда и следствия! Такой доброты за ней отродясь не водилось!
А как начали слушать дела о телесных наказаниях, так царица во весь голос:
-Отменяю! – и даже ножкой притопнула.
Уж кто-кто, а жена извозчика хорошо знала, что такое кнут, вожжи да оглобли.
Понятно, и в армии перестали палками муштровать.
Тот солдат, которому каждое утро выписывали по двадцать палок, рад-радёшенек, гора с плеч. Идёт по улице, улыбается направо-налево, честь отдаёт, каблуками щёлкает. И видит - знакомый странник с известной котомочкой. Солдат в ноги кланяется:
-Ох, батюшка, вот спасибо! Прикажи - жизнь за тебя отдам!
-Этого не надо, - говорит странник. – Известно, солдат да малых ребят Бог бережёт! А вот с котумочкой сызнова потрудись – верни жену извозчику-лихачу, а царицу – в её спальню…
Всё в точности выполнил солдат. После чего, хоть и крепко берёг, да исчезла котомочка.
Проснулась утром царица – снова во дворце. Однако руки от сажи черны, да и синяков хватает. Значит, не сон это кошмарный, а было всё взаправду!
«Не знаю, как и выдержала! - думает царица. – Да жив ли тот солдатик, которому вместо завтрака палки прописала?!»
Разыскали его, привели. Ничего – бодрый с виду.
-Ну, как ты, служивый?
-Теперь хорошо, ваше величество! – отвечает солдат. – Только и зажил, когда ваш приказ отменил двадцать утренних палок.
И не может солдат сдержаться, улыбается, разве что не смеётся, – так ему радостно.
-Что такое? – спрашивает царица. – Поделись со мной, если я чего не ведаю!
«Будь что будет, - думает солдат, - А правда всегда дороже!»
И выложил всё, как на духу, - о страннике, о его котомочке странной, о жене извозчика… Ничего не утаил.
Выслушала царица. Помолчала, подумала и говорит:
-За то, что претерпел, и за правду твою - произвожу тебя в генералы. А теперь, любезный, покажи мне дом извозчика-лихача!
Вот приехали – и точно, тот самый дом. И как будто сама царица в нём, настолько схожа с женой извозчика – ну, как отражение.
Так удивилась царица и растрогалась, что назначила жену извозчика своей фрейлиной-зазеркальницей.
А лихача очень хотела высечь или в кандалы заковать. Но всё же скрепилась.
Дала ему денег, чтобы новый дом построил, и сказала так:
-Запомни, холоп! Поднять руку на свою жену – всё равно, что на свою царицу! Коли такое случится, будут судить тебя как государственного злодея. И тогда обещаю – по меньшей мере, двадцать палок каждое утро в течение года.
-Что же? – спрашивает извозчик-лихач. – Нынче у каждой кобылы от кнута защита? Уже и не стегнуть?!
Отвернулась царица, да так ножкой притопнула, что у извозчика на время и язык отсох, и руки отнялись.
С тех-то пор и перестал он лихачить. Теперь навоз со дворов вывозит.
А что же странник? Да, говорят, видят его люди - то тут, то там. Появляется и пропадает. Словом, странствует со своей странной котумочкой. Иной раз внутрь заберётся и превратится в кота-умочку.
Солдатский кафтан
(окопная сказка)
Как-то раз при самом царе Петре Великом заспорили адмирал с генералом – чья одежда лучше? Ну, сразу скажешь – об них всё ясно!
Царь Пётр послушал, послушал – смешно стало. Вот и говорит:
-У солдата спросим. Как он порешит, так тому и быть!
Ну, с царём препираться - глупее некуда. Адмирал да генерал поклонились – дескать, согласны.
Приказали солдата кликнуть. Он ружьё на плечо и – марш-марш – строевым шагом прибыл. Честь отдал – готов служить в любом деле!
Царь его спрашивает:
-Отвечай, служивый, прямо, без утайки да лукавства – чья одежда лучше? Генеральская аль адмиральская?
Оглядел солдат этих двух с ног до головы и говорит:
-Если прямо сказать, ваше величество, так лучше моего кафтана нет! Ему всё нипочём! Я бы его и за две шубы не отдал!
Ну, генерал с адмиралом и глазом не моргнули. Мало ли, чего солдат брякнет?
А царь Пётр вдруг и говорит:
-Теперь спор – меж тремя! Если генерал выиграет – быть ему генералиссимусом. Если адмирал – над всем флотом станет командиром. А коли солдат верх возьмёт, получит чин высокий, ещё не скажу, какой вышины!
-И как же, позвольте, решать будем? – спрашивают военачальники.
-Да вот эдак, - отвечает царь-батюшка Пётр. – Сперва попросим его светлость батьку-Мороза, чтобы покруче завернул. Затем его сиятельство Солнце, чтобы пожарче припекло. Кто из вас лучше стерпит, тот и победитель! Завтра поутру начнём кампанию…
Генерал приехал в свой дворец, позвал верного денщика и приказывает:
-Держи, братец, кошель с золотом! Скачи во весь дух к батьке-Морозу, поклонись его светлости и проси, чтобы меня сильно-то не студил, не вымораживал. Пускай на адмирале с солдатом разгуляется - хоть в сосульки их оборотит!
Ускакал денщик да вскоре вернулся, успокаивает хозяина:
-Ваше превосходительство, дело сделано! Его светлость батька-Мороз благодарит за кошель с золотом и обещает исполнить всё в точности!
Генерал повеселел. Уже в зеркало глядится, видит себя генералиссимусом.
Ну, тот же случай и с адмиралом. Приехал он к себе в замок, призвал ординарца:
-Скачи на рысях к его сиятельству Солнцу! Передай ларец с камнями самоцветными. Да проси слёзно, чтоб оно меня завтра не слишком пекло. Пусть весь жар на генерала с солдатом выплеснет, хоть бы от них головешки остались!
Ординарец не заставил себя долго ждать:
-Его сиятельство вашему превосходительству шлют горячий поклон! Сулили всё выполнить в лучшем виде…
Адмирал радуется – завтра, пожалуй, под его началом весь царский флот будет!
А солдат тем временем в казарме совсем не горевал да ни о чём дурном не думал. Старый кафтан чинил - заплаты ставил да прорехи штопал. Как раз к утру закончил работу.
Вот приходят все трое к царю Петру.
-Так с чего начнём, господа? – спрашивает царь. – Сами выбирайте – со стужи либо с жары!
-Со стужи! – кричит генерал, - Со стужи!
-С жары! С жары! – перекрикивает адмирал.
«А мне всё одно, - думает солдат. – Что жара, что стужа! И с той, и с другой знакомы».
Подкинул царь монетку, поглядел, как упала.
-Первой будет стужа, - говорит. – Принимайся за дело, батька-Мороз!
Едва успела царская свита во дворце схорониться, как упала на двор стужа лютая, мороз трескучий. Всё живое в лёд обратилось. Камни и те покряхтывают.
Адмирал и генерал стоят, не шевелятся - не живы, не мертвы. В шубах на трёх мехах так заиндевели, будто копны сена среди поля.
А солдат кафтан потуже подпоясал, ногами притоптывает, руками по бокам прихлопывает – то присядет, то привскочит. Уши, нос да щёки разотрёт. Пробежится по двору из конца в конец. И сам себе командует штыковую атаку:
-Коли! Бей! Коли! Бей!
Такой вокруг него пар, словно только что солдат из бани. Морда красная. Известно, солдат только на морозе да на огне краснеет.
Чем батька-Мороз свирепей, тем солдат прытче. Не угнаться за ним!
-Ну, довольно! – говорит царь Пётр. – Мороз на славу постарался, теперь поглядим, кто жив остался!
Сразу схлынула стужа. Весна на дворе. Птицы снова запели, и деревья ожили.
Вышел царь со свитой из дворца. Глядят – солдат стоит на вытяжку, а генерал его распекает. Мол, в штыковой атаке колол криво и бил с промахом.
-А что же адмирал?– удивился царь, - Почему шубу не скидывает?
Подошли всем миром к адмиральской шубе – кое-как отворили. И выпала оттуда толстая сосулька в мундире…
-Вот оно что! – нахмурился царь. – Стало быть, плохенькая одежонка! Похороните адмирала со всеми почестями, как павшего на поле боя. А мы пока спор закончим…
-Да ведь я, царь-батюшка, уже выиграл! – взмолился генерал. – Неужто мне с простым солдатом тягаться?
-Спор есть спор! – прикрикнул царь. – Тут чины не в счёт! Эй, ваше сиятельство, ясно Солнышко, твой черёд!
И только укрылся царь со свитой во дворце, как окутало двор небывалым жаром. Огня нет, но горячее любого пекла! Реки, ручьи да озёра в миг высохли. Леса да поля почернели. Звери в глубокие норы забились, еле дышат.
Генерал совсем никудышен – глаза выкатил, язык вывалил! Ну, точно пёс-доходяга.
А солдат как ни в чём не бывало – марширует по двору, каблуком пыль вбивает, носочек оттягивает. Любо-дорого поглядеть, какая бравая выправка.
Старается Солнце, печёт так, как ни в какие прежние времена!
Генерал уже сморщился, будто груша сушёная.
А солдат сабелькой поигрывает, усы подкручивает.
-Эх, Солнце, зря пыжишься! – говорит. – Ты же русских солдат в боях и сражениях видело! Там пекло, не чета нынешнему, там преисподняя, и то – сдюжили!
Притомилось Солнце, затуманилось сиятельство, и утёк со двора небывалый жар.
Вышел из дворца царь со свитой. Глядят – солдат краснощекий несёт караульную службу.
А генерал – сущая головешка! Вместо орденов зелёные огоньки мерцают, тлеют, затухают…
-Значит, и этого похоронить, - прищурился царь. – С почестями, знамо дело, как павшего в бою! А тебе, солдатина-молодчина, быть отныне очень высоким чином -генерал-адмиралом…
-Ваше величество, дозвольте узнать! – кланяется солдат. – Может ли такая шишка, иначе сказать, чин - в кафтане ходить?
-Эко хватил, братец! – говорит царь Пётр. – Это непорядок! Не по уставу!
А солдат своё гнёт:
- Окажите милость, ваше величество, оставьте меня в солдатах! По мне, драный кафтан, когда он на месте, дороже любой шубы и мундира…А без чинов, глядишь, меньше шишек!
-Ну, будь, по-твоему, служивый, - улыбнулся царь. – Сказывают, плох тот солдат, что не желает стать генералом, да теперь знаю – брехня это…
И выдал царь-батюшка солдату жалованье на три года вперёд – на телеге не увезти.
Хоть по уставу на солдатском кафтане нет карманов, да вся получка куда-то упряталась - уж такие, видно, хитрые заплаты солдат смастерил.
Недаром сказано, солдат – добрый человек, да кафтан его – хапун. Да, может, и это тоже брехня, как выражался сам царь Пётр Великий.
Три царские загадки
(сказка перед рапортом)
Жили в одном монастыре ни много, ни мало, а ровным счётом триста монахов, да ещё один игумен.
Богатый был монастырь, доходы со всех сторон. И живут монахи припеваючи – пьют, едят сладко, спят долго, а работы никакой. Так хоть тысячу лет живи – не тужи.
Прослышал про такое беззаботное приволье царь Пётр. Прослышал царь да задумался:
«Как так? Весь народ, да и сам я, грешный, - все в трудах да заботах. Ни днём, ни ночью покоя нет! А тут триста монахов да ещё один игумен, как сыр в масле катаются. Ни заботы у них, ни работы. Ожирели, поди, на лёгких хлебах».
И послал царь-батюшка гонца в тот монастырь
-Скажи, вестовой, тамошнему игумену такую штуку. Во-первых, приказал-де царь сосчитать звёзды на небе! Во-вторых - узнать, глубока ли земля. И, в-третьих, пусть игумен сообразит, что у меня, у царя-батюшки, в голове. Сроку на всё про всё – три дня! А на четвёртый жду самого игумена с полными ответами. Коли не справится, отправлю монахов лес валить для строительства флота.
Как получил игумен царский приказ, так очень запечалился:
-Ох, ангелы небесные, пришла к нам беда неминучая!
Собрал всех монахов и рассказал им, как жизнь вдруг повернулась плохой стороной. И монахи головы повесили, закручинились. Думали, думали – так ни до чего путного и не додумались.
Зашёл точнёхонько о ту пору отставной солдат в монастырь. И видит – тоска да уныние, будто на Страстной неделе.
-Чего, братие, горюете? – спрашивает. – Жили всегда без нужды, без хандры, а теперь скука во взорах.
Тот солдат с детства на землях монастырских батрачил, знал здешние порядки.
Монахи ему отвечают:
-Ох, служивый, горесть подоспела! Велел царь три загадки отгадать, и через три дня на четвёртый игумену с ответами во дворец предстать.
-Какие такие загадки? – интересуется солдат. – Я дюже охоч, братие, до всяких загадок!
Монахи едва не плачут:
-Надобно сосчитать все звёзды на небе, выяснить до самого дна глубину земли да узнать, что у царя на уме. Это тебе, служивый, не шутки! Тошно от таких загадок!
А солдат только посмеивается:
-Ну, кабы был на вашем месте, сполна бы ответил царю-батюшке.
Монахи тут же побежали на рысях к игумену в келью. Так, мол, и так, - пришлый служивый берётся всё разгадать и перед царём ответ держать.
Игумен спохватился, чуть ли не в ноги солдату кланяется:
-Бери, любезный, чего пожелаешь, да только пособи нашему горю – научи, как царю ответить!
А солдат и говорит:
-Ничего мне не надо от Божьих людей. Давай твою рясу. Так и быть, пойду вместо тебя с докладом.
Обрадовался игумен, и монахи повеселели, как гора с плеч, – прислал-таки Господь заступника.
Стали солдата угощать, потчевать:
-Пей, ешь, православный, чего душа пожелает!
И сами не забывали праздновать чудесное избавление. Так повеселились, что сутки-другие отлёживались.
Но приспела уже пора к царю идти. Надел солдат поверх кафтана рясу игумена и явился во дворец, как приказано было, на четвёртый день.
-Что скажешь, слуга Божий? – спрашивает царь. – Есть ли ответы на мои загадки?
-Так точно, ваше величество! – отдаёт солдат по привычке честь, да каблуками щёлкает. – Насчитал я на небе не много, не мало, а ровно семьсот сорок две тысячи четыреста восемьдесят девять с половиной звёзд, начиная от Луны и Солнца.
-Да верная ли это цифирь? – усомнился царь Пётр, - Нету ли ошибки в расчётах?
-Никак нет, ваше величество! – рапортует солдат. – Три раза считал – всё сходится, до последней половинки. Можете сами проверить!
Почесал затылок царь-батюшка, ус покрутил:
-Ну, ладно, - говорит, - Это проехали! А как дела с глубиной земли?
-О, ваше величество! – развёл солдат руки во всю ширь. – Земная глубина крепко велика!
-Да как же ты узнал? – прищурился царь.
Вздохнул солдат, вроде вспоминая тяжёлую работу:
-Ох, и долго мерил, ваше величество! Родитель мой, светлая ему память, ушёл в землю ровно тридцать лет назад, и до сей поры не возвратился. Значит, не иначе, - крепко велика глубина земная!
Откашлялся царь и говорит:
-Похоже на правду. А теперь отвечай, о чём я думаю? Что у меня, у царя, на уме?
-Помилуйте, ваше величество, что в голову царственную подглядываю! – потупился солдат, -Однако на уме у вас, вижу, такая дума: «Каков шельма-игумен молодец!»
Растрогался царь Пётр, аж слезу смахнул:
-Молодчага, игумен! На всё, шельма, ответы нашёл!
-Никак нет, ваше величество! – опять щёлкнул солдат каблуками. – Вот тут-то как раз ошибка в расчётах! Приняли вы меня за игумена - настоятеля монастырского. А я – отставной солдат – только и могу по струнке перед вами стоять.
Скинул он рясу и рассказал он всю правду, без утайки. Повеселил царя-батюшку.
Щедро наградил Петр Великий отставного солдата и назначил государственным советником по безответным вопросам.
Ну, а триста монахов и один игумен так и жили в монастыре, почти как прежде. Если того не считать, что каждое утро после молитвы на работу выходили – немало они, с Божьей помощью, повалили леса для нужд корабельных.
Чудо о сабле
(увольнительная сказка)
Таков был царь Пётр, что до всего любопытен. Переоденется бывало в простое платье и пойдёт по улицам. Слушает, о чём люди толкуют, да и сам поговорить охотник.
Вот как-то раз и зашёл таким манером в трактир. День праздничный – народу тьма.
Огляделся царь Пётр и подсел к столику, где одинокий солдат сам-друг водочку попивает.
-Откуда родом, служивый? – спрашивает царь.
-Костромской я, - солдат отвечает.
-Значит, земляки, - улыбается Пётр. – Дед-то мой тоже из костромских.
-Ну, так выпей, землячок! – угощает солдат.
Выпил Пётр и от себя заказал графинчик. Тут и разговор оживился.
-По какой части, земляк? – спрашивает солдат.
-Мастеровой, - отвечает царь, - По плотницкой части.
-Надо же, так и думал, что плотник! - говорит солдат. – Это ведь первое ремесло у костромских-то. И дед, и родитель мой – все плотники…
Разговаривают так, да выпивают, как в трактире водится. Уже захмелел солдат:
-А что, земляк, пора бы ещё графинчик!
Пётр отказывается:
-Денег, - говорит, - нету!
А солдат руками машет:
-Эх-ма, много ума, а выпить не на что! Коли денег нет – саблю заложу!
-Да что ты, дурень, сочинил?! – отговаривает Пётр. – Тебе же завтра службу справлять!
-Служба-то службой – идёт, не торопится, - упёрся солдат.
-А случись - подъём по тревоге!? – стращает Пётр. – Как без сабли-то?
Солдат только глаза таращит, обхохатывается:
-Ой-йа, землячок! Уморил! Наши офицеры дрыхнут до седьмых петухов! Семь раз заклад выкуплю! Да не вешай ты нос, я завсегда начальство обойду!
-Твоё дело, земляк, - говорит Пётр, - А я уж, прости,– домой! Ну, служивый, до скорого, чую, свидания…
Поднялся и ушёл.
А солдат, как и вознамерился, тут же саблю заложил. Выдали ему знатный графинчик. Солдат его, без компании-то, наскоро выхлестал и - с песнями в казарму.
А утром, ни свет, ни заря, в полку тревога.
-Смотр на плацу! Сам царь-батюшка прибывают! Царский смотр!
Солдат подскочил, амуницию надел. А сабля-то где?! Нет чертовки! Едва припомнил, как в трактире закладывал…
Прямо сказать – плохо дело. Хуже некуда! Солдат на плацу без сабли – ну, всё равно, что голый!
Да служивому раздумывать некогда. Приглядел в углу старую швабру. Обстругал наспех так, чтобы из ножен рукоятка торчала. Печной сажей её причернил. Авось, думает, издали не приметят… Авось, обойдётся!
Все офицеры, от мелких до старших, суетятся у казарм. Сам генерал бегает вприпрыжку. Царский смотр – не шутка! Всё может статься – и выговор, и гауптвахта, и орден на грудь.
Построили полк на плацу. Вот и царь-батюшка пожаловали. Проходит вдоль шеренг скорым шагом, да в каждую личность вглядывается.
Хоть и лето жаркое, а зябко под царским оком! Особенно с деревянной саблей в ножнах.
Солдат уже трижды всех святых угодников помянул – мол, выручайте, братцы!
И вдруг слышит - гром грянул, словно перед Страшным судом:
-Три шага вперёд! – приказывает ему царь.
Выходит солдат, едва сумел шаги сосчитать. Стоит перед строем, туман в голове.
-Покажи, - говорит царь, - Как саблей владеешь! Руби меня с плеча!
Побледнел солдат, поднял глаза и видит – вчерашний земляк, плотник из костромских. Тут и туман рассеялся, прояснилась голова.
-Никак нет, - отвечает солдат, - Не поднимется рука на ваше величество!
Царь усы встопорщил:
-Руби, приказываю! Не то каторга тебе!
Перекрестился солдат и заорал во всю мочь:
-Господи, святые угодники, сохраните и помилуйте нашего царя-батюшку! Пусть вострая сабля рассыплется аки гнилое древо!
И хвать царя Петра струганной шваброй – только щепки брызнули.
Ну, кругом на плацу тишина мёртвая. А полковой поп - руки к небу:
-Чудо! Чудо Господь даровал!
-Да, - говорит царь, - И впрямь на чудо похоже!
Хлопнул солдата по плечу:
-Ну, молодец, мошенник! Пить пьёшь, проходимец, да головы не теряешь. Шустёр разумом! Отсидишь для порядка три дня на гауптвахте, а потом, землячок, прямиком - в штурманскую школу. Там мозги не запылятся, проветрятся…
Вытащил из ножен свою царскую саблю и солдату пожаловал.
Каша из топора
(сказка на побывке)
Шёл, было дело, старый солдат на побывку домой, ногами вёрсты мерил. Дождём его поливало, ветром его обдувало, солнцем тоже припекало. Иззяб, оголодал. Притомился в дороге, есть хочется. А тут как раз малое сельцо на пути.
Как говорится, идёт солдат селом, да глядит кругом. Постучал в избу справную.
Вышла к нему хозяйка.
-Здравия желаю, красавица! – говорит солдат. - Пустите отдохнуть дорожного человека, кости погреть.
А хозяйка в ответ:
-Как же, как же, есть у меня клеть.
Скупая да хитрая хозяйка-то была. Всего у неё вдоволь, а солдата жалко накормить. Прикинулась глуховатой сиротой. Одно на уме – как бы незваного гостя спровадить…
-Какая такая клеть!? – говорит солдат, - Обогреться бы мне да чего-нибудь поесть.
-Вот на гвоздике и повесь!
-Да никак ты совсем глуха? – спрашивает солдат.
А хозяйка всплеснула руками:
-Я про то и говорю, что нет петуха.
Только служивого человека просто так не сплавишь, не проведёшь. Как гаркнул солдат:
-Шагом марш! Левой! Левой! – и прямым ходом в избу ввалился.
«Погоди, - думает, - Сейчас тебе глухоту вылечу!»
-Значит, ничем меня не попотчуешь?! - усмехнулся солдат.
-Ну, где хочешь, там и заночуешь, - гнёт своё хозяйка.
Лёг солдат отдыхать на лавку, ранец под голову. А голодное брюхо покою не даёт. Да тут приметил он в углу у печки топор без топорища.
-Дозволь, хозяюшка, кашу из топора сварить.
Хозяйка руками всплеснула:
-Как так? Впервые слышу – из топора каша?
-А вот, дай-ка, красавица, чугунок побольше да разведи в печи огонь.
«Ну, экие чудеса! – думает хозяйка. – В кои-то веки погляжу, как из топора кашу варят». Принесла здоровенный чугунок. Солдат налил воды, поставил на огонь, топор вымыл и положил кипятиться.
Хозяйка глядит, глаз не отводит.
Солдат достал из-за голенища ложку, помешивает варево, пробует.
-Ну, как? – спрашивает хозяйка. – Уварился? Вкусно?
-Скоро каша будет готова, - отвечает солдат. - Жалко, соли нет!
-Да посоли, служивый! Соль-то у меня найдётся.
Солдат посолил. Снова попробовал:
-Эх, всем хороша! Да вот бы горсточку крупы…
Принесла хозяйка из чулана мешочек с крупой:
-Заправь уж, как надо.
Варит солдат, помешивает, пробует да хвалит:
-Ну, генеральская каша – одно слово! А кабы чуточку масла, была бы царской!
Сроду хозяйка не пробовала царской-то каши. Любопытно ей! Принесла из погреба масло.
Солдат сдобрил кашу и говорит:
-Вот теперь – дело! Подавай хлеб, красавица, да бери ложку.
Едят они кашу да похваливают.
-Не думала - не гадала, что из топора этакую царскую кашу можно сварить, - дивится хозяйка.
Солдат ест за обе щёки, посмеивается.
-Ну, спасибо, хозяйка, - встал из-за стола, - Солдаты, что малые ребяты, – и много поедят, и малым сыты.
Потыкал топор ложкой. Из чугунка вынул и - в ранец. За солдатом, известно, - пиши пропало.
-Тебе-то он, красавица, ни к чему – весь выварился. А я, глядишь, поглодаю - в дороге-то и топор, словно сахарная косточка.
Подкрепился солдат, обогрелся, распростился с хозяйкой и снова пошёл вёрсты мерить – на побывку, до дому.
А хозяйка с той поры только так кашу и варила. И до того наловчилась – уже щи из топора, компоты и, правду сказать, водку тоже из топора гонит. Накупила впрок топоров на ярмарке, завела трактир «Каша из топора».
Гостей к ней много захаживает. Особенно на Великий пост.
Ну, а сельцо-то малое превратилось в уездный город по имени Топорики.
Да всё благодаря безымянному солдату, который когда-то на побывку спешил, ногами вёрсты мерил.
Шинель и перина
(сказка на сон грядущий)
Повстречался в трактире барин с солдатом. Стал солдат хвалить-нахваливать свою шинель:
-Как дело ко сну – постелю шинель, укроюсь шинелью и под голову шинель! Такая вещь незаменимая!
Ну, у барина глаза разгорелись. Просит барин продать шинель. Прилип, как банный лист, к солдату. Кое-как за двадцать пять рублей сторговались.
Пришёл барин домой и говорит жене:
-Выкидывай, матушка, перину, подушки да одеялы! Только погляди, чего укупил! И постелю, и укроюсь, и в головах положу!
Жене-матушке с первого погляда не полюбилась шинелка, не пришлась по сердцу:
-Олух ты! – говорит, - Дубина ты стоеросовая! Спи теперь, как пёс, у дверей, а на кровать и не суйся!
Ну, постелил барин шинель на лавку. И так и эдак пристраивается, извертелся. Костям жёстко, с боков дует и под головой, как ни крути, - шиш.
Промучился ночь барин, а на утро пошёл с жалобой к полковому командиру.
Позвали солдата.
-Что ж ты, брат, - говорит командир, - обманул барина?
-Никак нет, ваше благородие, - отвечает солдат.
Взял шинель, расстелил шинель, голову положил на рукав, накрылся полою.
-Куда как хорошо, - говорит, - на шинели спится!
И уже, слыхать, похрапывает.
Ну, полковой командир похвалил солдата, подарил пятак на чарочку.
А барину такое обозрение дал:
-Служивому да работящему, тому и камень – перина. А коли баклуши бить, не про вас будет сказано, так и в гробу – бессонница.
Ушёл барин ни с чем – без шинелки, без денег.
А полковой командир склонил, куда пришлось, голову, да тут же и захрапел благородно - так, словно труба в поход призывает.
Немая голубка
(победная сказка)
Охотился как-то молодой царь-государь. Погнался за красным зверем, да и заблудился. Далеко ускакал от своей свиты.
Места глухие, безвестные. Куда не повернёт – лес да лес. Куда не взглянет – сучья-бурелом. А деревья таковы, что вершинами небо подпирают. Жутковато…
Кружил царь, кружил, в рожок дудел со всех щёк – никто не отзывается. Разве что ветер угукает, или леший дразнит.
День к вечеру быстро склонился. Ни дороги, ни тропиночки. Конь устал, спотыкается. Да и сам царь отдохнуть не прочь.
Только он спешился, как слышит – неподалёку песня. Ну, вскочил на коня заново, поскакал на голос и скоро выбрался на мшистую дорожку.
У обочины одинокий солдат сидит, тянет заунывную песню.
-Здравствуй, служба! – гаркнул царь так, чтоб повеселее вышло.
-Самому здорово, молодец, - солдат отвечает.
-Откуда, братец, куда да зачем? – спрашивает царь.
-Из отпуска в полк, - говорит солдат, - Службу дальше править. А ты кто таков будешь, юнош пылкий? Из охотников что ли?
А царь решил до поры, до времени не признаваться, кто он есть.
-Точно, - говорит, - Погнался за красным зверем, да сбился с пути. А зовут меня на всякий случай Иваном.
-Значит, друг, надо нам с тобой ночлег искать, - рассудил солдат. – Сам не пойму, в какую сторону идти.
Скинул он ранец, влез на дерево:
-Вот удача! – подал голос с макушки. – Вижу, Ванюша, дым неподалёку да слыхать – будто ласковый пёсик брешет!
Спустился солдат, повёл коня под уздцы в примеченную сторону.
Пробираются напрямки, продираются сквозь кусты да валежник. Но разговор разговаривают. Царь про службу спрашивает, про войну.
-Солдатская доля – не своя воля, - сказывает солдат. – А на войне-то всяко. И жар донимает, и ветер обдувает, и дождичком мочит, и ржа сердце точит. Тянется война – конца ей краю нет. Выбраться из неё мудренее, чем из этого дремучего леса. Хорошо бы царю всё высказать, как оно есть.
-А ты, служивый, царя-то видал?
-Видать не видал, - говорит солдат, - а слыхал, будто бы справедливый. И нашим братом солдатом не брезгает!
Так они шли, шли да уткнулись в забор высокий. За ним, видать, большая изба-пятистенок. Постучали в ворота. Сразу собаки взъярились. Вот и весь привет.
Ну, солдат, не долго думая, перемахнул через забор-то. Только на ноги поднялся, видит - два страховитых пса подлетают. То ли волки, то ли медведи – хищная такая, злодейская помесь! Еле успел саблю выхватить. Махнул с присвистом и зарубил зверей – двух одним ударом.
Огляделся, ворота отпер:
-Заезжай, Ванюша! Хоть и не по сердцу мне эта избёнка, а всё от ночи-ненастья схоронимся.
Как взошли на крыльцо, отворилась тяжёлая дверь, сильно скрипучая. Навстречу им старуха.
Солдат поклонился:
-Здравствуй, бабушка, приюти дорожных людей до рассвета, - говорит. – А коли не откажешь, так поужинаем.
Но старуха скрипит да скрежещет пуще двери:
-Нечего тут, негде тут,- и норовит с крыльца спихнуть, - Некуда, незачем!
Солдату такая сердечность хуже вражьей пули.
-Не взыщи, барышня! – и отодвинул бабку в сторону. – Придётся, Ванюша, самим поглядеть, что тут совершается…
Заходят они в горницу. На лавке в углу пригожая девушка сидит, приветливо глядит.
-Собери, красавица, на стол, - улыбается солдат. – Не даром просим, за деньги! Уже животы подвело.
Заворковала девушка, как голубка-горлица, и руками взмахивает – то на печку, то на сундук указывает.
-Видать, сирота немая, - догадался солдат.
Поднял он печную заслонку и вытащил знатного жареного гуся. Открыл сундук, а там, чего только нет, всякие разносолы – и заедки, и напитки, видимо-невидимо. Не только что двое, а две дюжины сыты будут.
Знатно отужинали солдат с царём. Ещё бы слаще было, кабы старуха не бранила девушку.
-Чего гыркаешь? - спрашивает солдат. – Кто она тебе?
-Нищенка, сирота приблудная! – ярится старуха, - Дармоедка безгласная, подрезали уж язычок-то ей, так ещё бы и руки обкоротить!
-Ну, добрая бабушка! – поднял солдат тяжёлый кулак. – Это птичка Божия в твоём курятнике! Поласковей с ней!
Огляделся солдат, нету ли где перин, да вдруг сердце ему подсказало, что лучше будет на чердаке заночевать. Поднялись они с царём по приставной лесенке.
-Вижу, Ванюша, крепко ты сморился, - говорит солдат. – Ложись, а я покараулю – мало ли, какие тут крысы.
Молодой царь лишь головой соломы коснулся, сразу и уплыл во сны далёкие. А солдат приютился возле чердачного лаза с саблей наголо. Тоже умаялся, носом клевал, но ухо востро держал.
И вот слышит среди полночи – свист, шум, ворота крякнули. На дворе верховые толкуют.
-Куда девку-то девать?
-Да запри в чулан, некогда возиться!
А тут, слыхать, и старуха из дома выкатилась:
-Нагрянули лешаки! – скрипит ведьма, - Тишку и Мышку порубили. Хозяевали, как у себя запазухой.
«Вещее моё сердце! - ахнул солдат. – Подсказывало - не добрый это дом, а разбойничье логово!»
Приник к чердачному оконцу и видит - трое мужиков-разбойничков, лохматые да могучие, словно вековые ели.
-Где ж они, эти мерзавцы? – спрашивает самый дюжий. – Сейчас кровью зальются!
Старуха тычет кривым пальцем на чердак:
-Спят лешаки без задних ног…
Душегуб, что помладше, гогочет:
-Эх, братцы, сладкие, верно, сны перед смертью!
-Сперва поужинаем, - говорит средний, - А уж потом развяжемся с ними! На голодное-то брюхо скучно убийствовать!
Прошли они в горницу. Сели за стол. Пируют, вопят, бранятся, мирятся. Скоро все захмелели.
Старший саблю вытащил:
-Время гостей проведать!
Идёт через сени, слышит – храпят незваные на чердаке. Царь и правда спит, как младенец, – беды не чует. А солдат хорошо притворяется, - всхрапывает, что есть мочи, в две ноздри. Но уже саблю занёс над чердачным лазом.
Разбойник-то без всякой опаски по приставной лесенке взбирается. И только голова показалась в проёме, солдат её, словно кочан капусты, саблей смахнул.
-Ну, - перекрестился он, - одним меньше!
В горнице два разбойника всё гуляют – вино пьют да песни поют. Вспомнили, наконец, о старшем. Поднялся из-за стола средний, прихватил кинжал.
-Наливай, сейчас ворочусь!
Идёт по сеням, от стены к стене шатается. А лестница крута – пыхтит разбойник, срывается, да вновь лезет. Едва выставил голову на чердак, как отведал солдатской сабли. Даже не понял, что случилось, - застыла дурная улыбка на роже, будто только что золотой украл.
Третьего солдат не мог дождаться. Сам спустился и прикончил прямо за столом.
А уже заря занималась, будит солдат молодого царя:
-Вставай, вставай, Ванюша! Пора в путь-дорогу. Загостились тут!
Как увидел царь мёртвых разбойников, вздрогнул – будто страшный сон не отпускает.
-Что же ты, служивый, меня не растолкал, - говорит, - Вдвоём-то сподручней!
-Ну, пылкий юнош, мне не привыкать, - мигнул солдат. – На войне с ворогом управляюсь, а эти, тьфу! – пакость. Плюнуть да растереть!
Подлетела к ним немая голубка и так внятно заворковала, что солдат всё разом постигнул, - какие новости и что делать.
Значит, старуха из дому улизнула! Ну, новостей не много, а дел не мало. Подскочил солдат к чулану, сбил замок, дверь размахнул – а там связанная по рукам и ногам девица. Как распеленали да разглядели – писаная красавица!
Говорит слабым да томным голосочком:
-Дочь я знатного купца Ерёмы, а звать Полинушкой. Похитили меня злодеи из отцова дома, чтобы богатый выкуп взять… Ах, любезные! Сейчас я чувств лишусь от волнения.
Вот и глаза уже закатила. Положили Полю отдыхать на лавку.
А солдат отыскал погреб, крышку откинул, спустился со свечой и аж остолбенел – сколько золота!
Набил походный ранец, едва поднять. Да ещё мешочек полнёхонький для друга Ванюши.
-Ехать надо! – говорит солдат. – Выводи, братец, коней.
Пока Ванюша девиц усаживал в сёдла, солдат избу пятистенную запалил с углов, чтоб и духа разбойничьего не осталось.
Тронули коней и поехали – не шибко, не медленно, а в самый раз, солидным ходом.
-Знаешь ли, Ванюша, - говорит солдат. – Я-то человек походный и казённый, а ты послушай совета, приглядись к Полинушке. Красотой, сам видишь, не обижена! К тому же дочь богатого купца. Чем тебе не пара, юнош пылкий?
Усмехнулся молодой царь:
-Пойдёт ли за меня? Там видно будет…
Ехали они целый день и затемно приблизились к столице.
-Вот что, служивый, - говорит царь. – Такое дело, что у заставы мы расстанемся. Ты с девицами поезжай на постоялый двор, а я должен брата разыскать. Найду, сразу дам знать!
На том и простились. Солдат сам-третей прибыл на постоялый двор. Заказал ужин славный. Сидят за столом.
Слева барышня-красавица Полинушка глаза закатывает. Хоть и язык на месте, а слова пустые. Того и гляди, опять чувств лишится. Такую сударыню только на руках носить.
Справа пригожая немая голубка воркует, словно пташка Божья. Да так нежно, да так понятно. Другой и тысячи слов не хватит, чтобы столько высказать.
«Эх, - думает солдат, - Вот какая мне нужна! Неужто нашёл суженую? А с другого бока, ей-то к чему такая удача? Солдатка, известно, – ни вдова, ни мужняя жена!»
И только хотел он кубок во здравие поднять, как раздался на улице грохот, подкатили к воротам две кареты, шестериками запряжённые, - вокруг конные солдаты, а впереди офицер.
«Вот те на! – спохватился солдат. - Никак проведали о моём самоуправстве! Старуха ли донесла!? Или охотник Ванюша сболтнул? Да как ни поверни, всё одно – каторга!»
А офицер строго допрашивает привратника:
-Есть ли у тебя эдакие постояльцы – служивый сам-третей с двумя девицами?
-Вот он я – тут как тут, с повинной головой, - подходит солдат, - Век я, ваше благородие, под судом не был - забирайте золото, прах его возьми! Как говорится, солдат не украл, а просто взял! Отпустите меня с миром – очень на войну тороплюсь!
-Ладно, помалкивай пока! – приказывает офицер. – Живо по каретам!
Барышню Полинушку, уже без чувств, погрузили в первую карету, да и отправили к папеньке-купцу Ерёме.
А во вторую солдат сел с немой голубкой. Она на ухо воркует, утешает - мол, всё к лучшему, всё устроится, будет у нас свадьба и много счастливых лет…
Летит карета, шестериком запряжённая, мимо гауптвахты, мимо тюрьмы, подкатывает прямо к царскому дворцу.
«Да, пышная у нас свадьба! – думает солдат. – Досадно, что не успел кубок во здравие осушить! Теперь навряд ли придётся».
На дворцовом крыльце генералов видимо-невидимо. И все гурьбой вокруг одного крутятся, честь отдают, государем величают. А государь этот – ну вылитый охотник Ванюша!
Подзывает он солдата:
-Здорово, служивый! Не признал что ли?
Солдат вытянулся по струнке, глазом не моргнёт, не дышит.
Обнял его молодой царь:
-Не робей, служба! Разбойники тебе нипочём, а перед государем-то чего бледнеешь?
Ещё можно понять, если солдат смутится. А полковому командиру, это нынче совсем не к лицу! Заказывай, кстати, новый мундир, да проси, братец, чего душа пожелает, – всё исполню!
Кое-как собрался солдат с мыслями, заглянул в душу:
-Вот что, царь-батюшка, не успели мы на постоялом дворе кубки во здравие опрокинуть.
А перед военным походом – это дело не лишнее!
Тут же махнул рукой молодой государь, и появились кубки, полные вина. Опрокинули, как полагается, и расцеловались.
Государь и говорит:
-Заканчивай, господин полковник, войну, которой ни конца, ни края! Выбирайся из неё, как из того дремучего леса, - с победой! А я уж, слово даю, сберегу тебе Божью голубку и золото в приданное. Как вернёшься, свадьбу сыграем!
Хорошо сказал молодой царь-батюшка!
После таких слов, отчего не опрокинуть ещё один кубок во здравие.
И войну-то, глядишь, волей-неволей, а закончишь побыстрее – самой, что ни на есть, полной победой!
Когда дерёшься за скорую свадьбу, никакой враг не устоит…
Как чёрт осолдател
( сказка на посту)
Служил солдат на царской службе. Год служил, два служил, пять лет служил и десять, а всё не выходит ему срок. Царская служба – она долгая.
Солдат домой пишет – поминать велит.
Стоит на часах, да так тоскует, так охота на родине побывать – ну, никакого терпежу!
-Хоть бы, - говорит, - какой чёрт меня туды снёс!
А чёрт, конечно, тут как тут. Только помяни!
-Это ты, - говорит, - звал меня? Чего надо?
-Да вот домой на побывку охота.
-Что ж, - говорит чёрт, - устроить можно. Это для меня пустячное дело. А чем платить будешь?
-Бери последний пятак! У солдата, прости, за душой больше пятака не бывает…
-На кой мне твой пятак?! – плюнул чёрт, - А коли душу отдашь, возьму!
-Если сгодится, так забирай, - говорит солдат, - Тут другая загвоздка! С поста уходить заказано – присягу давал…
-Ну, постою вместо тебя, - говорит чёрт. – Авось не тресну!
И порешили они так: солдат в своей деревне год поживёт, а чёрт за него отслужит.
-Скидывай амуницию! – торопит чёрт. – А вместе с ней и душеньку выкладывай.
А солдат не согласен.
-Э, так дело не пойдёт, - говорит, - Вперёд платить не буду. Солдатская душа не балалайка. Как же я без души домой приду? Да и кто тебя знает, чёрта, - может, обманешь.
-Несговорчивый вы народ, солдаты, - поморщился чёрт, - Ну да ладно, вернёшься – рассчитаемся.
На том и сошлись.
Солдат казённое обмундирование с себя скинул, и, моргнуть не успел, - дома очутился.
А чёрт вместо него на часах стоит.
Подходит к нему генерал. Видит, выправка у часового что надо. Глазами, как полагается, начальство ест. А вот с ремнями беда. Им бы крест-накрест через грудь, а они через плечо болтаются
-Эт-то что такое? Почему кавардак? – хмурится генерал. – Надеть по уставу!
Чёрт и так, и сяк – и мнётся, и ёжится, да никак не приладит ремни…
Но генерал долго не ждёт.
-Болван! – кричит, - Раззява! Проучить его хорошенько!
Генеральский приказ, что отцовский наказ. Стали чёрта учить. Каждый день учат – порют розгами.
И вроде бы всем хорош солдат! Службу несёт справно. Ну, не к чему придраться, кабы не эти ремни. Учи ты его, не учи, а болтаются, хоть плач, через плечо. Конечно, мудрено смекнуть, откуда у солдата такое упрямство.
-Ну, дурья башка! - просит ротный, - Чего тебе стоит, братец? Присобачь ты их по форме, - крест-накрест!
Да где ж это видано, чтоб у чёрта крест на груди?!
Долго учили его – то розгами учили, то плетью, а то и шомполом.
Вот уже условленный год подходит к концу. Ждёт чёрт, недождётся, когда солдат вернётся. Стоит на посту, зорко по сторонам глядит – не прозевать бы солдата.
И видит – ползёт-пробирается кто-то к оружейному складу. Ночь такая тёмная, что другой бы и не заметил. А чёрт мигом подскочил, как из-под земли вырос. Хвать лазутчика за шиворот и в тюрьму сдал.
«Совсем я осолдател! - размышляет чёрт, - Не хватало ещё мне, чёрту, злодеев ловить!»
Так-то, может, и мыслит, но маленько даже гордится.
На другой день зовут его к генералу. Награда ждёт, Георгиевский крест за поимку злоумышленника. И хочет генерал самолично на грудь его приколоть. Уж коли такое геройство, то ремни не в счёт, о ремнях можно и забыть на день.
А чёрт думает: «Всё, крышка! Влип! Сгорю под крестом, словно лучинка! Как бы убраться втихомолку, подобру-поздорову?»
-Дозвольте, - говорит, - ваше высокоблагородие, отлучиться, портянки сменить. Хочется в свежих принять награду!
Генерал поморщился, но делать нечего, отпустил.
Завернул чёрт за угол, да нос к носу с солдатом столкнулся.
-Ах, братец! – возликовал чёрт. – Вот спасибо, не подвёл - минута в минуту! Сейчас тебя крестом угостят!
Скинул амуницию, и бежать со всех ног без оглядки. Про душу солдатскую и не вспомнил.
А солдат получил от генерала награду и, как ни в чём ни бывало, службу несёт.
И ремни на нём по форме – крест-накрест. И Георгий на груди. А главное - душа на месте.
Козёл в сарафане
(дозорная сказка)
Отслужил Карап в солдатах двадцать пять лет – полный казённый век.
Ну, а после отставки, известно, каждый солдат - сам себе голова. Если, конечно, голова ещё цела.
Вернулся Карап домой, в село Пустые Горшки. А дом-то уж пуст. Родители не дождались, померли. Братья и сёстры кто куда разъехались.
Вот, чтобы от тоски не лопнуть, нанялся Карап сельским пастухом. Каждое утро пригонял на луг стадо – в большинстве знакомых коров.
Трава на том лугу была райская - сочная, сладкая, как-то особенно муравна. Воздухи нежны и легковетрены. И всякое соцветье – клевер, василёк, донник, короставник – мило глазу. Уместна и музыка, вроде бузиновой дудочки, которой Карап веселил коров. У весёлой-то коровы, говорят, молоко цельней.
Редко, конечно, но бывают такие места, где всем хорошо.
Например, в бане – хорошо многим, а иным дурно.
А на Караповом лугу – благодать и умиротворение. У коров, право, такой вид, будто не стадо жвачных, а отряд природоведов. В глазах – мысль и разные вопросы.
Сам Карап не на каждый ответ знал. А другой раз, случалось, лукавил.
-Почему Карапом звать? – призадумывался вроде, откладывая дудку. – Был, бодёнушки, - кабы нет?! – такой святой в святцах. Великий великомученик. Басурмане долго-предолго в котле его варили и заживо скушали.
Коровы вздыхали так, как только коровы и могут, – сокрушительно. Не верили в злодейство.
И правильно. Пастух, коротенький толстячок, от роду имел прозвище – Карапузик. Но с годами «узик» отвалился. Какой уж там «узик», когда кругом широты и толщины!
В полку для него еле-еле амуницию подыскивали. Кормили абы как, особенно в походах - вода да сухари - но как был боров, так и остался. Такое вот природоведение!
С раннего утра посиживал Карап среди мирного стада, как тучный арбуз на бахче. На дудке играл, на вопросы отвечал. Без кнута обходился. Затемно провожал коров по домам.
Такое это место было, Карапов луг, где всем хорошо. Уходить грустно.
В середине августа есть день, когда ведьмы шалят – задаивают коров чуть не до смерти и молоком обпиваются. На заре обыкновенно падает сливочный туман – только и видать по вершинам.
Вроде дерево… То ли труба на крыше? Колокольня ли? А тут, что ли чья-то лысая макушка? А вот рога – чёрт знает чьи рога!
Но у Карапа было средство. Как говорится, нос курнос, а рыло дудкой. Во весь дух дудел, прокладывая зыбкую тропу – эдакую нору в тумане. По ней гуськом брели коровы.
От Пустых Горшков до Карапова луга висело в тумане длинное, извилистое «фью – и – и – ти – ю – у» - распугивало ведьм. Для ведьмы хуже дудки нет отравы.
Туман быстро унесло. На солнце серебрились летние паутинки. Такой паутинкой дурную память завязывают. Ни ведьм, ни тумана, ни суеты, ни мороки, ни полкового командира. Чудесно! Коровы, как добрая родня, мерно жуют траву.
-Почему так хорошо, бодёнушки? – переспросил Карап. – Да нет у меня перед вами гордости. У вас молоко, у меня – дудка. Нет к вам зависти. Чистое место – наш луг! Всему тут своё время.
Как раз в это время и послышалось сзади:
-Сидит горшок на горшке, сидит пустой на полном!
Карап обернулся. Перед ним стоял козёл – самец козы – величиной с пару банных веников.
-Иван Иваныч! – обознался было Карап, но осёкся. – Кабы нет!...
Козёл был чужаком. Самодовольный щёголь с кудрявой бородой и в красном сарафане. Глядел на Карапа, будто размышлял, - человек это или что-то бахчевое. Рога круто завивались, оттягивая лоб и задирая морду, отчего выражение было надменным. Он постукивал копытом оземь. И увядали васильки.
Карап, ища поддержки, оборотился к коровам. На их лицах было смятение. Изо ртов торчали пучки клевера. Всё окаменело на лугу. А стадо казалось гипсовым.
-Васька, Васька – бесова родня! – крикнул Карап, перекрестился дудкой и заиграл польку «Не годится с козлом водиться».
А козёл – в пляс! Кривляться да ломаться, задирая сарафан. То ли отдалялся, то ли нарочно уменьшался, но очень ловко растворялся среди донника и короставника. Скинул сарафан, который завис над лугом, как короткая заря, и – нету козла. Утёк, точно туман.
И всё вроде бы, как прежде, хорошо. Да почуял Карап другое время. Старое кончилось. Новому начало.
У коров в глазах – лживая суетливость, и вопросы их подловатые.
-Кто тут пустой горшок? – вздохнул Карап и даже закашлялся. – Не знаю, бодёнушки, что и ответить… Козлы – они насмешники. Особенно, когда в сарафанах.
Но коровы и тут не поверили. Глядели на Карапа так, будто именно он – пустой горшок. Верно, они нашептали-насплетничали своим хозяевам, потому что на другой день по всему лугу бродили сельчане-пустогоршковцы с большими лопатами и кирками.
-Ты где, Карапушко-служивый, обыкновенно посиживаешь? – спрашивали ласково.
-Не припомню, братцы! То тут, то там! Присяду, пройдусь, прилягу. Да ведь козёл-то, говорю, - насмешник. Голова моя пустая на полном тулове – вот вам, и пустой горшок на полном! – убеждал, как мог, Карап.
-Точно-точно! – щурились мужики. – Но проверить надобно…
Весь луг перекопали. До подземных вод добрались. Никаких горшков! Конечно, душу отвели на Карапе – бока намяли и голову отщелбанили.
А вскоре превратился луг в топкое болото, зарос ржавой осокой. Земля под ногами хлюпала да всхлипывала. Кочки пыхтели и ворочались, ускользая. В самом воздухе – хворь и досада, точно в прифронтовом лазарете. По ночам блуждали бледные огни. Метались и дурно вопили какие-то тени. Воняло серой, и поднималось порой красное, как козий сарафан, зарево.
-Козёл скачет, - шептались тогда в Пустых Горшках и обходили болото стороною.
А Карап, бедняга, начал сохнуть. Куда подевались наливные бока? Худой, чёрный, как весенний грач. И кашлял, как целая воронья стая, - кар-кар-кар.
-Жрёт меня козёл заживо, - жаловался Карап. – Как – кар-кар-кар – басурмане великомученика. А всё за то, что в солдатчине никого не покалечил, не убил, верил в чистое да хорошее. Но зыбко – кар-кар – на этом свете! Где твердь земная, там уж болото! Своими руками – кар-кар – выкопали…
-Хватит каркать! – сердились мужики. – Докаркаешься! Дуй в дудку и помалкивай!
Да и правда – дуя в дудку, Карап не кашлял. Как-то легчало.
И вот оставил он коров, пошёл в музыканты – по свадьбам играть.
Однажды с тремя другими возвращался со свадьбы. Из Жиличей в Пустые Горшки. Повеселились, и хмель вёл кривыми дорожками.
Вдруг приметили - некто пятый увязался. Вертлявый, козловатый мужичонка.
-А пойдёмте-ка, братья! Тут ещё свадьбочка за углом! Только вас и дожидаются.
-Руки вялы, - засомневались музыканты. – Ноги куролесят. И в ушах музыки не слыхать…
-О! – обрадовался мужичонка. – Руки-ноги-уши! Всё при вас, чего и себе желаю!
И стало заметно, что у него ни рук, ни ног, ни ушей, ни, простите, носа – эдакая брюква на цыпочках. Но повлёк он музыкантов так живо, что опомниться не успели, как увидели большой белый дом. С колоннами и балконами. С большой вазой на крыше, где пританцовывал куст жасмина, и цветы его не сидели на месте, но беспокойно порхали, как бледные мотыльки.
Лакей – с виду фикус в расцвете сил – отворил широкие двери. Музыканты очутились в светлой зале.
Под люстрой, похожей на огромный торт со свечами, сверкал стол, за которым сидело множество народа. На столе был торт, копия люстры, а вокруг него тоже гости, но меньших размеров – то ли мыши, то ли хомяки, - и у каждого своё кресло.
Музыкантов усадили в уголке. Козловато-брюквенный мужичонка приосанился, оказавшись в красном камзоле и курчавой бороде.
-Сию минуту прибудет моя невеста Марго из Парижа! – объявил он. – Но мы начнём, не дожидаясь. Угощайтесь, гости дорогие!
Все, в том числе и музыканты, принялись выпивать и закусывать.
Морская свинка в бескозырке доставила поднос с запечённым кабаном и красное вино в невероятно длинных и кривых бутылках, подобных козлиным рогам.
Карап и рад бы закусить, но мешала дудка – как примёрзла к губе! И тихонько гугукала, будто остерегая. Он огляделся и увидел, что за столом-то сидят всё больше коровы – знакомое стадо в полном составе. Конечно, умытые, причёсанные, приодетые. Кое-кто в румянах, с накладными ресницами и яркой помадой на губах.
«Ну, бодёнушки, сильны! – подумал Карап. – Кнута на вас нету!»
-Графиня Марго! – прошелестел лакей-фикус, отворяя двери, – Прямиком из Парижу!
Карап, несколько удивлённый коровами, тут уж совершенно изумился. В зал вошла его родная бабушка Марфуша. Выглядела как никогда – в подвенечном платье, с чёрной косой, уложенной вокруг головы, статная и розовощёкая! Приятно поглядеть!
Одно смущало – бабушке Марфуше уже исполнилось девяносто, когда лет пять назад внезапно померла от свинки. И в Париже сроду не бывала!
Особенно эта брехня неприятно поразила Карапа. Помилуйте, люди добрые, какой Париж? Какая графиня?! Он даже плюнул сгоряча.
И тут же бузиновая дудка сама собой запела – как настоящая флейта.
Такой красоты музыка потекла, что все пустились в пляс.
Коровы, как дурные девки. Мыши с хомяками, фикус с морской свиной. Козёл в красном камзоле с бабушкой Марфушей.
-Вот так свадьбочка! – орал козёл, выкидывая коленца.
Его камзол обернулся сарафаном, а подол сметал гостей да гасил одну за другой свечи.
-Пустой горшок на полном! – рявкнул козёл на ухо Карапу, и всё разом померкло.
Очнулся Карап посреди болота – с дудкой в руке и кабаньим ухом во рту. Голова была так пуста, что позванивала. Приподнявшись, он увидел под собой горшок, полный золота. Между кочек в осоке оно сияло особенно отрадно.
Поодаль на холме стояли кучей самые верные Карапу коровы.
Ну, как поступил бы любой служивый, у которого хоть что-то в голове, хоть самая малость?
-Конечно, бодёнушки! Кабы нет!– ответил Карап, выплюнув ухо, - Золото – по карманам, по мешкам-мешочкам, в шляпу, в сапоги, да в Париж!
Он опрокинул горшок, и монеты, богато позвякивая, ныряли в трясину. Напоследок отсверкивали, как вспугнутая стайка золотых рыбок.
Горестно блея, лишённый человеческой речи, мелькнул стороною козёл в красном сарафане.
-Теперь полный горшок на пустом! – крикнул Карап, усаживаясь поудобнее.
Заиграл на дудке польку «Не годится с козлом водиться», и болото на глазах подсыхало, превращалось в прежний Карапов луг.
Один золотой оставил себе Карап – помянуть бабушку Марфушу. И то зря!
У мужиков пустогоршковцев лопаты да кирки ещё не затупились, острые. Чихать им на козла в сарафане, когда золото рядом, а горшки пустые.
|
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
"ORO-DE-FE" - "ЗОЛОТАЯ ВЕРА".
Прекрасно обладать ею в умеренном количестве,
не близясь к фанатизму.
|
|
|
