Первое слово
"Щи" - таково было первое слово, сказанное мной в этой жизни.

Наверняка, и прежде чего-то лепетал, но именно "щи" выловила бабушка из слабенького покуда речевого родника.

"Голубь мой! - обрадовалась, - Сейчас разогрею!"

В раннем детстве эти "щи" совсем не огорчали. Напротив, папа даже хвастал перед гостями: 

"Только истинный патриот способен отмочить такое! Знавал я человека, брякнувшего в колыбели - "кака". Грустно рассказывать о его жизни"...

Однако со временем я выяснил, что у большинства ровесников первые слова были куда значительней - "баба", "пика" и даже какая-то таинственная "рында".

А одна небезразличная мне знакомая, расстаравшись, вымолвила - "генерал"!
Достигнув зрелых лет, и глядеть не хотела на штатских...

Куда уж было мне с моими жалкими, забубенными "щами". Угораздило же ляпнуть такое!

И представлялось мне, как по первому слову принимают в институт, на работу.
Ну, кто же будет всерьез говорить с претендентом, у которого за плечами одни лишь "щи"?

Так угнетало первое слово, что стал я ходить по стеночке и разговаривать шепотом. Но однажды тихим, солнечным, прекрасным утром понял, что бабушка-то наша давно глуховата, и расслышала она лишь самый кончик сказанного мной.

Конечно! Мое первое слово состояло из  шеренги букв, ряда слогов и звучало превосходно!

То-ва-ри-щи!
А может быть, даже - дорогие товари-щи!

И сразу жить стало много веселей. Уже без робости мог я пройтись с девушкой, имевшей "генерала". Ну, полное блаженство!

Однако в нашем мире, увы,  всякое блаженство кратко. 

И мое продолжалось только  до тех пор, пока не начал слагать из слов нечто - вроде бы рассказы писать. 

Так с того времени и бросает - с горних-то вершин да в чертовы пропасти...
===================================== 
 А появился я на свет в Москве в роддоме имени Клары Цеткин, что на Таганке середины прошлого века. Неизвестно почему, но именно такое стечение обстоятельств вызвало желание  поделиться с миром чем-нибудь сокровенным в литературной форме. Так и возник первый рассказ «Луна и рыба», опубликованный в 1969 году в журнале «Рыбоводство и рыболовство».

  С тех пор вышло более дюжины книг для детей, в числе которых, – «Белый воробей», «Ночная радуга», «Дом в снегу», «Заоблачные истории», трилогия о юности императора Петра Первого.

   Печатался практически во всех детских журналах и разнообразных сборниках. Многие рассказы были инсценированы для телевизионной программы «Спокойной ночи, малыши».

   Лауреат премии журнала «Костер» за лучшие рассказы года и номинант национального конкурса детской литературы "Алые паруса" за книжку "У меня в груди Анюта".

   Переведен в странах запада – Мексика, Голландия, Польша, Югославия, - и востока – Китай, Монголия.

   В восьмидесятых годах работал в славном тогда журнале «Мурзилка», откуда отправился на десять лет в Мексику. Жил в тамошней гигантской столице и на маленьком острове Косумель посреди Карибского моря, где писал картины, ловил лангуст и обтрясал кокосовые пальмы.   

   Вернулся в Москву в 2001 году. Перемена мест и начало нового века привели к тому, что начал писать повести и романы для взрослых, - «Мексиканский для начинающих», «Московские наречие», вышедшие в издательстве АСТ.

    Самый большой комплимент о своем творчестве услыхал когда-то от пермского писателя Льва Кузьмина: «Когда читаешь твои рассказы, хочется жить!»   

   Остается добавить, что с тех самых пор стремлюсь написать так, чтобы прочитавшему не только хотелось жить, но и заново родиться, хотя бы и на Таганке в роддоме имени Клары Цеткин… 

============================

Когда напечатали мой первый рассказ «Луна и рыба», я ужасно смутился. Не меньше, пожалуй, чем от  первого в жизни слова «щи».

   Вновь обнаружилось несоответствие. Внутреннее. На этот раз меня и моего первого рассказа. Прозаичный такой рассказ. Кургузый.

   И при всем желании его нельзя было посчитать окончанием чего-то большого и прекрасного. Выхода не оставалось, и я решил, что он должен стать началом – какого-нибудь славного, надеялся, творческого пути. Так несколько отвлеченно рассуждал, но, тем не менее, к этому «пути» слегка примеривался. К пути из слов, которые должны были поддержать «Луна и рыбу».
============================  

А если совсем уж  честно говорить, то родился я в Китае времен династии Хань, то есть примерно в третьем веке до Рождества Христова.

   К сожалению, родителей никак не припомню. Да и трудно сказать определенно, чем тогда занимался. Кажется, немного колдовал и знался и лисами. Кое-какие сведения об этом можно почерпнуть из рассказов Ляо Чжая о чудесах.

   Скудость фактов вполне объяснима – все же двадцать три века миновало. Сейчас и представить себя не могу древним китайцем.

   Совсем другое дело – сербом.

    Тут и год рождения почти точен – между 1567-ым и 71-ым.

   И всю жизнь лазил по лесам. Не по хвойным, не по лиственным, а по тем, что ставили в храмах для живописных работ – фрески писал. Ангелов, апостолов, святых и великомучеников. Особенно хорошо помню Тайную вечерю, и архангел Гавриил из монастыря в Жиче как живой перед глазами.

   Последняя была работа, поскольку, положив пробела на лик, оступился и рухнул с лесов-то. Об каменный, думаю, пол. Не каждый богомаз так жизнь заканчивает. Очевидно, грешен был.

   Поэтому вскоре и объявился в Москве в роддоме имени Клары – в четыре часа знойного дня.

   А вскоре был перевезен в дом на Большой Коммунистической. Судя по всему, это был старт на длинную дистанцию.

   В первые годы меня беспрестанно таскали по стране родители-геологи. Затем по инерции перемещался самостоятельно.

   Кое-как, хотя и с отдельными проблесками, окончил школу и факультет журналистики МПИ.

   Работал реставратором настенной живописи в церквях и монастырях – христианских, мусульманских и буддийских.

   В отрочестве, кстати, мог угадать, не подглядывая, любую карту из колоды. Да не развил этот атавистический дар, и он быстро увял. Зато возникло нечто новое – начал писать рассказы.

   Первый напечатали, когда еще учился в школе. Через одиннадцать лет, прожитых, пожалуй, не лучшим образом, вышла тоненькая книжка «Белый воробей». С тех пор издано больше дюжины разного объема, но все толще и толще. Некоторые переведены в Европе и Азии. В частности, в Китае и Сербии.

   Тридцати семи лет отроду, когда гении так или иначе гибнут, вступил в Союз советских писателей. К тому же работал ответственным секретарем журнала «Мурзилка».

   Побывал в Сербии. Что-то вроде бы мерещилось, слегка будто бы знакомое.

   А до Китая пока не добрался, задержавшись в Монголии.

   Нередко подворачиваются ложные пути. Как разобрать, который истинный да праведный?

   В 1991 году, еще до окончательного роспуска Союза, приехал в Мексику на книжную ярмарку и задержался там на десять лет среди пирамид, кактусов, текилы, ацтеков и майя. Причем последние два года обитал на острове в Карибском море – близ полуострова Юкатан.

    Зарабатывал рыбной ловлей, добычей лобстеров и понемногу живописью. Некоторые картины нарочно вымачивал в соленейших караибских водах. В черный день сезона дождей хорошо шли под пиво.

   Остров – семьдесят километров на двадцать – тишайший, особенно, когда повсеместно отключалось электричество. Самые тяжелые преступления – кражи велосипедов. За это полагалась смертная казнь. Хотя на острове вообще никто не умирал. За все прожитое там время – только три коровы, которых завез еще Христофор Колумб.

   Мне уже казалось, что началась новая, четвертая по счету, жизнь. Я бойко говорил на испанском, и однажды понял, что моя фамилия, если отсечь лишнее, состоит из двух примечательных слов – «оро» и «фе». То есть – «золото» и «вера». А с артиклем "де" посередке – золотая вера. 
Над этим следовало бы призадуматься. Да на острове в Карибском море сложно - без всего легко обойтись, как без штанов и обувки.

   А вера-то, тем более золотая, должна постоянно работать – выживать и совершенствоваться. Иначе непременно увянет.

   Из этих соображений я и решил заканчивать третью жизнь там, где ее начинал и где без веры никак не выжить. Словом, в России.

   Надеюсь, зачтется в дальнейших воплощениях. Тогда и жизнеописание может стать обширней…

============================ 

А пока немного благожелательной критики - 

  Святослав Сахарнов - 
«Александр Дорофеев любит и знает слова – ведь вот как он ловко подметил, что «трасса» - слово быстрое и что самое точное прозвище для полярной совы – «снежная старуха». Ну, а раз так, то и книжки у него должны получаться добротными».

   ==========================

 
  Ольга Корф -
Первая же книжка Александра Дорофеева – «Белый воробей» - привлекла внимание критики, настолько свежим и своеобразным был авторский слог.

   Дорофеев – человек широких интересов. Конечно, главное поле его деятельности – литература, но он еще и отличный редактор (некоторое время был ответственным секретарем журнала «Мурзилка»), и художник (возможно, новый его роман выйдет с рисунками автора). Работал он также реставратором, участвовал в археологических раскопках… Путешественник он заядлый, и однажды его на целых десять лет занесло в Мексику, где жизнь подарила ему массу впечатлений и оригинальных сюжетов.

   Когда в 2001 году, вскоре после возвращения, он читал отрывки из своих новых произведений собратьям-писателям и другой литературной публике, мы остро ощутили, как не хватало нашей приугасшей было литературе иронического оптимизма и импрессионистической смелости Дорофеева. Его «мексиканские сочинения» печатались в периодике – к примеру, в журнале «Октябрь», - а скоро должны выйти романы «Мексиканский для начинающих» и «Московское наречие».

   Для детей им написано больше десятка прекрасных книг. До Мексики – «Белый воробей», «Ночная радуга», «Звезда корабельная», «Заоблачные истории», «Дом в снегу» и другие, включая изданные в «Малыше» книги о Петре Первом. В новейшее время – в серии «Рассказы о художниках» издательства «Белый город» вышли книги о Кустодиеве и Шишкине, написаны же еще несколько: о Коровине, Врубеле, Ге, а также о древних японцах и майя.

   Публикаций в периодике у него множество, и он всегда узнаваем, как всякий великолепный стилист.

   О чем бы ни писал Дорофеев – о природе, радующей бесконечным разнообразием, о сильных детских впечатлениях, об истории или живописи, он всегда берет читателей в плен, захватывая их внимание. И «оковами» становятся точные и неожиданные слова. Вот фраза из рассказа «Китовый чемодан»: «Это был единственный чемодан в мире – гигантский, черный, перепоясанный ремнями, как полевой офицер», и этот образ, поразивший читателей в начале истории, растет, обрастает «мясом» подробностей и постепенно превращается в символ мечты. Счастливое волнение испытал герой, когда получил этот легендарный чемодан в подарок: «… я тут же открыл  китовый чемодан. Он был немыслимо пустой, и я сразу начал складывать туда все, что под руку попало. Скоро заметил – комната опустела, а чемодан заполнен едва наполовину. Я сел в чемодан, думая, не запихнуть ли туда и елку. Как-то незаметно прилег и заснул. И снились мне в китовом чемодане новогодние сны, в которых был запах елки и океана».

   Как часто бывает у Дорофеева, внешне простые вещи помогают достичь настоящих философских глубин. Мысль о всеобщей связанности предметов, явлений и событий не оставляет его героев. А цемент, скрепляющий все на свете, - это слово.

   В рассказе «Камень-пламень» речь идет о магии поэтического слова, но волшебной силой обладает слово вообще. Как замечено в конце рассказа: «Вроде знаю, что на слово можно поймать. А ловлюсь и восторгаюсь на крючке».

   Пойманный, плененный, захваченный, читатель совершенно счастлив, потому что радость жить, чувствовать, понимать и участвовать передается ему от автора, обливает его и освежает, как щедрый дождь. Так что читайте рассказы Александра Дорофеева – лучшее средство от душевной засухи.

   ================================== 

    Лола Звонарева-
«Повесть о Петре Первом состоит из маленьких главок-притч, каждая из которых внутренне завершена. Дорофееву-реставратору не привыкать тщательно выписывать мельчайшие детали, ему понятны и близки древнерусские иконописцы и Городецкие мастера. Рассказывая о Петре, прозаик будто разворачивает перед нами серию житийных клейм: в каждом свой маленький сюжет. И вновь умело вписаны в причудливую ткань этой прозы, чуть стилизованной «под старину», толкования слов иностранных…

   Дорофеев умеет слышать музыку слова, терпеливо работать над «тканью» прозы, добиваясь упругости и отточенности фразы, особого ритма, созвучного строю мыслей и характеру персонажей. Внутренний артистизм, душевное изящество помогают прозаику находить каждый раз новый повествовательный ключ, избегая самоповтора, менять интонацию.

   На смену первым книгам лирических миниатюр о природе и романтическим притчам о Петре приходят динамичные новеллки, построенные на забавных ситуациях. Это о книге «Заоблачные истории».

   А ведь, кажется, что написать о десантниках – непосильный для лирика и романтика социальный заказ. Но автор обживает и этот новый для него мир, наполняя все звуками, цветом, запахами. И ожили, заиграли даже привычные фамилии (в полном согласии со славными традициями обериутов сложились они в забавный ряд): «Фокин, Пакин, Царев, Королев» - будто строчка из детской считалки.

  Читая столь непохожие друг на друга книги А.Дорофеева, понимаешь: их автор наделен праздничным даром – естественно-игровым восприятием мира, он не забыл, что «в детстве жарче солнце, гуще трава, обильнее дожди и смертельно интересен каждый человек».

  Александр Дорофеев потому, наверное, и стал детским писателем, чтобы говорить с теми, чьи души еще не разучились летать».
================================
И кое-какие, если угодно, выбранные места из книжек -


  у-словно-роман  "Московское наречие",  подзаголовок которого сообщает: Сам Папа Римский со многим бы тут согласился.

   Герой романа реставратор Кузьма Бубен, известный под именем Туз, которое получено им за преферансом.

    Все начинается его отроческо-юношескими любовными приключениями, то есть встречами с женщинами, дающими ему не только чувственный, но и жизненный опыт.

   «Бросив полуголую утку, они устремились в дальнюю складскую палатку, якобы за солью и макаронами. Среди мешков и коробок, отодвинув лопаты, Лета скоро устроилась на земляном полу и пожелала, чтобы он упал сверху, - решительно, точно топор. «Затопчи, как селезень утицу! – настаивала фольклорно, расплываясь податливой глиной. – Ах, вылепи, что хочешь!»

   В памяти Туза забрезжило, и он, наконец, вспомнил Лету. В лицо мог не признать, но по Ней – всегда. Подобно многим племенам постоянно желал и жаждал обладать этой вечно манящей, как древнее междуречье с Персидским заливом, областью стана. Она, словно плавильный горн народов, колыбель цивилизации, заслоняла всю остальную природу, еле замечаемую Тузом. Дождь, солнце – все одно! И это, конечно, напоминало о рабстве. Едва ли даже с раскопанным подсознанием вымолвишь, у чего именно.

   Вообще, в самых простых народных загадках и фигурных очертаниях, не говоря уж о физических картах мира, улавливал он намеки на совокупление. Представлял, например, как плотно сходятся Евразия и Африка с Америкой, сливаясь в один праматерик Пангею, и Берег Слоновой Кости, тесня Ямайку, проникает в нежное Карибское море.

   «О, африканский рог! – вскричала Лета, ощутив его замысел, но путаясь в географии, - Ай, палач!» - взвизгнула она и уже беззвучно, потеряв голову, настолько взрыхлила ногтями землю, что выкопала древний амулет.

   Это была бронзовая бляха, вроде квадратной пуговицы с дыркой посередине и четырьмя каменными шариками в виде солнечной облепихи по углам.

   «Артефакт. Возможно, тохарский, - заметила, сдувая пыль. – Возьми и носи на груди, не снимая, чтобы оберегал от беспамятства и злых чар, особенно половых»…

   «Туз, похоже, уже начал понимать монгольский и время от времени прашивал: «На каком языке говорим?» В голове его все перепуталось и выглядело необычайно знакомым, даже Хуха с Жупаной. Возможно, от быстрой смены часовых поясов и крепкого напитка «Баянгол» они час от часу становились привлекательней. Но никак не возникало чувство перетекания из одного полного сосуда в другой, что предвещает обычно близость, вроде алфавитной.  «Пойдем к тебе в номер, - сказала вдруг Хуха, - Ты будешь нашим священным государем богдо-гэгэном».

    Кто бы знал, что этот монарх неприкасаем, а права его ограничены? Проснулся он ранним утром на полу, а в кровати, разметав простыни, спали, обнявшись Хуха с Жупаной. Было где отдохнуть глазу. Их лица, бесконечно-загадочные, простирались, словно плоскогорье Гоби, над которым вчера пролетал. Они казались неотличимыми, как пески соседствующих пустынь, как Сырдарья и Амударья, в воды которых он так и не вошел.

   Конечно, его повсюду принимали за своего. Однако лицезревшие с одной стороны не могли бывало признать, увидав с противоположной. «Ты кто?» - вздрогнула Жупана, очнувшись.  «Это богдо-гэгэн, - сказала, потягиваясь, Хуха. – Он обещал ресторан и сегодня». Несколько дней они не покидали гостиницу, и Туз заворожено слушал, как Хуха с Жупаной кончали горловым пением, напоминавшим гул запущенной юлы. Без его, впрочем, участия. Им хватало друг друга. В постели они уподоблялись слившимся полноводным рекам – перекрытым и утерявшим природные русла. Такого трудно ожидать вдали от европейской цивилизации»…

==================================
из книги «Мексиканский для 
начинающих» -

   Его не убили только потому, что обнаружили запазухой эту книгу.

   «Когда она проходила по улицам, даже малые бесштанные дети, забывшись и заглядевшись, какали прямо на мостовую».

   « Много лет назад, когда он был моложе, но также сидел за этим кофейным столиком, к нему подошел человек в шортах, сандалиях и панаме. К нему часто подходили просители, но этот был с портфелем, откуда быстро извлек какой-то предмет, оказавшийся молотком, и со всего маху погрузил в голову дона Хасима.

    Тогда дон Хасим не носил сомбреро, и молоток прочно засел в голове, с хрустом, будто в кокосе. Только белая ручка торчала, и казалось, что на плечах дона Хасима – сковорода.

   В те времена пошла какая-то мода бить по голове ледорубами и молотками. Так погиб Леон Троцкий, за которого некому было переживать. Так погиб и дон Хасим. Закончилась его власть на острове, что сулило бурные перемены и беспокойство с уголовным наклоном. Все наши разом подумали об этом и не захотели нового хозяина. Вот что, говорят, спасло дона Хасима. Хотя и сам он стойко выдержал удар молотка, который, как оказалось, не повредил ничего существенного.

   Правда, в американском госпитале, куда отвезли дона Хасима, сказали, что извлечь молоток невозможно. Ручку, которая торчала слишком безобразно, отпилили. Она теперь едва выступает над левой бровью. Когда дон Хасим в сомбреро, совсем ничего не заметно. А ударная часть молотка как-то прижилась, черная среди серого вещества.  «Молот у меня есть, серпа не хватает!» - так шутит дон Хасим, сидя в бронированном сомбреро за чашкой кофе»…

=============================
из повести "Гнездо времени"
  «Мы поравнялись с отдельно взятой обезьянкой, прикованной длинной цепью к голому поваленному дереву. Уж не знаю, что примерещилось этой обезьяне, но, совершив немыслимый прыжок, она очутилась на Петиной голове, свободной в это время от шлема.

из повести "Прыжок назад"         

  «Сейчас я думаю и вспоминаю, лечил ли кого-нибудь дон Хуан. Кажется, навряд ли. Пока он ездил во Францию, желтая лихорадка миновала. А других болезней, кроме утопленников или убитых грозой, не появлялось. Однажды на футбольном поле молния ударила сразу двух защитников и одного полузащитника. Их тут же закопали в землю, чтобы утекло электричество. Дон Хуан Андусе примчался на велосипеде, в руках у него был шприц. Он хотел немедленно сделать уколы и велел откопать защитников и полузащитника. Уже стемнело от грозы и подступавшей ночи. Уцелевшие игроки перекопали футбольное поле, но никого не нашли. Лучше сказать, под левыми воротами наткнулись на древнее захоронение индейцев майя. А те, кого ударила молния, будто утекли вместе с электричеством, так я сейчас думаю, они растворились без следа»…

===================================== 

 из новеллы «Корабль забвения» 

   «Я переполнен годами, как обжора, до тяжести, и трудно сейчас сказать, не знаю, мои ли это воспоминания. Их много вокруг и лезут чужие. Все путается, рассыпается, как белый пляжный песок. Вот вижу один бригантин в море, который ждет меня. На него можно без билета. На его борту, думаю, есть ли кто? Немного страшно, если нету!

    «Подожди, подожди еще немного, - поет дон Томас, - прежде, чем увозить мое счастье! Подожди, корабль забвения! Я умру, когда ты поднимешь паруса»…

   Солнце растворилось, исчез горизонт, и дон Томас Фернандо Диас легко и незаметно вошел в ствол пальмы, под которой обыкновенно сидел. Лучше сказать, слился, чтобы вместе утечь в песчаную воронку, через какое-то время.

   Все наши знают эту пальму-подростка. У нее, одной из немногих, есть  имя. Ее так и называют – пальма дон Томас. Если усесться под ней на закате, можно услыхать голос, знакомый, хоть и с  привкусом кокоса. Дон Томас рассказывает о жизни на острове Чаак, как ее видно оттуда, где он сейчас»…

    «Он бесстрашен, дон Томас Фернандо Диас, как человек, поверивший, что ничего страшного в этой жизни нет»…

=====================================                    

из повести о живописце Иване Шишкине  

   «Весну и лето следующего года Шишкин провел в горах Швейцарии, но и там работа не шла – написал всего несколько этюдов. В сентябре он приехал в Цюрих, где решил заниматься в мастерской анималиста и пейзажиста Колера, автора известной картины «Бык, ворвавшийся на луг».

   «Кто хочет учиться животных писать, то поезжай прямо в Цюрих к Колеру – прелесть, я до сих пор и не думал, чтобы так можно писать коров и овец», -  признается Иван Иванович.

   Впрочем, подлинной его любовью были, конечно, деревья. И даже тени, роняемые ими на траву.  «Тень, - говорил Шишкин, - душа дерева!»  Он кропотливо изучал анатомию дерева, его физиономию и характер. На редкость цельный и последовательный  художник, без изгибов и отступлений. Можно сказать, что весь свой творческий век, около пятидесяти лет, он писал одно великое дерево – Древо Жизни»…

================================= 
Когда мне было лет пятнадцать, а может, вскоре после окончания школы, приснился отчетливый, приятный сон. 
Будто бы у меня вышла книжка. Не слишком толстая, но в твердой обложке.  Словом, точно как путевые очерки Ивана Алексеевича Бунина о путешествии в Палестину - было такое издание начала прошлого века.
Сбылось сновидение не сразу и не в полном, как говорится, объеме печатных листов, не говоря уж о качестве самого текста.
Впрочем, хочется верить, впереди еще есть время для того, чтобы сон сбылся во всех подробностях.

А пока имеется следующее - общим тиражом примерно миллион с четвертью экземпляров...
                                    

Изданные книги:

«Белый воробей», - «Детская литература»,1980

«Ночная радуга», - «Детская литература»,1981

«Ключ от моря», - «Малыш», 1988

«Корабельные пути», - «Малыш»,1989

«Дом в снегу», - «Детская литература», 1989

«Путь наш далек», - «Малыш», 1991

«Заоблачные истории», - «Детская литература»,1991

«Звезда корабельная», - «Детская литература», 1992

«Корабельные пути», - «Малыш»,1994

«Рыжий ослик, или превращения», - «Глобал МСН групп», 2005

«Шишкин», альбом, - «Белый город», 2006

«Кустодиев», альбом, - «Белый город», 2006
"Врубель", альбом, - "Белый город", 2010

«Мексиканский для начинающих», - «АСТ, Астрель», 2008

«Московское наречие», - «АСТ, Астрель», 2008

«Человек-волна», - «Белый город», 2008

"Эци Кеци", - "Вебов и Книгин", 2010

"Веретено", - "АртХаузМедиа", 2010
"Божий узел", - "ЖУК", 2012
"Посланники",- изд-во Сретенского монастыря, 2015
"Выставка", Ридеро, 2017
"Гнездо времени", Ридеро, 2017
"Бабушкин год", Ридеро, 2017
"Пять зверских капель", Ридеро, 2017
"Ключ от моря", Лабиринт, 2017
"Корабельные пути", Лабиринт, 2017
"Путь наш далек", Лабиринт, 2017