Эту книжку я ждал лет семь, и был, кажется, счастлив, когда в 1988 году она вышла в издательстве "Детская литература".

Редатором была Инна Антипенко, возглавляющая ныне "Веселые картинки" и все, что к ним прилагается.

А оформил книгу Юра Сковородников, рисунки которого мне очень понравились. 

Да вообще был я тогда в крайне приподнятом настроении - все же первая относительно толстая книжка в сравнении, конечно, с двумя предыдущими...
Вот один рассказ из книги, который так и называется -

Дом в снегу 

Утром мама повела меня к Павлюкам.
-Познакомишься с ребятами. Хорошие ребята, - говорила она. – Да и присмотрят за тобой – особенно-то не разгуляешься.
На улице темно. Утра не видно. Хотя услыхать можно. Стучат двери в домах. Торопливо скрипит снег. Ровно и тяжело гудит над сугробами утренний мороз.
-Дыши носом, рот закрой! – говорит мама, и видно, как слова выпархивают изо рта белыми короткими облачками, рассыпаются под фонарём блёстками.
Мы поднимаемся на крыльцо, будто вырезанное из белого льда. Мама отворяет дверь, и оказываемся в тёмной прихожей. У стены на полу белеют кастрюли. Одна пошевелилась – я схватил маму за руку. Кастрюля встрепенулась, кинулась впотьмах наискосок – замерла.
-Курица, - тихо сказала мама. – Обыкновенная курица.
Сбоку в прихожую выпал жёлтый свет. И появилась женщина, маленькая и круглая, как электрическая лампочка.
-Ранние птички! – сказала она. – Залетайте.
-Доброе утро, Зоя, - сказала мама, подталкивая меня вперёд. Вот – принимайте. А мне на работу лететь.
В спину дунуло холодом. Я обернулся – за мамой, закрываясь, вздрогнула дверь.
За вешалку цеплялось множество курточек, тулупов, шуб и просто пальто. Им было тесно. Они топорщились, лезли в стороны. Я долго не мог пристроить свою шубу – они спихивали её с крючка. «Сколько же здесь этих Павлюков, - думал я с опаской. – И все где-то попрятались».
Из кухни доносились потрескивание, шёпот, шелест. Кто-то вскрикнул:
-Не кинешь! Не кинешь! Не попадёшь!
Я не решался отойти от вешалки. Рядом прохаживалась белая курица, то и дело замирая на одной ноге. Клёцк! – клюнула она доску, взглянула на меня искоса и мотнула головой, приглашая на кухню.
Там было ярко и жарко. Сонно бурчала на плите кастрюля, вида боевого, с помятыми боками. На сковороде что-то трепетало. Тётя Зоя раскатывала тесто тяжёлой скалкой. Девочка в красном фартуке укладывала одинаковые белые колобки рядами, как солдатиков. Девочка была румяная, с маленьким носиком и толстой косой. Хотелось дёрнуть её за косу или просто толкнуть.
- Это Люба Черномордикова! – сказала тётя Зоя. – Мы с ней клёцки лепим. Такая прилежная! А этот – мой Вовка. Один десятерых стоит, - вздохнула она.
Вовка сидел на стуле, широко разинув рот.
-Не кинешь! Не попадёшь! – крикнул он, не закрывая, впрочем, рта.
Вдруг кто-то легонько толкнул меня в спину. Рядом объявился маленький беленький мальчик.
-Вадик Свечкин! – заметила его и тётя Зоя. – Ты прямо как из-под земли – мы тебя и не слыхали.
-А я нарочно, - засиял Вадик Свечкин. – Крался, как охотник.
-Не кинешь! Не попадёшь!
-Куда попасть? – насторожился Вадик. – Я такой меткий – сразу попаду!
-Тётя Зоя, - сказала Люба, прицелившись колобком в Вовку, - можно, кину?
-Да что вы, дети, - клёцками кидаться?! – всплеснула руками тётя Зоя и растерянно взглянула на меня. – Что про вас подумают-то?
-Никишь, никишь, никишь! – затянул Вовка.
-Не обращайте на него внимания, - сказала тётя Зоя, глядя на меня. – Давайте все от него отвернёмся – раз-два!
И действительно, все быстро по этой команде отвернулись от Вовки в разные стороны.
А я замешкался. Вовка спрыгнул со стула и подошёл ко мне.
-Я её нарочно дразню всегда, - сказал он мне на ухо, указывая пальцем на Любу. – Хочешь, клёцкой кину? – И стал прицеливаться в Любу, которая отвернулась очень прилежно и ничего, конечно, не подозревала.
-Не кинешь! – вдруг крикнул я. – Не кинешь, не кинешь!
Это были мои первые слова в доме Павлюков. Все разом повернулись и посмотрели на меня так, будто я какой-то таракан запечный, будто только-только из-под земли.
-Да, не простое это дело всего для одной пары рук, - новым, строгим голосом сказала тётя Зоя. – А с виду такой скромный и серьёзный мальчик.

Поле жаркой кухни в большой комнате было прохладно и тихо. У стены поднималась высокая кровать с горой подушек, с блестящими металлическими спинками, украшенными шариками, бубликами, завитушками. Глубоко под одеялами-покрывалами стоял, должно быть, большой город – замки, пушки, дворцы, башни. Хотелось немедленно раскопать этот город. Но так ровно и строго лежали подушки и покрывала, что и дотронуться до них было жутко.
А над кроватью висел коврик с оленями, - они, видно, дрались. Один, взобравшись на белый валун, нацелился другому рогами прямо в глаз.
На улице уже стало светлее. Уже стёкла, покрытые стекающим льдом, стали мерцать, просвечивать. Тётя Зоя заглянула к нам, выключила свет.
-Ох, - сказала она. – Зимний день, прямо как сорока, - кивнёт хвостом, и нету. Только белый бок мелькнёт.
Я приложил руку к окну. Шершавый лёд быстро становился скользким. Рука влипала в него, будто могла пройти насквозь или отодвинуть стекло в белую пустоту. Казалось, дом снаружи завален снегом по самую крышу, и не выйти нам отсюда до весны.
-Ладно, - сказал Вовка. – Будем играть.
Он быстро заполз под кровать. Мы с Вадиком поползли следом. У кроватной ножки я задержался – кровать была на колёсах! Эх, ей бы по свету колесить, а она притулилась в комнате, под ковриком, укрытая одеялами.
Мы ползали на четвереньках под кроватью, как разведчики. Было пустынно – никакого имущества: ни чемоданов, ни старых игрушек.
-Давай-давай! – прикрикнул на меня Вовка. Он уже вовсю погонял Вадика Свечкина, который полз по кругу. – Живо, Свечка! Вы мои слуги!
-Никакие мы не слуги, - остановился вдруг Вадик. – Сам ползай!
-Мы не слуги! – согласился и я.
-Тут моё царство! – сказал Вовка.
-А мы вылезаем из твоего царства! – взбунтовался Вадик и хотел встать, но железное небо над ним только прогнулось и отбросило на пол.
Тогда мы с Вадиком плечо к плечу поползли на волю.
Ползли уже долго, а над нами была всё та же кровать.
-Кажется, заблудились, - сказал Вадик, озираясь.
Стало душно, как перед грозой. Позади раздавалось пыхтение, сопение.
-Не уйдёте, не уйдёте…
Мы бросились вперёд, не разбирая дороги. Что-то грохнуло над головой. Разлился белый свет. Я зажмурил глаза.
-Создатели вы мои! Батюшки и матушки! – воскликнула тётя Зоя, входя в комнату.
-Батюшки! – ахнула за ней Люба Черномордикова.
-И матушки, - тихонько, сидя на полу, сказал Вадик.
Олений коврик одиноко висел посреди стены. Подушки и одеяла были размётаны по полу. А кровать, раскрытая и свободная, готовая к дальним дорогам, врезалась в обеденный стол.
Даже плоский полосатый матрац съехал набок, обнажив ажурную панцирную сетку. Сквозь неё виднелся Вовка.
-Это кто же там такой? – спросила тётя Зоя.
-Это там царь, - быстро сказал Вадик.
-Ну, сейчас влетит этому царю, - сказала тётя Зоя, грозно глядя на нас с Вадиком. – В пастухи пойдёт!
Вовка не стал вылезать из-под кровати и напрашиваться в пастухи. Пыхтя, как паровой двигатель, он покатил кровать обратной дорогой к оленям.
Тётя Зоя шла следом, собирая кроватную одежду.
-Мы с этой кроватью полстраны объехали, - ворчала она. – А вам всё игрушки!
Кровать поскрипывала, покачивала панцирной сеткой, когда на неё вновь ложились подушки и одеяла.
-Ей, может, сто лет, - говорила тётя Зоя, успокаивая кровать на прежнем её месте – у стены под ковриком.
-Такая старушка?! – изумилась Люба Черномордикова. – А Вова её по комнате гоняет. Вот балда!
-Балда-балда! – подхватил Вадик. – А никакой не царь!
-Бал-да-бал-да-бал-да! – запели мы с ним вместе, заглядывая под кровать, где виднелся притихший Вовка.
-Ладно, мальчики, не такой уж он и балда, - сказала тётя Зоя вдруг так мягко, будто выронила пуховую подушечку. – Вы бы лучше художеством занялись – порисуйте. Зиму там или лето…

Мы сидели за столом перед одинаковыми белыми листами. У каждого в руке – карандаш.
-Ты прямо в самой Москве жил? – спросил Вовка.
-Прямо в Москве, - сказал я громко, чтобы услыхала и Люба Черномордикова на кухне.
-Счастливый ты! – сказал Вадик. – Прямо в Москве…
Я сел попрямее на стуле и нахмурил брови, чтобы выглядеть определённо счастливым.
-Так ты и рисуй Красную площадь, - сказал Вадик.
-Красную площадь и я нарисую, для этого не обязательно в Москве жить, - сердито сказал Вовка и тут же принялся рисовать, от усердия кое-где продирая бумагу.
Я тоже хотел нарисовать очень красивую картину. Прямо перед глазами моими стояли белые дома с колоннами и флагами, спешили нарядные люди, колыхали листвой деревья, урчали машины, тормозя у светофоров. Но рука моя, как я ни старался, выводила самые заурядные домики – труба, крыша, стены и крыльцо – посреди белого поля. И колонны некуда пристроить.
-А я буду рисовать пустыню, - придумал, наконец, и Вадик, проводя по своему листу из конца в конец почти прямую линию. – Я потому буду её рисовать, что там на поезде ехал.
-Охота песок рисовать! – засмеялся Вовка.
-Там не песок, а плоская земля с кустиками, - возразил Вадик.
-А верблюды? – спросил я.
-Верблюдов не видал, - признался Вадик. – Я с верхней полки в окно глядел, глядел… А потом заснул, потому что только земля да кустики.
-Ну, и рисуй свои кустики, - сказал Вовка. – Вот уж интересно-то…
-Там ещё дядька был в кепке, - припомнил Вадик. – Я к нему на руки выпал – из поезда, из окна.
Вадик даже со стула привстал и вытаращил глаза от таких воспоминаний.
-Проснулся – где я? Дядька кричит. Мама кричит. Все кричат. И ветер горячий дует. Дядька меня в поезд заталкивает и всё приговаривает: «Ёлки-палки, ёлки-палки». А я думаю: «Какие же в пустыне ёлки? Одни кустики».
Вадик сел и начал вырисовывать кустики, а среди них громадного дядьку, похожего на верблюда.
-Хорошо, что поезд тихо шёл, - вздохнул он. – А так бы я всю жизнь и прожил в пустыне.
Меня поразил дядька в кепке. Что он – заблудился? Или нарочно подстерегает поезда в пустыне и ловит выпавших детей?
-Дядька – счастливая случайность. Все так говорили, - объяснил Вадик. – Он вроде дорогу чинил…
Ладно тебе, - перебил Вовка. – А я недавно из самолёта выпал.
Вадик отложил карандаш и с удивлением глядел то на своего дядьку среди кустиков, то на Вовку.
-Врёшь! – сказал он наконец. – Как же ты не расшибся?
Вовка пододвинулся ко мне и обнял рукой за плечи.
-Дядька сразу подхватил и обратно положил – он дорогу там чинил, - пропел, подталкивая меня в бок. – Правда ведь?
Я заёрзал на стуле. Но уж очень здорово обнял меня Вовка – как друга-приятеля.
-Да, - сказал я. – Мы как раз на другом самолёте мимо пролетали.
-Ага, Вадька Свечкин! – закричал Вовка. – Сам наврал!
Вадик опустил голову. Я вдруг представил, как Вадик, маленький и беленький Свечкин, идёт по пустыне – один-одинёшенек.
-А потом мы ехали на верблюде, - сказал я, - и Вадик из поезда вывалился. Сначала-то я не разобрал, что это Вадик. А теперь его узнал.
Вовка тут же отдёрнул руку и отодвинулся. А Вадик как-то невесело поглядел на меня.
-Там никаких верблюдов не было – только кустики, - сказал он неожиданно. – Врёшь ты всё.
-Так?! – сердце у меня сильно застучало. – А тогда вы ниоткуда не вываливались!
-Мы вываливались, - сказал Вовка, пододвинувшись на сей раз к Вадику Свечкину. – Особенно Вадик вываливался. И я немножко. Да, Вадик?
-Да, - сказал Вадик. – Мы с Вовой часто вываливались.
-Ну и вываливайтесь дальше – хоть с луны! – сказал я.
И мы замолчали, сердито сопя над рисунками.

На улице выглянуло солнце. Лёд на окне потёк тонкими ручейками. И дом, кажется, начал расти, вылезать из снега. Хотелось выбежать из дому и глядеть со стороны, как он подрастает, как сползает с него снег толстыми пластами и не задерживается у края крыши, с которого свисают длинные и коротенькие, холодные и сверкающие сосульки.
-Какие молодцы! Художники вы мои, - зашла в комнату тётя Зоя. – Рисуйте-рисуйте! А я только в магазин, на почту … да весну потороплю. Скоро вернусь.
Хлопнула дверь, и по комнате пробежал мокрый ветер, в котором были запахи солнца, тёплой земли, ручьёв и луж.
-А вот у меня что! – раздался голос.
Люба Черномордикова вытащила из кармана своего красного фартука красное яйцо. Положила на стол и подтолкнула.
Медленно, переваливаясь, покатилось оно по столу прямо ко мне. Я хотел было поймать его, но яйцо приостановилось и покатилось обратно к Любе – так же медленно, покачивая на ходу боками.
-Что, поймал? – усмехнулась Люба. – Это яйцо не простое, - сказала она. – Оно учёное яйцо!
-Куриное, - сказал Вовка.
-Разве у курей такие яйца? Красные? – удивилась Люба. – Сам ты, Вова, яйцо куриное!
-Крашеное, - сказал тихо Вадик.
-Сам ты, Свечечка, крашеный! Это – яйцо полярной совы. Белое-то она в снегу потеряет. А так – полетает, погуляет, отдохнёт – и видит издалека, где гнездо, где яйцо красное.
Я живо представил белые просторы, на которых то тут, то там виднеются красные совиные яйца.
-Из этого сова вылупится? – хмыкнул Вовка.
-Не медведь же, - сказала Люба и подтолкнула яйцо, на сей раз к Вадику. Чуть-чуть до него не докатившись, яйцо поехало вспять – к Любе.
-Кое-чему научила уже, - сказала Люба. – Сов нужно с детских лет приучать, чтобы прямо ручная вывелась. Вот пойду в школу, а за мной сова будет летать – портфель тащить.
-Заливаешь, - сказал Вовка, не слишком, правда, уверенно.
-Не веришь, Вова, - не надо, - сказала Люба, поглаживая яйцо. – Вот высижу – тогда увидишь!
-А как ты высиживаешь? – спросил Вадик.
-Ну, как высиживаю, - улыбнулась застенчиво Люба. – Как куры. Сажусь на яйцо и грею, грею. Дело-то, в общем, простое.
Приятно было смотреть на Любу Черномордикову, – какая она красивая и умная девочка. Всё умеет.
-А дай я немного посижу, - попросил Вадик. – Я такой горячий. Я быстро высижу!
-Да что ты! – замахала руками Люба. – Должна быть одна наседка. Кто высидит, тот и мать. Я старалась-старалась, сидела-сидела, а сова за тобой летать будет? Хитёр больно!
-Люба, Люба, - засуетился Вадик. – А у тебя другого яйца нету? Которое пока не учёное?
Люба оглядела Вадика с ног до головы, как бы прикидывая, на что тот способен, - сможет ли высидеть приличного птенца.
-Пойду погляжу, так и быть, - сказала она и ушла на кухню.
-Вы тоже просите яички, - зашептал Вадик, горячо и убедительно.
-Люба, я тоже хочу! Мне тоже яйцо! – закричал, не удержавшись, Вовка.
И мне, конечно, хотелось яйцо на воспитание – хоть воробьиное. Но неловко было просить у Любы. Уж лучше дома подберу – небольшое на первый раз.
Люба вернулась, держа в руках два крупных белых яйца.
Вадик подхватил яйцо обеими руками. Поднёс ко рту и шумно задышал, согревая.
-А чьи это? – недоверчиво спросил Вовка.
-Пока с куриными попробуйте, - сказала Люба. – С ними-то попроще – домашняя птица.
-А я не хочу курицу, - заупрямился Вовка.
-Ну что ты, Вова?! Обучай на петуха! Будет тебя охранять, как верная собака.
Вовка вертел яйцо в руках, осматривая со всех сторон, как очень придирчивый покупатель.
-Только не избалуйте! На шею сядут – натерпитесь, - вздохнула Люба. – Ох, нелёгкое это дело всего для одной пары рук…
Вовка теперь положил яйцо на стол и, придерживая пальцем, то принюхивался к нему, то прикладывал ухо.
-Что там? – спросил я.
-Тихо… Смолчок.
Я тоже приложил ухо. Яйцо было гладкое и прохладное. И, кажется, тихонько шуршало, шумело, как морская раковина.
-Хватит! – оттенил меня Вовка. – Ты моё яйцо не подслушивай.
Вадик прохаживался вокруг стола, что-то своему яйцу нашёптывая.
-Люба, - сказал он. – Ты мне покажи, пожалуйста, как садиться на него ловчее.
-Глядите! – Люба выдвинула стул, подула на сиденье и бережно положила яйцо прямо посередине. – Это будет гнездо. Вот так! Теперь потихоньку садитесь. – Она опустилась на яйцо. Спину держала прямо, руки – на коленях. – Сидеть смирно. Не вертеться!
Вадик, не теряя времени, тоже выдвинул стул. Яйцо у него долго не укладывалось, как он хотел, - посередине. Скатывалось к краю.
-Неслух какой! Разбойник! – ворчал Вадик. Наконец уложил яйцо, и начал медленно усаживаться, глядя перед собой испуганными глазами.
-Нет-нет-нет! – остановила Люба. – Вы уж с Вовой садитесь разом. Чтобы потом никому обидно не было. А то у тебя, Вадик, курица вылупится, разговаривать начнёт, а Вова будет ещё на гнезде. Приготовились! Внимание!
Вадик и Вовка застыли над своими гнёздами.
-Раз, два – начали!
Они садились очень медленно. Так подъёмный кран опускает строительную плиту – медленно, но верно.
-Только не волнуйтесь. Всё идёт хорошо, - приговаривала Люба. – Вадик, ты отстаёшь – смелее!
Они опустились одновременно – раздался нежный, чуть слышный хруст.
Почему-то также медленно, осторожно начали они вставать. Так подъёмный кран поднимает строительную плиту, попавшую всё-таки не на то место.
Вова оглядывался и трогал штаны, а Вадик неотрывно смотрел на Любу. В глазах его была печаль.
-Всё получилось, по-моему, - сказала Люба и быстро вышла из комнаты, притворив за собой дверь.
Краем глаза я заметил, как её красное совиное учёное яйцо медленно, ворочая боками, катится по столу. Бросился на помощь. Но яйцо сорвалось. Ударилось об пол! С деревянным стуком! Подпрыгнуло-подскочило. И резво покатилось под кровать, будто и в самом деле кое-что уже соображало.
А Люба на кухне громко гремела посудой. Но всё равно был слышен её звонкий, как колокольчик, красивый и какой-то румяный смех.
Такая уж это была весёлая девочка.

В комнату влезли мягкие тёплые сумерки.
Мы все сидели за столом и пили чай. Уютно белели на кровати подушки, а на скатерти – чашки.
У оленей на коврике тоже наступил вечер. А они всё дрались. Впотьмах сверкал безумный олений глаз.
-Чего они всё дерутся и дерутся? – спросил я. – Ещё глаза повыколют!
-Кто?! – испугалась тётя Зоя.
Вадик, Вовка и Люба принялись озираться по сторонам, не веря, что кто-то ещё может драться в этот тихий чайный час.
-Да вот – олени! – кивнул я на коврик.
-Ох ты, батюшки, - вздохнула тётя Зоя. – Чего выдумал!
-Смотрите – рогами нацелились! – сказал я.
-Никогда они и не дрались, - махнула рукой тётя Зоя.
-Они соляной камень лижут, - сказала Люба Черномордикова. – Им соль очень полезна.
-Один лижет, а другой товарищей зовёт, чтобы тоже полизали, - сказал Вадик Свечкин.
А Вовка тут же взобрался на кровать, поколебав гору подушек, и, водя пальцем по коврику, показывал, где камень соляной, как один его лижет, как другой голову поднял – остальных подзывает.
-Остальные вон там – между деревьями, - объяснил Вовка. – Они пока незаметные.
-И меня никто не замечает!
Я обернулся и увидел в дверях маму.
-Ты – как охотник-следопыт! – выбежал я из-за стола.
-Ну, полетели, птички? – сказала, вставая, тётя Зоя. – До завтра.
-Да уж, наверное, до осени, - сказала мама. – Мы ведь скоро уезжаем.
Вешалка в прихожей была пустая, как осеннее дерево. Вдоль стены прохаживалась курица, замирая время от времени на одной ноге, будто вспоминала о чём-то важном, да никак вспомнить не могла.
Вообще в прихожей было тесно, потому что все вышли туда – Вадик, Люба и Вовка – и смотрели, как мама медленно открывает дверь.
Мне вдруг стало жалко оставлять белую курицу, и я погладил её на прощание по крылатой спине.