"Белый воробей" - 
первая моя книжка,
изданная "Детской литературой" 
в 1980 году, 
тираж - сто пятьдесят тысяч.

Художник Петр Багин. 
Редакторы Марина Титова и Марина Ефимова. 

                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                         
                                                                                                                                                                                                                                          
                                                                                                                                                                                                                                          
                                                                                                                                                                                                                                          
                                                                                                    
                                                                                                                                                                                                                                         
                                                                                                                                                                                                                                         

---

Эта книжка возникла совершенно неожиданно.
 
В 1975, наверное, году в Полиграфическом 
институте писал дипломную работу 
под сложным названием - 
"Подача познавательного материала в книгах о природе, адресованных детям". 

Много места там отводилось книгам Коваля, 
и на практику я попал 
как раз в издательство 
"Детская литература", 
в редакцию, 
которой заведывала 
Леокадия Яковлевна Либет. 
Она-то мне и сказала 
ни с того, ни с сего - 
мол, если напишите чего-нибудь, приносите.
 
Такое приглашение, понятно, на дороге не валялось, 
и я действительно кое-что довольно быстро написал, 
припоминая свое детство на Крайнем Севере, 
где прожил с родителями-геологами года три -
рассказ "Китовый чемодан". 

Однако в издательстве мне объяснили, 
что это можно считать неплохим началом,  
но ему необходимо естественное  продолжение. 

Волей-неволей, с изрядной долей мучений, 
приписал еще несколько вполне лирических миниатюр. 

Юра Коваль строго их прочитывал, 
отметая подчас все, - 
от первого до последнего слова.
 
Так и сложился некий весьма хрупкий организм, 
который при желании можно было считать книжкой...

 

                                  

Белый воробей

 

 

Пуночка

   Когда я ехал на Север, думал, что все звери и птицы там белые.

   На аэродроме «Теплый  Ключ» увидел белую собаку. Из автобуса – белого зайца. А потом увидел ворону. Черную.

   Стал писать бабушке письмо, хотел написать, что ворона черная, а вышло – «белая».

   Но в поселке жили животные – рыжие, серые, пегие. Ручные. Бродячие. Дикие. Только в детском саду жили белые мыши.

   Однажды я катался на санках с берега реки Алдан.

   Вдруг заметил – ползет по снегу белая мышь. Бросил санки и начал к ней подкрадываться.

   Тут мышь подпрыгнула в воздух, и я увидел – это белый воробей.

   Он взмахнул крыльями и побежал по снегу, мелькая черными, как яблочный хвостик, ногами.

   Я побежал за воробьем, но все время проваливался в снег по пояс. А воробей был маленьким, легким.

   Все же я стал его нагонять, и тут воробей нырнул под снег.

   «Неужели мышь? – подумал я. – С крыльями!»

   Впереди из-под снега выскочило белое, крылатое.

   Я пригляделся – все-таки воробей. Подбежал и неожиданно схватил его.

   В руке он затих и ждал, что будет дальше. А я сам не знал, потому что первый раз в жизни поймал птицу.

   Домой я нес воробья в ладонях. По дороге дышал на него, согревая. Воробей потеплел, но остался белым.

   Дома я посадил его на стол и поставил перед ним два чайных блюдца: с пшеном и молоком.

   Воробей устал от погони и покачивался как бы в отчаянии.

   -Это, наверное, полярный воробей, - сказала мама. – Ведь полярный медведь белый, и полярная сова тоже белая.

   Воробей слушал, о чем мы говорим, потом прикрыл глаза, задремал.

   Я пошел в магазин за сахаром и хлебом.  «А воробью куплю манки», - думал я.

   А когда вернулся домой, воробья уже не было.

   -Он попил молока и в форточку улетел, - сказала мама.

   Обидно мне тогда стало, что не покормил воробья манкой: ведь он никогда ее не пробовал.

   Однажды мне попалась книга про птиц, и там среди жаворонков я увидел портрет своего полярного воробья. Оказалось – его зовут пуночка.

   Я вспомнил, как белая полярная пуночка сидела на столе с закрытыми глазами между двумя чайными блюдцами. Наверное, перед ней проходила вся ее белая полярная жизнь.

 

Теплый ключ

   Когда мы летели от Якутска на самолете, я так представлял себе Теплый Ключ: снежное поле, посередине теплый источник, похожий на фонтан, и рядом, возможно, какая-нибудь приземистая якутская пальма.

   На аэродроме «Теплый ключ» оказалось всего три дома: два деревянных, один каменный. За домами чернела тайга, а за тайгой подымалась гора – казалось, что она железная.

   Но самого теплого ключа нигде не было видно: замерзнуть-то он, конечно, не мог!

   Вдруг я увидел, что на каменном доме написано холодными синими буквами – «Теплый ключ». Мы как раз в этот дом и зашли.

   Я сразу заметил в углу высокий, тяжелый стальной бак, который называется «титан». Поодаль в бочке росла пальма.

   Титан стоял одиноко, как памятник. На лбу у него горел красный глаз.

   К титану подошел дядька с кружкой и сразу показался очень невысоким. Он открыл крантик – из титана полился кипяток. Пар съел кружку и руку по локоть.

   «Неужели это тот самый теплый ключ?» - подумал я.

   Пока мы ехали на автобусе до нашего поселка Ушкан, я узнал, что раньше в Теплом Ключе стояла огромная печь. В ней якуты плавили железную руду, которую брали из соседней горы.

   Когда руда расплавлялась, из печи телка горячая железная река. И сам поселок якуты называли «Огох-уруя», что значит – «Печь-река».

   Потом построили аэродром, а печка остыла без дела. Ее разобрали и сложили из кирпичей новый дом. На нем-то я и прочел надпись синими буквами – «Теплый Ключ».

 

Ушкан

   Непонятное было название у нашего поселка – Ушкан. Чего-то будто не хватало в этом слове.

   От аэродрома до поселка мы ехали на автобусе. Я смотрел в окно, видел снег и черные деревья. А между двойных стекол автобуса – кучки прошлогодних комаров, очень больших и рыжих.

   Впереди сидел дядька с бородой комариного цвета, а рядом с ним якут в пальто с заячьим воротником.

   -Много тут все же комаров, - вздохнула комариная борода.

   -Ого! – отвечал заячий воротник. – Платок на воздухе лежит: комар падать не дает!

   -Ну, это ерунда, - возразила комариная борода. – У меня все платки падают. Может, материал слишком тяжел?

   -Зачем тяжел!? Комар лентяй! Держать неохота!

   Вдруг я услышал: «Ушкан! Ушкан!»

   «Приехали», - подумал и глянул в окно, а там все те же снег и деревья.

   -Вот он! Вон же! – тыкал пальцем в окно заячий воротник.

   -Да где же поселок? – не понимал я.

   -Зачем поселок? Ушкан вон!

   И я увидел среди сквозных придорожных кустиков черноглазого зайца с такими ушками, что иначе как ушканом его, конечно, невозможно было назвать.

 

Молоко в мешке

   В дверь постучали, и вошел незнакомый дядька в телогрейке, с мешком за плечами.

   Стукнул мешком об пол так, будто там булыжники.

   -Молоко берете?

   «Где же бидон? В мешке что ли?» - удивился я.

   Дядька развязал мешок и достал желтое колесо, похожее на головку сыра. На колесе было нацарапано: «От коровы Груни».

   -У Груни молоко жирное. Даже плохо мерзнет, - сказал, гордясь.

   Я заглянул в мешок. Там были одни колеса. На одних нацарапано «Груня», а на других -  «Верка».

   -От Верки  двадцать восемь копеек литр, - пояснил дядька, - От Груни – на три копейки дороже. Бери два литра для сравнения.

   Я взял два колеса, положил на стол. Дядька завязал мешок и ушел.

   Пока  искал тарелку, колеса чуть подтаяли, и на скатерти остались пятна.

   От Груниного колеса пятно пожирнее.

 

и, чтооторого инаяаяе как ушканом невозможно было назвать. пальто с заячьим воротником.

ая печь.точник, похожий наТрасса

   Через наш поселок проходила дорога, которая называлась «трасса».

   По трассе мы с ребятами катались на лыжах. Она так была утрамбована машинами, что ноги разъезжались.

   В солнечный день трасса блестела, и на нее было больно смотреть.

   Приехал я в поселок зимой и не мог понять, что это за слово – «трасса».

   Есть путь, стезя, тропинка, бульвар, шоссе, аллея, а тут – трасса. Да с виду вроде обычная дорога.

   Весной, когда снег сошел, я увидел, что трасса засыпана мелкими камнями – щебенкой.

   Мы гоняли по трассе на велосипедах. Камни летели из-под колес, и трудно было усидеть в седле.

   «Видно, потому трасса, что здорово трясет», - решил я.

   Однажды на геологической карте я увидел прямую черную линию между нашим поселком и Охотским морем. Это была трасса, натянутая, как трос.

   Я узнал, что по трассе во время войны возили американские продукты и одежду из города Магадана до нашего поселка, а дальше на пароходе по Алдану – всей стране.

   Быстрое слово «трасса»! Звучит так, будто мимо промчалась тяжелая грузовая машина.

   Зимними ясными днями или ночью под морозной луной наша трасса светилась, как след реактивного самолета.

 

Стеклянная елка

   Подошел Новый год.

   Однажды, вернувшись из школы, увидел я у нашего крыльца елку.

   Она была настолько как будто искусственная.

   Только я до нее дотронулся, как ветка взяла и обломилась.

   «Может, и правда ненастоящая? Какая-нибудь стеклянная!»

    Вышел из дома папа с ведром горячей воды.

   -Ну, как елка? – спросил он.

   -Дотронешься – ломается. Ненастоящая, что ли?

   -Стеклянная, - сказал папа. – От мороза. Пока такую в дверь протащишь, одна палка останется!

   И вдруг окатил елку горячей водой.

   -Ну, теперь можно заносить.

   Елку мы поставили посередине комнаты на пол, и она достала макушкой до потолка. В тепле ожила и не казалась больше стеклянной.

   Зато я украсил ее стеклянными шарами, сосульками и колокольчиками.

 

Хромой заяц

   В белом комбинезоне и заячьей маске должен был я вбежать в клубный спортзал – затрубить в трубу, разбросать серпантин и конфетти.

   Так задумали открыть новогодний карнавал для геологов.

   Мне дали трубу, но выдуть я из нее ничего не мог – ну, ни звука.

   А репетировал со мной трубач из оркестра Николай Подкорытин.

   -Ладно, - говорит, - Ты только вид делай, что трубишь. А я уж за тебя буду отдуваться. Ну-ка, сделай вид…

   Я сделал, приложив трубу к губам.

   -Да-а-а! – вздохнул Николай Подкорытин, - Видочек! Будто ты из чайника пьешь. Ну, в общем-то сойдет. Постой, а что у тебя на ногах?

   -Валенки, - отвечал я.

   -А почему черные?! Разве бывают зайцы в черных валенках?

   Он скрылся в кладовке и принес белые валенки – маленькие и, похоже, еще не надеванные. Я прошелся в них, очень прихрамывая.

   -Ладно, - махнул рукой Николай Подкорытни. – Растопчешь. Зато теперь – настоящий заяц-красавец!

   Я заглянул в спортзал. На стенах нарисованы клоуны, с потолка свисают ватные снежинки, и среди них летит космическая ракета.

   -Пора! – подмигнул Николай Подкорытин. – Надевай маску.

   В маске было душно, пахло клеем.  Не приклеится ли она насовсем?» - родилась мысль.

   Николай Подкорытин сунул мне в руки трубу, открыл дверь и подтолкнул: «Беги и труби!»

   Сверкая трубой, бросился я в спортзал.

   В полной тишине добежал до середины, и почему-то только тогда затрубил Николай Подкорытин.

   Получилось так, будто сверкнула молния, а уж много погодя грянул гром.

   Теперь надо было, бегая вприпрыжку, разбрасывать серпантин и конфетти.

   Но валенки никак не разнашивались, и я хромал на обе ноги.

   «Вот таких хромых зайцев и съедают волки, - подумал я, - Очищают лес».

   Вокруг беспорядочно мелькали маски. Все время попадался какой-то полосатый лев.

   Я разбросал все, что было в карманах, отдал трубу и пошел в раздевалку. Там я снял заячьи валенки и надел свои черные.

   Николай Подкорытин провожал меня домой.

   Было яркое и холодное новогоднее небо.

 

Снежная старуха

   У нас на заборе Снежная старуха сидит! – крикнул Пашка Степанов, и я побежал за ним.

   День был тихий, солнечный. Сверкало небо, и сверкал снег.

   У Пашкиного дома стояли уже ребята и глядели на Снежную старуху – седые космы, нос крючком, глаза круглые, оранжевые.

   Старуха гордо сидела на столбе, никого не замечая.

   Казалось, она прилетела из дальних стран и будет разговаривать только с самым главным. А главным тут был, пожалуй, Пашка.

   -Ты чего сидишь-то? – спросил он.

   Старуха промолчала.

   Она вдруг приподняла крыло, прикрываясь от солнца, поглядела на нас и, тяжело вздохнув, снялась со столба.

   Высоко не поднимаясь – прямо над своей большой черной тенью, - полетела она к лесу.

   Пашка подошел к столбу, снял рукавицу и потрогал то место, где только что сидела Снежная старуха.

   -Вон когтищи какие – весь столб расковыряла. Видно, новый забор надо ставить.

 

Вечная мерзлота

   А весны в Якутии не было. За ночь стаивал снег, и тайга к утру была зеленой – наступало лето.

   Но зима далеко не уходила – пряталась до осени под землю.

   Как-то раз я копал червей для рыбалки и добрался до мерзлой, ледяной земли, от которой веяло зимней стужей, – сразу замерзли нос и руки.

   Я поскорее засыпал ямку: как бы снег не пошел!

 

Коврижка

  Однажды летом пробегал я по улице, и вдруг земля под ногами закачалась.

   Остановился и топнул. Показалось, что под землей кто-то тяжело повернулся.

   Тогда я сломал сухую лиственницу и воткнул в землю. Она вошла легко, будто некто подземный тянул ее из рук.

   Я вытащил лиственницу, встал на колени и заглянул в дырку. Оттуда послышался вздох: бу-бу-у-у-у-х-хи!

   «Может, звериная нора?» - подумал я и отошел подальше.

   На следующий день Пашка Степанов подпрыгивал и раскачивался на том самом странном месте.

   -Что там? – спросил я.

   -Коврижка!

   -Какая такая?!

   -Обыкновенная – для прыжков и качания…

   И мы вместе еще попрыгали на ней и покачались.

   Вечером я спросил, что это за штука такая - коврижка.

   -Это пряник с начинкой, - объяснила мама.

   -Но может и дом сломать, - сказал папа, - А получается она, когда вечная мерзлота подтаивает и вода собирается в подземную лужу - сверху земля, внизу лед, посередине жидкая грязь вроде начинки. Готовая коврижка!

   -Да как же она дом ломает?

   -Ну, сейчас коврижка тихая. Зато зимой грязь замерзнет, земля вспучится бугром. Если она под домом, запросто пол проломит.

Якуты такие коврижки называют «булгунняхами». По старым поверьям, это место, где легче всего общаться с духами земли…

   И я вспомнил, как горестно вздохнула коврижка, когда я воткнул в нее палку.

 

Бука бары

   Досадно, когда не понимаешь, что говорят. И я начал записывать якутские слова.

   Выйдя на улицу с карандашом и тетрадкой, сразу же записал три слова. Они повсюду висели на плакатах –

                          БУКА БАРЫ БЫЫБАРДАА!

   А чуть пониже – все на выборы!

   Было ясно, что «бука» – это все, «бары» – на, и  «быыбардаа», понятно, - выборы.

    Одно смущало – отчего в якутских словах больше букв, чем в русских.

   «Сложный язык. Не разберешься в нем», - подумал я.

   Впрочем, скоро узнал, как якуты зовут разных птиц и зверей.

   В тайге вокруг нашего поселка было множество зайцев. Даже сам поселок назывался Ушкан. Вообще очень подходящее прозвище для зайца.

   Как-то у нас проходили соревнования по прыжкам. Перед их началом вышел прыгун в трусах и майке, а на голове шапочка с длинными ушами.

   -Куобах – заячьи прыжки! – объявил он.

   Оказалось, что у якутского зайца есть еще одно имя – Куобах.

   «Наверное, это просто заяц, - решил я, - А Ушкан – это вроде того, как мы говорим – Косой».

   А здешнего медведя звали – Эге.  Я, правда, медведей в тайге не видал. Но, думаю, если б встретил, только бы и вскрикнул – Эге!

   Якуты очень уважают  Эге. Охотник никогда не выстрелит в спящего Эге. Иначе, по якутскому поверью, другой  Эге обязательно придет ночью и съест человека. Вот уж тогда и впрямь будет полное – Эге…

   Неподалеку от нашего дома жила белка Тинг – почти черная, только на животе светлое пятно.

   Тинг всегда знала, сколько зимой снега будет. Нанижет грибы на нижние сучки – и зима малоснежная. А если ожидала много снега, грибы накалывала у самой макушки.

   Теперь, видя сову, я знал, что это Снежная старуха – Хаатр-эбе.

А однажды долго разглядывал маленькую совку. Наверное, Снежную внучку.

   Черного ворона, который жил где-то неподалеку, но где именно, никто не знал, звали Суор.

   «Эй, Суор, где твой дом?!» - обязательно кричали наши ребята, заприметив ворона.

   Много было в поселке трясогузок. Они жили двумя большими семьями. Светлые трясогузки держались ближе к коровам. Их так и звали Ынах-чичага – коровьи птички.

   А желтые трясогузки вились около лошадей. Словом, Сылгы-чичага – лошадиные птички.

   Так я легко догадался, как звать корову и как лошадь.

   У белоплечего орла было гордое имя – Бороло. Я только раз его заприметил, когда он пролетал высоко над нашим поселком.

   Вся наша жизнь в Ушкане лежала под его белыми плечами, как на ладони. Конечно, Бороло все отлично разглядел. Даже потайной дом ворона Суора.

   Ну, а жаворонка Кярягая можно было видеть с весны до осени. Он вовсю старался оправдать свое имя – каждый божий день висел, парил над тайгой, над трассой, над крохотным длинноухим поселком.