Звезда корабельная

             Повесть о юности императора Петра Алексеевича,

              о создании русского флота, о победах и неудачах

  вкупе с достоверными записками

барабанщика Преображенского полка

                  Ивашки Хитрого

          Потехи и учения

           часть первая

Вступление

«Под лежачий камень вода не течет»

   Триста лет  назад жил-был в России царь – Петр Алексеевич.

   Петр – имя древнее, греческое. В переводе на русский язык значит «камень». Известно, под лежачий камень вода не течет. То есть, если сидеть без дела, толку не будет.

   Но уж царь Петр Алексеевич без дела не сидел ни минуты. Даже, говорят, не мог он ходить спокойно. Все бегом – повсюду ему хотелось поспеть. Да и не от какой работы не отворачивался. То Петр Алексеевич простой солдат, то матрос, то корабельный плотник, то бомбардир при пушках.

   Иногда так говорят: вот царь-государь или король-император город, к примеру, построил. Если не город, так дворец, крепость или корабль. Это не совсем верно, лишь отчасти. Обычно царь только распоряжался, приказы отдавал. Чтобы, мол, через месяц на этой вот полянке замок стоял – красивый да крепкий! Разумный приказ тоже, конечно, дело важное. Однако работать каменщиком или плотником, понятно, – не царское это занятие…

   А царь Петр Алексеевич таков был, что ко всякому делу сам руку прикладывал. И топор ловко держал, и ружье. И украшения костяные точил, и пушки корабельные отливал. Да потом сам кораблем правил – хоть в ясную погоду, хоть в шторм.

   Ну, никак не сиделось царю Петру на месте – на троне серебряном, в зале, турецкими коврами обитом. Какой уж там «лежачий камень»!

   Немало славных дел начинал Петр Алексеевич по всей стране России. Стремглав, будто камень, из пращи пущенный, - то тут он, то там где-то, совсем в иных краях. Своим примером и показывал русским людям, как много нужно знать и уметь, как любить свое дело, чтобы Россия стала могучей державой.

   Вот так и сдвинул он с места громадный, неподъемный камень –  целую обширнейшую страну. Повернул ее к великим делам – к наукам, к ратным подвигам, к новым неведомым землям.

Сказка про сине море-окиян

   А науки в ту пору не жаловали. При царском дворе думные люди, стольники да спальники, любили шумную беседу, пиры-застолья.

   «Солнце да месяц на небе, хлеб в амбарах, шапка, слава те Господи, на голове – чего еще надобно? – поглаживали они длинные бороды. – От наук иностранных одна смута. Верная погибель!»

   Многие при дворе и грамоты толком не знали. Ну, конечно, царевича Петра учили грамоте – эдак неторопливо.

   -«Аз» - первая буква, - говорил учитель Никита Зотов, - потом идут «буки». Дальше «веди» и «глаголь».

   -Дальше-то, дальше что? – торопил Петр. Ах, много знать ему хотелось, обо всем на свете.

   Но Никита Зотов не спешил:

   -Сперва «аз» да «буки», а потом все науки! Не то «буки» боднут, «веди» солгут. Не торопись в науки, Петр Алексеевич!

   -Конечно, государь, поменьше ты об этом задумывайся, - поддакивали думные люди, стольники, спальники, - Или тебе плохо живется-тужится? Все ведь просто в нашем мире – поешь вволю, поспи сладко, подумай коротко. А Никита Зотов еще сказку тебе скажет.

   -«Азы» пройдешь, «буки» одолеешь, «веди» изведаешь – тогда уж «глаголь», говори. Этак и доберемся до пятой буквы – «добро». С добром хорошо жить, праведно, - начинал Никита Зотов так, что Петр задремывал. – Но это только присказка – сказка впереди… За тридевять земель, в тридесятом царстве, на синем море-окияне…

   -А что это за море-то такое? – вскидывал Петр голову, - Что за окиян?!

   -Сине море, государь ты мой Петр Алексеевич, - вздыхал Никита Зотов, - Сине море-окиян, как у нас говорится. А за морем тем буки живут – рогатые да копытные…

   Немудрено тут было остаться неучем и невежей. Тем более что и Никиту Зотова отослали вскоре за границу с посольским поручением. И вот к четырнадцати годам Петр и читал неважно, и писал с ошибками.

   Хотя невежей его никак нельзя было назвать. О, востроглазо смотрел он на мир, широко раскрытыми веждами. Всего, без края, хотел изведать.

«Беру звезду!»

   Однажды князь Яков Долгорукий рассказал Петру про диковинный инструмент – подарок заезжего торговца:

   -Мудреная вещь - с цифирками, со стеклышками. Крутится все, вертится, да еще расстояние измеряет. Не шагами, не локтями, а в иностранной мере. Стоишь сам на месте, а уже знаешь, сколько, к примеру, до того дерева пути.

   -Где же сей инструмент!? – загорелся Петр. – Видеть его желаю!

  -Ох, государь, - понурился Долгорукий, - то ли затерялся где-то, то ли, боюсь, скрали. Не научен я диковиной управлять. Без дела в сенях лежала…

   Петр, конечно, огорчился. Видно, думал уже, как будет измерять расстояния по всей России – из конца в конец.

  -Что ж, - сказал он, - поедешь с посольством во Францию, так достань мне точно такую вещицу.

   Через год и три месяца возвратился Долгорукий, а не забыл однако про наказ.

   -Вот – астролябия! Так зовут сей инструмент в иностранных землях, - пояснил он.

   -Астролябия, - повторил Петр, разглядывая механизм. – Мудреная вещь, и называется чудно. Показывай, Яков Федорович, как расстояния брать.

   -Эх, государь, сам знаешь – много было в Париже дел государственных. Не дошли у меня руки в устройстве этом разобраться…

   -Или, Долгорукий, у тебя руки коротки стали? – рассердился Петр. – Или не понимаешь, что астролябия – дело государственное!? Чтобы немедля нашел мне человека ученого, ведающего, как механизм сей работает!

   Это было не простое задание. При царском дворе и не слыхал никто об астролябии. С большим трудом отыскали одного знающего человека – голландского купца Франца Тиммермана. Сразу привели к Петру.

   -Да, - говорит Франц, - действительно астролябия. Латинское это слово. А на вашем русском языке означает «беру звезду». Определяет положение звезд на небе, а также расстояния на земле. Только, прошу прощения, без арифметики и геометрии с нею не совладать, ваше величество.

   -Какое я тебе величество! – нахмурился Петр. – Ты и годами старше, и знаешь больше. Учи всему, что сам ведаешь!

   И с тех пор ни на шаг не отпускал от себя Тиммермана. Быстро Петр разобрался в четырех правилах арифметики и выучился управлять астролябией. То и дело измерял какие-нибудь расстояния.

   Как-то вечером проходили они с Тиммерманом у Просяного пруда неподалеку от села Измайлова. За целый день уже наизмерялись вдоволь.

   Звезды появлялись на небосклоне. Отражались в пруду. Петр подбежал к берегу.

   -Беру звезду! – крикнул он и хватил со всего маху рукой по воде. Так что брызги веером взметнулись к небесам.

   Тиммерман отшатнулся и даже присел.

   -Гей! – развеселился Петр. – Не пугайся, любезный Франц! Звезды погодя брать будем. А пока на земле дел хватает.

Что можно найти в старом амбаре

   В селе Измайлове Петр бывал часто. Обычно с Тиммерманом. Тот еле поспевал за Петром – отдуваясь на ходу, рассказывал о голландских городах, обычаях.

   -Быстро там время бежит, как по дороге торной, и меняется жизнь день за днем. Сейчас ворочусь – и родной дом, возможно, не признаю.

   -А вот гляди, Франц, - остановился Петр у одного двора. – Крепок амбар срублен, велик размером. Как стоял, так и стоит, века не меняется. А ведь, ей-ей, хламом завален! – пригнувшись, вошел он внутрь. – Так и страна наша Россия – крепка и обширна, а много в ней хлама никчемного, порядков обветшалых…

   В полутьме амбарной виднелись какие-то полурассыпавшиеся бочки, куча облезлых веников, треснувший безъязыкий колокол, развалившаяся телега об одном колесе. И вдруг Петр различил такое, чего ни в одном амбаре быть не должно.

   Крутые, крепко сбитые дощатые бока заканчивались высоким строгим носом, который упирался  прямо в амбарный угол, будто рассекал деревянную волну.

   Петр подобрался ближе. Конечно, это была  лодка. Однако очень большая. Видно, давно здесь стояла – почернела, рассохлась. И все-таки доски ее были какие-то особенные – совсем не те, что у бочек. И пахли удивительно – так, что Петр вспомнил неожиданно о синем море-окияне.

   -Что за судно? – вполголоса спросил он подошедшего Тиммермана.

   -А, бот английский. При кораблях держат для всяких мелких нужд. Шустро бегает под парусами – не только по ветру, но и супротив, курсом бейдевинд.

   -Да не бывает такого! – воскликнул Петр. – Разве может судно против ветра идти?!

   -Может, может, государь, - кивнул Тиммерман. – Разум человеческий все одолевает.

   А Петр уже запрыгнул в бот, где стал во весь рост, раздвинув ноги, чуть наклонившись вперед, будто в грудь ему бил сильный ветер.

   -Гей! Гей! Слышать желаю: есть ли такой человек, что лодку починит, и ход ее покажет?

Второй Тиммерман

   Жил в Москве столяр по имени Карштен-Брант. Родом из Голландии. В былые времена служил матросом на кораблях, да и на верфях суда строил. Его-то и привел Тиммерман к Петру Алексеевичу.

   -Тот ли ты, кто мне нужен? – спросил Петр. – Что делать можешь?

   -Домы рублю, столы да стулья,  - поклонился Карштен-Брант, - Также и лежанки по заказу.

   -А судно морское починишь ли?

   -Конечно! – кивнул Карштен-Брант. – Я ведь тиммерман…

   Петр даже обошел кругом голландца, сильно при том нахмурясь.

   -Что говоришь, дурная голова?! Уж есть у меня один Тиммерман. Францем звать! Гляди, будешь плетьми бит, как самозванец!

   -Прости, государь, - вмешался тут Франц. – Не самозванец он, а тиммерман доподлинный. Не по имени отческому, а по делу своему – истинный тиммерман. Так у нас в Голландии называют корабельных плотников.

   Поглядел Петр на одного, на другого и улыбнулся:

   -Что ж. Один Тимммерман – хорошо. А оба-два – будут мне корабли строить!

Узкая вода

    Действительно, Карштен-Брант довольно быстро починил бот английский. Петр достаточно помощников выделил, да и сам не только со стороны наблюдал – и весла строгал, и паруса подшивал, и мачту ставил…

   Спустили бот на Яузу. Карштен-Брант паруса поднял, и пошел бот, пошел по реке – хоть по ветру, хоть супротив, без всякого внимания к слабому речному течению.

   Петр по берегу бегает  - не может на месте устоять.

   -Гляди, Гаврюшка! Степка, гляди-ка! Против ветра идет! Лукьяшка, курс – бейдевинд!

   Товарищи Петра, сверстники его, дети дворовых людей, конюхов царских, тоже радуются – эх, как шибко, резво бот идет, мелкую волну рассекает! А Федоска Скляев, парень горячий, уже в реку полез: мол, еще посмотрим, кто быстрее плавает…

   Ловко Карштен-Брант парусами управляет, а нет-нет, да в берег и уткнется. Тесно на Яузе. Причалил он, и сам  Петр с Лукьяшкой Верещагиным и Гаврюшкой Меншиковым в бот запрыгнули.

   Ах, ветер упругий! Паруса трепещут, и сердце замирает. Слушается бот английский Петра, как хорошо объезженная лошадь. И вдруг – опять берег под носом. Ну, никакого раздолья! Тесно, узко в здешних речных берегах.

   -Яуза! –  вынырнул у самого борта Федоска Скляев. – Недаром имя таково – я узка!

   -Гей! – крикнул Петр. – Вырвемся из этих уз! Еще по морю-окияну ходить будем!

Плещеево озеро

   Перевезли бот на Просяной пруд. Да разве это вода? Тина да ил. Гуси гогочут.

   Петр проведал, что есть под городом Переславлем большое озеро. И пути-то конного от Москвы всего два дня. Отправились поглядеть, что за озеро такое.

   Дорога шла холмами и долинами, мимо рощ и полей. И вот с высокой горки открылось вдруг озеро. Плоское, гладкое лежит, и дальний берег не виден – такое раздолье! Тут и ботик английский маловат будет, не по ноге он Плещееву озеру.

   Ветер птичьи крики доносит. Там и сям стаи чаек. «Эх, вот бы столько кораблей на воду спустить, - думает Петр, - Целую флотилию!» И представилось ему сине море-окиян и множество на нем кораблей русских под белыми парусами-крыльями. Куда хотят, туда и летят!

  Хотя долго Петр не мечтал. Любил сразу за дело взяться.

  И вскоре на речке Трубеж, впадающей в озеро, соорудили что-то вроде простецкой верфи - набили деревянных столбов-свай, - и принялись  корабли строить.

  Компания собралась подходящая. Были тут и Карштен-Брант, и Франц Тиммерман, и товарищи Петра – Федоска Скляев, Гаврюшка Меншиков, Гришка да Тишка Лукины, Сашка Кикин, Лукьяшка Верещагин, Данила Новицкий, Оська Зверев да Лука Хабаров.

   Работы никто не сторонился, и дело поспешало. Кто парусами занят, кто по щегольному промыслу – мачты ставит, кто кривули гнет для корабельного каркаса, кто бревна на доски пилит.

   Да и как отлынивать, когда сам Петр без устали трудится: то пила у него в руках поет, то топор посверкивает. С утра до заката. А как день уходит, так велит костры разложить – до того ему охота поскорее увидать первый корабль на Плещеевом озере.

Яблони и корабли

   На берегу озера Петр посадил яблони. За три года, что строили здесь флот, деревья подросли. Они уже и яблоки давали.

   -А все же корабли наши быстрее растут, чем яблони,– сказал как-то Петр Федосею Скляеву.

   -Зато яблони долго живут, а у корабля жизнь короткая, - ответил Федосей.

    -А хоть короткая жизнь, да славная! На ветру и на волнах! Пусть короткая жизнь, да бурная!

   Подошло время спускать первый корабль на воду. Петр подрубил подпоры, и корабль медленно сошел в реку – тихая волна покатилась к берегам.

   Под колокольный звон и пушечные залпы вышел первый корабль в Плещеево озеро.

   Как раз яблони зацветали.

Красный день

   «Не велик наш флот покуда, - подумывал Петр,  - Да ведь все большие дела с малого начинаются…»

   Да вот стоят уже у пристани два фрегата и три яхты – ладные, как игрушки резные. Глаз не нарадуется. Ах, какие богатые украшения для Плещеева озера!

   Ранним утром перво-наперво Петр из окошка поглядит: как там корабли поживают?  И спать бы не ложился, а так бы и любовался, до чего хороши, нарядны!  Особенно последняя спущенная на воду яхта. Как младшая дочь в семье – самая пригожая!

   День был красный, и сердце особенно радовалось, когда отошла яхта от причала в пробный поход.

   Озеро лежит покойное, солнцем вызолоченное, и гордо плывет по нему красавица под белыми парусами. Ну, просто царевна! Петр с берега ей рукой машет.

   И вдруг накренилась яхта.

   Завалилась на бок! Перевернулась!

   Попрыгала команда в воду…

   Не верит Петр глазам своим. Потемнело в глазах, будто солнце за тучи зашло. Молча смотрит он на днище перевернутой яхты. Вот только что была на воде птица белокрылая, а теперь корыто опрокинутое. Нет горше картины! Стыдно глядеть, как на распутную пьяную девку…                                                                                                                                                                                 

   Выбралась на берег команда. Стоят потупившись, страшно на Петра глаза поднять. Вода с них ручьями бежит. А Федоска Скляев и вовсе разрыдался – и яхту жалко, и себя мокрого, и день ясный. Был красный день, а стал черный.

   -Эй, хватит, братцы, нюнить! – прикрикнул Петр. – Живо за работу!

   Взялись за дело, и день вроде вновь прояснел. Подняли кое-как яхту. Воду отчерпали. А все клонится яхта на сторону – не идет, а хромает, как увечная. Еле-еле подвели к пристани.

   Вечер наступил, ночь пала, а Петр все измеряет, высчитывает, где ошибка в постройке.

   «За красотой погнались, - думает. – Да о главном-то позабыли – корабль не игрушка. Может быть красив, как день ясный, а все проку нет, коли размеры точные не соблюсти. Рано нам, пожалуй, о красоте думать. И не красные дни нам нужны, а бурные – с ветром да волнами. Только так научимся корабли надежные строить. Иначе останется дело наше забавой пустой, игрушкой детской».

   А над озером солнце красное поднимало уже новый день. Тихая, спокойная лежала вода, и текла над ней, как сон утренний, серебристая дымка.

   -Ну, - заметил Петр, - опять красный день будет…

День радости и славы

   Не терпится Петру испытать флотилию. Чтобы все корабли прошли строем по озеру.

   Наказал он Луке Хабарову перевезти из Москвы еще шлюпки да карбасы. Все флотилия побольше, посолидней будет. И ту злополучную яхту успели подправить.

   Выстроился весь русский флот на Плещеевом озере. Грянул пушечный залп, и двинулись корабли с попутным ветром. Ровно идут, хорошо.

   А на берегу народ собрался из Переславля да окрестных деревень. Конечно, невиданное дело – столько судов на озере. Только куда им плыть-то? От берега до берега – путь не слишком долгий…

  Да и на что тут корабли нужны? Так, забава. А ведь лесу одного сколько перевели! Из тех бревен славные дома можно было сложить…

  Однако все равно, как ни крути, – праздник! Весело глядеть на корабли под белыми парусами. Колокола звонят, пушки палят. Экие корабли русский человек соорудил!

   Достигла флотилия другого берега. Бросили якоря. Команды корабельные на землю сошли. Хлопают друг друга по плечам, руки пожимают, радуются. Будто не озеро, а океан переплыли и берегов неведомых, желанных достигли.

   Да и как тут по правде не радоваться, когда корабли своими руками построены – от носа до кормы. И ведь ходят по воде, как настоящие, не хуже заморских.

   Петр живо взобрался на грот – самую главную, высокую мачту корабельную – и закричал на всю округу:

   -Гей! Радуйтесь, корабельщики мои дорогие! Не игра сегодня, не забава! День славы русской! Скоро-скоро пойдут наши корабли по морю-окияну гулять!

   Далеко летел голос Петра над тихой водой. А как грянули корабельщики «Слава!!!», так прокатилось эхо надо всем озером Плещеевым, и откликнулось в городе Переславле новым пушечным залпом и перезвоном колокольным.

Рели-качели

   Тихое-тихое лежит озеро Плещеево. Исходил его Петр под парусами вдоль и поперек.

   А на берегах-то как хорошо! Уже конец июня – Петров день. Значит, лето красное наступает, весну провожает. Солнце играет в небе ясном. Замолк уже соловей, и кукушка куковать утомилась.

   Зато на покосе песни слышны. Выходят парни и девки – с косами, серпами – рано поутру по росе.

                               Петровская ночка,

                               Ночка-невеличка,

                               Ах, рели, рели, ладо, 

                               Невеличка!

                               А я, молодой,

                               Не выспался,

                               Ах, рели, рели, ладо,

                               Не выспался!

   Ох и правда – коротки ночи в июне. Коротка ночка-петровочка. Вот и настал Петров день – именины Петра Алексеевича.

    В такой-то день особенно чувствуешь-понимаешь, - как взрослеешь, и как все, о чем мечты, непременно сбудется. Ну, что Петру реки да озера, когда все помыслы о море-окияне? И в самую короткую ночку видятся ему во сне бесконечные водные просторы.

   На самом берегу озера Лука Хабаров с Якимкой Ворониным поставили рели славные – качели высокие. Здорово на них колыхаться! Точно на волнах морских.

   Под ногами доска – как палуба шаткая, в руках канаты, над головой небо сияет, а впереди… Да что ж впереди-то?! Озеро лежит – спокойное ласковое.      

   Ой, и раскачался Петр на релях-качелях! Вот, верно, океан-то каков – крепче держись.

   А подле качелей собрались товарищи Петра. Как говорилось, корабельного дела мостильщики – Якимка Воронин, Лука Хабаров, Федоска Скляев, Оська Зверев – всех человек пятнадцать.

   Спрыгнул наконец Петр с качелей.

   -А что, братцы, довольно нам рассиживаться-раскачиваться, от берега к берегу сновать. Двинемся-ка к городу Архангельску, поглядим на море Белое, на корабли иноземные. Узнаем взаправду, каково на волнах морских да океанских!

   Притащился тут с огромной корзиной царский шут – Ермолай-да-Тимофей. Высыпал на траву целую гору пряников, орехов, и как раз услыхал, о чем разговор идет. Юркнул вдруг под корзину Ермолай-да-Тимофей – только нос длинный в щелочку выставил – и давай причитать:

    -Ой-ой, государь-батюшко! Ой-ой, куда идти задумал?!

   Расхохотался Петр, щелкнул шута по носу. А тот не унимается, верещит:

  -Ой, в леса непроходимые, в страну злодейскую собрался, батюшко-о-о! Жди горя с моря!  Не губи ты свою головушку светлую, молоденькую, лишь двадцатый годик ей миновал!!!

   -Ну, будет, будет тебе, - помрачнел Петр.

   А Ермолай-да-Тимофей все надрывается:

   -Собаки там величиной с лошадей, а люди-то, люди – на людей не похожи! – лицо на груди, шерстью заросшее. Помирают осенью, а весной     из могил восстают! Волшебники все да чародеи злые! Ой, дикая сторона – не ходи туда, государь-батюшко! – завывает из-под корзины тоненьким голоском.

   Надоело Петру – откинул ногой корзину и приподнял шута за шиворот.

   -Уймись-ка! – прикрикнул. – Знать ты должен, когда шутить и над чем. А в серьезные дела и не думай соваться! – Посадил Ермолая-да-Тимофея в корзину и тихонько оттолкнул ее от берега.

   Как ни в чем ни бывало хлопнул шут в ладоши и отдал сам себе команду:

   -Поднять паруса! Отдать якорь!

   -Глядите, ребята! – рассмеялся Петр. – Здесь только в корзине и плавать. Не шелохнется, не плещется озеро Плещеево. А как без настоящей волны корабли проверить? Неминуемо наш путь к морю лежит! Собирайтесь, товарищи мои, в долгую дорогу. И ты, шут, с нами!

   Тот сразу отозвался из полузатопленной уже корзины:

   -Эх, государь-батюшко, зря ты на меня разгневался! Это ведь Тимофей глупости говорил, с Ермолаем не советовался. А как вместе подумали, так и решили – пора, давно пора в дорогу!

   -Какие молодцы! – воскликнул Петр. – Значит, все заодно, все в путь готовы!

Торная дорога

   Собралась большая компания. Учитель старый Никита Зотов, думный дворянин Федор Иванович Чемоданов, шут Ермолай-да-Тимофей и, конечно, многие товарищи Петра по делу корабельному. Среди них Якимка Воронин со специальной трубою для подачи всяких сигналов. А еще певчие были, чтобы в дороге не заскучать.

   Чуть солнце встало, двинулись в путь. На каретах, телегах, бричках.

   Дорога была торная – хорошо укатанная. Много по ней обозов торговых проходило. От самой Москвы до Архангельска-города – через Ярославль и Вологду.

   «Дорога-то торная, а путь, и правда, далек, неизвестен», - думал Петр, глядя вперед.

   Кони резво бегут, а на душе весело и тревожно – что там поджидает? Места незнакомые, люди новые, леса глухие, реки быстрые, море Белое…

   -Почему оно Белым прозвано? – спросил Петр у Никиты Зотова.

   -Всех цветов, государь, моря есть – и Черное, и Синее, и Желтое, и Красное. По всему видно, что должно быть и Белое…

   -На все ты, мастер, ответ имеешь, - улыбнулся Петр. -  Да только ответы твои, как бревна в реке, - половину видно, о другой догадывайся.

   -Полный ответ успокоит, - вздохнул Никита, - а половина расшевелит, другую искать заставит.

   Леса, леса тянулись по сторонам дороги, и редко-редко встречались деревни…

   -Как думаешь, Федор Иванович, - обернулся Петр к Чемоданову, - пошел бы этот лес на корабельные нужды?

   -Лес добрый, - рассудил Чемоданов, - Леса нам достаточно хватит. Людей бы подобрать для корабельной службы. Море-то разборчиво. Не с каждым, поди, дружбу заводит.

   Петр махнул вперед рукою:

   -Глянь, дорога какая торная! Много русских людей к морю путь держат. Значит, не в диковину оно – знают, как с ним помириться.

   Дело ясное – короче дорога за разговорами. А когда они не праздные, небесполезные, короче вдвое. Вот уж и Вологда виднеется…

   «А все же в самом начале мы долгого пути, - подумывал Петр. – И дороги нас ждут неведомые. Одно твердо знаю – торных мало будет».

Водный путь

   Вологда в ту пору была очень важным городом. Отсюда начинался речной путь. Торговцы с телег или саней перегружали товары на суда, чтобы плыть дальше на север, до самого Архангельска. Особенно многолюдно бывало в Вологде ранней весной. Купцы да работные люди поджидали, когда лед на реках сойдет.

   Но сейчас, в июле, в городе было потише. Уже ярмарка архангельская в самом разгаре. Лишь немногие запоздавшие купцы торопились в дорогу – выбирали лодки покрепче, гребцов понадежней.

   И Петр сам отобрал для путешествия шесть десятивесельных карбасов. Большие, плоскодонные о двух парусах стояли они наготове у причала. Погрузили дорожную кладь. Протрубил Якимка сигнал, и двинулся речной караван.

   Хорошо идти по течению, да когда ветер попутный. Тут и гребцы отдыхают. Самое время песни петь.

                                       Эй, как пошел чижик вдоль по улице,

                                       Чижик, чижик, чижичек мой!

                                       А ты скажи, чижик, да всю правду!

                                       А кому у нас горе горевать?

                                       А кому у нас праздники праздновать?

    О, с веселостью пели – согласно и звучно…

   -Хорошо по ветру, по течению! Хорошо, когда все заодно! – радовался Петр. – Плохо, когда иначе.

   Никита Зотов покачал головой:

   -Да ведь не могут быть все заодно. Редко такое возможно.

   -Тут умение требуется, - встал Петр на носу карбаса. – Пусть ветер в супротивную сторону. А ты парус так поставь, чтобы судно вперед стремилось. Можно, можно сделать, чтобы все заодно были! Твердо знаю.

   На другой день среди ясного неба собралась вдруг сильная гроза. Молнии сверкали над рекой каждую минуту, гром грохотал оглушительно.

   -А ну, не жалей трубы! – приказал Петр Якимке Воронину. – Пускай и небеса землю слышат! И вы, певчие, не молчите! Вторьте Илье-пророку!

   И на каждый удар грома отвечала теперь труба с хором. Крестьяне из прибрежных деревень долго голову ломали, что за гроза такая приключилась чудная – с трубою и песнями…

   Встречались на речном пути карбасы, дощаники, плоты, возвращавшиеся уже с архангельской ярмарки. С любопытством глядели люди на царский караван – куда это в такое время? То ли на ярмарку к шапочному разбору?

   Вечером приставали на ночевку. Тьма стояла кромешная, и плыть было опасно.

   Петр с товарищами взошел на  крутой берег. Перед ними смутно виднелась крепостная стена.

   -У, какова тьма, - сказал Петр, споткнувшись. – Не разберешь, что за город стоит.

   -Тотьма сей город зовется, - подсказал Чемоданов.

   -То тьма, - повторил Петр задумчиво. – Ну, а мы, Федор Иванович, к свету идем. Под белыми парусами – к морю Белому.

   Дня через два подошел караван к Устюгу Великому. За этим городом распростились они с рекой Сухоной. Влилась она в просторную Северную Двину, по которой путь прямой лежал – на север, к Архангельску. Быстрая Двина поспешала к морю Белому, неся с собой царские карбасы.

Холмогоры

   В конце июля караван подошел к Холмогорам. Отсюда, говорят, уже рукой подать и до Архангельска. Как только показались карбасы из-за Кур-острова, раздался с городской стены пушечный залп. Так встречали молодого государя.

   Любопытно было Петру посмотреть город. Вот ведь как верно назван – Холмогоры. И правда, на островах – холмы. А по берегам речным, на матерой земле, - горы.

   Целый день гулял Петр по холмам да горам. Все тут ему было внове. Дома высоченные, крепко срубленные. Да и суда строили в Холмогорах. Жалко, что небольшие, промысловые, для дальних плаваний непригодные.

   Осмотрел Петр канатную фабрику, кузнечные мастерские, лавки торговые. Чего только в тех лавках не продавалось! И утварь домашняя расписная, и резные украшения по кости и дереву. Долго Петр разглядывал моржовый клык, добытый беломорскими моряками-промысловиками. Тяжелый желтоватый бивень. Видно, могучему зверю принадлежал.

   А какие тут были сундучки диковинные и шкатулки, обитые прорезным железом! На них замки обязательно с секретом. Петр купил несколько шкатулок с такими замками, чтобы непременно секреты их разгадать.

   Радовало его богатство здешнее, а еще больше – люди холмогорские.

  «Крепкий народ в северных наших землях – мастеровые, дело знающие да приветливые. А в гербе-то, гербе городском дорогой мне инструмент изображен – астролябия! Сразу видно – корабелы живут. Славен сей город Холмогоры!»

   Радовалось сердце. Да и как не радоваться, когда до моря Белого рукой подать…

Мосеев остров

   На другой день караван отправился дальше по Северной Двине. Петр стоял на носу передового карбаса, глядел вперед, дышал глубоко и ноздри раздувал – не морской ли уже ветер сюда долетает?

   Весел был и шутил с товарищами.

  -Что это, Федор Иванович, за прозвище у тебя такое редкое? – обращался, усмехаясь, к Чемоданову.

   Думный дворянин двигал тяжелыми черными бровями, разглаживал бороду.

   -Да что ж, государь, из Персидских земель, видать, завезено.

   -А каково значение? – строго спрашивал Петр.

   -Ох, простое! - махнул рукой Федор Иванович. – Чемодан, выходит, то же самое, что сундук дорожный. А еще, слыхал я, пузо человеческое эдак величают – чемодан, - добавил он, скромно потупившись.

   -Неужели, Федор Иванович? – вконец развеселился Петр, оглядывая солидный живот думного дворянина. – Ну, какое точное прозвание! Как у города Холмогоры!

   И вот на правом берегу Двины показался сам Архангельск. Издали видна на крепостной стене высокая башня-смотрильня, а на реке – множество судов, гребных и под парусами.

   Пушечные залпы приветствовали караван. Головной карбас причалил к небольшому острову, где к приезду Петра построили трехкомнатный терем.

   Красив островок – с пологими песчаными берегами, с березовой рощей, от которой будто свет струится.

   -Мой сей остров! – воскликнул Петр, взбегая на берег.

   -Как, батюшко? – не расслышал Никита Зотов. – Мосеев остров?

   -Точно, мастер! Хорошее прозвище дал. Так тому и быть – Мосеев остров!

Корабли океанские - заморские

   Северная Двина, впадая в море, ветвится, как сосна корабельная у вершины. Только ветки эти рукавами зовутся.

   Не простое дело – пройти по рукавам двинским. Того и гляди на банку сядешь – на мель песчаную. Каждому кораблю положен проводник, хорошо знающий здешние места. Таких проводников кормщиками зовут или, на иностранный манер, лоцманами.

   По обеим сторонам Двины топкие болота, мхи. Лишь в тридцати верстах от впадения в море, на правом, высоком берегу есть матерая, твердая земля. Здесь, на Пур-Наволоке, туманном мысе, и был поставлен Архангельск, который в русских краях величали просто – Город.

   В ту пору Архангельску  едва перевалило за сто лет. Но славен был Город среди других городов русских. Только через него могла торговать Россия с иноземными государствами. Каждый год сюда на  ярмарку приходили купеческие корабли с заморским добром. И загружались товарами русскими.

   Обнесен Город огромной стеной из прямых, как мачты корабельные, сосен. До чего же любопытно, какова там жизнь, за крепостной стеной?

  Хотел было Петр сразу в Город пойти. Да услыхал, что ждет у пристани яхта, специально для него построенная. Недолго выбирал между городом и яхтой. Взял с собой Оську Зверева, Федоску Скляева, Луку Хабарова – и на карбасе к пристани.

   Много на Двине судов мелких. Шныряют туда-сюда – тут ухо востро держи, как в столице на торговой площади. А у самой пристани уже не лодки, не карбасы, а корабли стоят океанские. Высоко мачты вздымаются. На бортах в открытые люки черные пушечные жерла глядят. Флаги под ветром колышутся – английские да голландские. Ни одного русского.

   Стоят заморские корабли, груженные товарами, готовые к отплытию в родные земли. Закончилась ярмарка в Архангельске.

   Петр обо всем на свете позабыл – так залюбовался кораблями. Видно, немало они прошли по морям-океанам, штормы изведали. Это, конечно, не потешная флотилия на Плещеевом озере…

   Спустился с голландского корабля капитан Иоле Иоллес.

   -Ваше величество, - говорит. – Милости прошу, осмотрите корабли наши, если вам интересно.

   Глаза у Петра горят. Впервые видит он такие корабли. Как же неинтересно?!

   Взбежал по сходням на палубу. Все хочется рукой пощупать – как устроено? И канаты корабельные – такелаж, и мачты, и цепь якорную, и холсты парусные, и медные, надраенные песком ручки на дверцах каютных. Ах, как морем на корабле пахнет, дальними переходами!

   -Господин Голголсен, - так, показалось Петру, отчетливее звучало имя капитана, - пойду вместе с тобой в море. Поглядеть желаю, как искусны матросы твои в корабельном маневре.

   -Конечно, ваше величество! – поклонился Иолле Иоллес. – За честь почтем. Вот лоцмана дождемся – и паруса отворяем. А вы пожалуйте пока в капитанскую каюту.

   -Спасибо, Голголсен, да только на своей яхте пойду, со своей командой – рядом идти будем, - сказал Петр и сошел с фрегата голландского на пристань.

   Яхта стояла неподалеку. Ладная яхта. Но рядом с иноземными кораблями казалась она воробьем в стае орлиной.

   Грустно стало Петру. Да быстро он приободрился. Встретила его на судне команда мореходов поморских. Сразу видно – люди крепкие, надежные. Орлы! С такими-то корабельщиками не озера, а моря-океаны от берега до берега перейти можно. Ну а корабли – дело наживное!

Белое море

   Вскоре к иноземным кораблям подошел карбас с лоцманом.

  -Государь, Петр Алексеевич, - приметил Федоска Скляев, - а лоцман-то наш, поморский!

  -Верно, - кивнул Петр. – Вижу, сведущи русские люди в кораблевождении.

   С купеческих кораблей донеслись команды отрывистые. Свистки боцманские. Забегали матросы. Поднимают якоря четырехлапые. Тянут такелаж, ставя паруса под ветер.

   Да вот только ветер трудно было в небе сыскать. Слабый-слабый, еле пошевеливал он флаги на грот-мачтах.

   Медленно, лениво отваливали корабли от пристани. А за ними и яхта.

   С трудом добрались до судоходного Березовского рукава. И тут ветер совсем паруса покинул. До моря два шага, а корабли беспомощны – штиль полный.

   Петр из себя выходил, злился.

   -Вот тебе и поговорка – «сиди у моря, жди погоды»!

   На следующий день погода все же объявилась. Свежий ветер родился. Вся флотилия подняла паруса и, отсалютовав из пушек, пошла на север.

   -Глядите! Море! – вскричал Петр с капитанского мостика. И смолк, пораженный.

   И товарищи его молчаливо смотрели вперед. Сколько глаз хватало сверкала под солнцем вода. Было видно, как тяжела она, обширна, просторна. Видно было, сколько силы в ней. Хорошо было видно! Да только берега противоположного никак не разглядеть. Вода эта бескрайняя. Уходила за горизонт, сливаясь с небом. Казалось, точно – нет ей конца.

   «Пускай и нашему пути конца не будет, - думал Петр. – Хорошо, когда дорога бесконечна»…

    А на кораблях купеческих служба шла своим чередом – не впервой им в море-то выходить, дело обычное. Лоцман, проведя корабли через мели, выполнил свою работу. Спустился в карбас, привязанный к фрегату, и отчалил.

   Петр окликнул его:

   -Как твое имя, кормщик, и куда теперь путь держишь?

   Поклонившись, лоцман ответил громко:

   -Звать меня Антипкой, сын Тимофеев. А путь мой, государь, домой – на остров Мудьюгский, где издавна все поморские кормщики живут.

   -Славный ты мореход! – махнул ему Петр рукою.

   Флотилия с попутным ветром шла быстро. Уже ни сзади, ни слева не было видно берега. Лишь по правую руку чернели береговые скалы.

   Петр любовался ходом кораблей. Матросы стремительно взбирались по вантам, приспуская или расправляя паруса. Каждое движение точное, без суеты и сомнений.

   Но и поморы на яхте работу свою ловко справляли.

   Весело было Петру – сбылась мечта о море.

   Слышно, как ходит волна морская под днищем яхты, как мерно накатывается на борта. Пенится море под острым носом и, рассеченное на миг, сходится за кормой.

   -Рели мои, рели… - тихонько напевал Петр, расхаживая по палубе.

   Солнце уже клонилось к вечеру. Садилось прямо на море, и на это было диковинно глядеть. Долго тонуло оно, красное, в пучине морской.

   Выпали звезды на небе. И море вроде бы замерло, задумалось – к ночи, говорят, вода кроткая. Засыпает.

   А Петр не уходил с палубы.

   Из темноты, казалось, выступали очертания берегов. Или это были те громадные звери, бивни которых продавались на холмогорской ярмарке? Моржи! Встречаются ли они в этих водах? Вдруг почудилось, что вдалеке где-то заревел бык, а следом хрипло взлаяла собака. То ли берег близко? То ли звук по морю летит без помех, сколько хочет?

   На другой день показался впереди остров.

   -Дошли мы, государь, до Моржовца, - сказал старшина поморский. – Моржистое, истинно говорю, место!

   -А сам-то видал ли моржей? – спросил Петр.

   -Да как же! Нас, архангелогородцев, моржеедами кличут – богато моржей промышляем. Ревут они, государь, точно аки быки. Ну, а другой раз и по-собачьи лают. Ох, усаты они, - старшина чуть призадумался, - как капитан Голголсен!

   Здесь, у острова Моржовца, распростился Петр с купцами да моряками иноземными.

   -Здравия вам, мореходы! Мира и пути доброго! Пожалуй, поклонитесь от меня земле вашей, где такие корабли строят. Ну да и мы не хуже научимся!

   Голголсен только плечом повел: мол, непростое это дело, сказать-то легко, а там посмотрим…

   Отсалютовали корабли купеческие, и пошли за остров Моржовец, в океан, к своим берегам. Для них и океанская дорога торная.

   Долго Петр глядел вслед, пока не растаяли паруса в морском мареве. Одинокая осталась яхта в Белом море. Шумит море, глубоко вздыхает.

   Петр встал у руля, и направил яхту к Архангельску.

   Вольно в море. Одна печаль – пусто! Нет кораблей под русским флагом. Нет флота, который бы в заморские земли пошел с товарами…

   Вздыхает море полуденное. И Петр невольно развздыхался. Вроде весело ему. А вроде и грустно.

   Всегда так, наверное, бывает, когда одна мечта исполняется и уже о другом мечтаешь.

Город

   Вот и Двинская губа. Так называют в здешних местах залив, образованный при впадении реки в море. Миновали лоцманский остров Мудьюг, прошли Березовским рукавом. И показался на высоком Пур-Наволоке Город. Видно сразу – надежна крепость, каменная с бойницами.

   «Хорошо, - думал Петр, - когда торговые корабли в гости ходят. А коли с войною пожалуют?! Земли-то наши защитим, а вот на море мы не хозяева…»

   Яхта бросила якорь у пристани. Сошел Петр на берег. Уже и непривычно как-то по твердой земле ступать.

   Оглядев своды проездной арки, вошел он в крепость. Здесь рядами стояли каменные амбары. Дымили печи поварен. По левую руку широкие ворота вели в немецкий гостиный двор, по правую – в русский. Высоко поднимались тесовые кровли, а окна украшены были резными наличниками. На долгие годы все сложено.

   По обе стороны от гостиных дворов разбегаются вдоль Двины жилые дома, церкви, казенные постройки. Так и льнут к реке. Да и отступать особенно некуда – рядом топкие болота, трясина.

   Смотрит Петр на дома, а перед глазами – корабли под парусами. Но дома и впрямь такие добрые, хоть на реку спускай, - поплывут.

   «Крепко стоят, - размышляет Петр. – Отчего же нам хорошие суда не сладить да не пустить в страны заморские морями-океанами?»

   А вот и площадь торговая, где знаменитая ярмарка архангельская проходит. Да уж закрылась на этот год. Последние купеческие корабли сам Петр на яхте провожал. Но казалось, на площади ярмарочной еще слышны крики торговцев, грохот телег, дудки и песни скоморохов. Совсем недавно кипела ярмарка – с раннего утра до ночи. Со всей России привозили сюда  товары. По Двине шли чередой дощаники, карбасы, плоты, барки, а по дорогам тянулись обозы телег, подвод.

   Из Вологды доставляли сало, свечи, щетину, гривы и хвосты конские, шкуры медвежьи, заячьи, беличьи, холсты крашеные, посуду деревянную. Из Тотьмы – все больше меха. Из Устюга – кожи, семя льняное, доски. Из Холмогор – бочки со смолою, семгу, пушнину, треску, кость моржовую, перья гусиные и куропаточьи.

   Приезжали купцы и смоленские, и ярославские, и калужские. Везли товар даже  из Казани и Астрахани – рыбий клей, пеньку, канаты, мачтовый лес, мед и деготь.

   А с Белого моря об эту же пору подходили к Городу иноземные торговцы на кораблях. Чего только не было в трюмах: шелк и атлас, олово и гвозди, посуда фарфоровая и бумага всех сортов, разноцветная кисея, ножи, вилки, пуговицы, золотые и серебряные украшения, аптекарские товары, табачные трубки, часы и компасы, башмаки, перчатки, парики, перец, сахар, изюм, лимоны соленые, анис в сахаре, имбирь сушеный…

   Большие бревенчатые мосты выдвигались тогда прямо в реку, и тащили по ним работные люди товары в мешках, в сундуках, в ящиках – с кораблей в амбары.

   Выгодная шла торговля для иноземных купцов. Свои товары продавали дорого, а здешние покупали куда дешевле.

   Ну а русским без флота далеко ли с торговлей пойти? Сиди, как говорится, у моря, на бережку, жди погоды, то есть купцов иноземных. От них весь торг и зависит…

   «Построим,  сладим  корабли, - уговаривал себя Петр. – Не век же нам взаперти тужить!»

Соломбала, или Что может расти на островах

   Не хотелось Петру уезжать из Архангельска, от моря Белого. Все казалось – забыл тут что-то важное сделать.

   Ходил он в маленькой шлюпке по Двине, да часто на острова наведывался.

   -Что это ты, Петр Алексеевич, по островам скачешь? – интересовался Никита Зотов. – Какая там нужда у тебя? Чего в тереме не сидится?

   -В старости еще успею насидеться! – отшучивался Петр. – А на острова по ягоды езжу…

   И правда, на островах уже и малина, и смородина поспели. От морошки, брусники, голубики да черники земли не видно. Одно наслаждение ягоды тут собирать…

   Но как выходил Петр на берег ровный, песчаный, так сразу забывал о всяких ягодах. Рисовал корабли на белом песке. Прикидывал на глазок, – при какой длине, при какой ширине да высоте судно надежней будет.

   Кликнул как-то Петр товарищей своих и отправился с ними на карбасе от Мосеева острова к Соломбальскому. Высадились они на плоском берегу. Прошелся Петр туда-сюда. Ногой пристукнул, как бы пробуя, крепок ли под ним остров.

   -Что, ребятушки, нравится вам здесь?

   Улыбаются, осматриваются по сторонам товарищи Петра. Хорошее, конечно, место. Видно, ягодное. Да непонятно, чего Петр Алексеевич надумал. Может, прискучил ему дом на Мосеевом острове, хочет здесь новый поставить?

  -Будет верфь на этом месте! – нетерпеливо взмахнул рукой Петр. – Отсюда наш флот пойдет!

   -Про флот все понятно, государь, - смущенно сказал Оська Зверев. – Но что такое верть, помилуй, никак в толк не возьму. Чего вертеть-то надобно?

   -Гей! – рассмеялся Петр. – Большие дела закрутим-завертим! Повернем державу нашу лицом к морю…

   Вскоре завезли на Соломбалу лес строевой. Петр сам лучшие дерева отбирал, два года как срубленные, - все сосны прямоствольные.

   Плотники поморские дело знают – издавна суда строили. Правда, только об одной или о двух мачтах. За трехмачтовый океанский корабль впервые взялись. Как-то на сей раз работа пойдет?

   Поспешают работники, вертятся проворно.

   -Вот оно что значит «верть», - приговаривает Оська Зверев. – Когда все скопом вокруг одного корабельного дела вертятся!

   А Петр ходит среди бревен. Чуть ли не каждое измеряет, оглаживает, даже простукивает… Самое гладкое, длинное да ровное бревно нужно для начала. Наконец выбрал. Быть ему основанием корабля – килем.

   Теперь-то уж ясно – пойдет дело! Киль у корабля все равно, что хребет у рыбы. С виду-то простое бревно, а пройдет время, и целый корабль на нем вырастет.

   -Видите, теперь уж не одни только ягоды на островах растут, - усмехается Петр.

   Вдруг услыхал позади знакомый голос.

   -Ну, государь, лихой ты киль заложил. По многим морям ему борозды прокладывать!

   Обернулся – а это Антипка Тимофеев, лоцман с Мудьюгского острова. Обрадовался ему Петр, как старому, доброму товарищу.

   -Вот Антипка, беру тебя кормщиком на этот корабль. Выведешь в море первое судно под русским флагом! Когдла тут реки ото льда освобождаются? Так готовься в мае кораблем править.

Осень – время дорожное

   Растет корабль на Соломбальской верфи. Вот уж и кормщик для него найден. Да ведь нужна и команда умелая – не хуже, чем на заморских кораблях. Здешние мореходы, хоть и опытны, а военного дела не знают.

   Решил Петр выучить своих солдат корабельной науке. Чтобы была настоящая морская гвардия, способная русские моря защищать.

   Но для такого дела одного корабля, конечно, мало. Видно, придется за границей покупать.

   И не откладывая, заказал Петр построить в Голландии фрегат сорокачетырехпушечный.  К следующей весне будут  два корабля во флоте русском. Да яхта впридачу. Можно и маневры учинить для солдатского обучения.

   Вообще-то ох, как не по душе Петру начатые дела на потом оставлять. Да уж больно погода в здешних местах неприветлива. В августе уже утренники морозные. Ветры с моря туманы нагоняют – конец весла не разглядеть. Дожди долгие, холодные. А то вдруг ветер-полуночник дождь на снег переменит. И затихает строительство на верфи.

   Гагары да гуси, утки да лебеди двинулись стаями на юг. Звери норы ищут. Совсем замирает жизнь осенью. Люди-то, конечно, не помирают дружно, как причитал Ермолай-да-Тимофей. Однако солнце все реже и реже показывается. Будто и впрямь при смерти. Ночи стоят длинные, черные. Дни – серые, коротенькие.

   Собрался Петр с товарищами в обратную дорогу. Перед самым отъездом заглянул на Соломбалу, попрощался с кораблем до будущей весны.

   Отошли карбасы царские от Архангельска. Быстро исчез Город в тумане. Только на башне крепостной посверкивал огонь – маяк корабельный. Шевелился огонек, как живой, пробиваясь сквозь туман, подмигивая. И Петр, сам от себя не ожидая, низко вдруг ему поклонился.

                                            Путь наш далек

                                                часть вторая

Телегу готовят зимой

   В Москве Петр сразу же принялся готовить новый поход к Белому морю.

   Вроде бы достаточно времени до весны. Да ведь как много успеть нужно!

   Собирался теперь Петр не просто поглядеть на море, а начатое дело закончить. Оснастить, вооружить первые русские корабли, на воду спустить.

   Для начала провел смотр всем полкам. Отбирал лучших солдат для морской гвардии.

   -Ни о чем другом, кроме кораблестроения, и думать не могу, - говорил он. – Одна и есть на сей день забота! Хочу, чтобы и вы, товарищи мои, полюбили море да службу корабельную, чтобы к водному пути смелыми были. А путь, нами избранный, долог!

   Назначил Петр и командующих флотом. Ромодановский – адмирал. Бутурлин – вице-адмирал. Гордон – контр-адмирал.

   Себе тоже взял звание – шкипер, то есть просто капитан корабельный. И велел только так и величать отныне.

   -По умению и знаниям своим – шкипер я. Не более. Ну да, может, еще выучусь флотом управлять…

   Действительно, много Петр читал книг о воинской и морской науке, об артиллерии, карты морские постигал. Немало времени просиживал шкипер за бумагами. Придумывал и сам морские сигналы, чтобы корабли могли в пути переговариваться, чтоб понимали друг друга капитаны на расстоянии во время похода или битвы с неприятелем. Строго определил, когда в барабаны бить, когда флаг поднимать, когда и сколько раз из пушек палить.

   Потом устроил допрос своим адмиралам.

   -Что будешь делать, Федор Юрьевич, - спрашивал Ромодановского, - если ночью надобно с якоря сниматься? Какой сигнал подашь остальным судам?

   -В барабаны велю ударить, господин шкипер. На фок-мачте фонарь с огнем выставлю.

   -А пушки будут стрелять? – прищурился Петр.

   -Нет, господин шкипер, пушки в таком случае молчаливы, - отвечал Ромодановский.

   -Верно запомнил, адмирал, - кивал Петр и обращался к Гордону, - А ты, Петр Иванович, что делать будешь, когда всех капитанов потребуется для совета на твой корабль созвать?

   -От того зависит, господин шкипер, - улыбнулся Гордон, -  идем ли мы по морю или на якоре стоим…

   -Ну, пусть на ходу дело подоспело.

   -Тогда белое знамя поднять велю и дважды из пушек выстрелить.

   -Правильно говорите, начальники мои корабельные, - вздохнул Петр. – Верю – прикажете точно. А сможете, коли придется, из пушки выстрелить, огонь на грот-мачте зажечь, парус по ветру поставить? Адмирал на корабле все уметь должен!

   Сам шкипер, похоже, со всяким делом управлялся. В селе Преображенском, в токарне, точил специальные блоки, чтобы канаты по ним ходили плавно, не перетирались. Таких блоков штук сто смастерил. Отливал и пушки корабельные  - немало их нужно военному судну. Вычерчивал планы будущих маневров: куда кораблям идти, где якорь бросать, какие команды выполнять.

   Меж тем беспокоило его, как там дела в Архангельске подвигаются. Письма отправлял, торопя корабельщиков.

   «Чтоб к весне все готово было! – писал. – Ждите нас большой компанией – человек в триста!»

   На всякий случай послал в Архангельск двух людей верных, в корабельном деле сведущих, - Николаса и Яна - чтобы приглядели, все ли споро, нет ли каких заминок, хватает ли железа да леса строевого. А вместе с ними переправил полтораста шапок меховых и столько же пар башмаков для команд корабельных.

   Да, уже везли, везли к Белому морю по зимним дорогам всякое снаряжение. Шли подводы, груженные ружьями и порохом, блоками точеными и пушками литыми.

   -Берегите пуще глаза своего добро корабельное, - наказывал Петр. – В нем теперь сила наша и слава.

   В таких заботах быстро зима пролетела, и весна подошла. К концу апреля все успели подготовить к отъезду.

    Путь лежал не близкий. Но дорога уже хорошо знакома. Торная дорога к славному Городу.

   Петр собрался выехать раньше прочих.

   -Мир тебе, господин шкипер, в дороге! – желали адмиралы.

   -Спасибо, ваши превосходительства, государи милостивые, - усмехнулся Петр. – Да только по нашему пути вряд ли с миром пройдешь. Путь-то наш – не дорога! По местам нерасчищенным, по бездорожью лежит. Пожелайте лучше – не сбиться с него, в сторону не свернуть!

Двадцать два карбаса

   Первого мая Петр отбыл из Москвы.

   Под городом уже все леса зелены – весна в разгаре. Но чем дальше на север, тем скромнее весна глядела. Почки на деревьях едва начинали раскрываться, в оврагах снег белел.

   Хотелось Петру озеро Плещеево навестить, на первые свои корабли поглядеть. Да ведь некогда! Нужно в Вологду спешить – все ли там приготовлено к речной дороге.

   Не мешкая, добрался до Вологды. Придирчиво осматривал карбасы. Иные нужно было проконопатить, оснастку поправить, да и пушками вооружить, чтобы уже на реке подавать сигналы друг другу.

   Наконец прибыли подводы. Даже Петр изумился – сколько набралось скарба, всяких вещей, необходимых для дела корабельного!

   -Государь-то наш, похоже, на ярмарку едет, - переговаривались меж собой купцы. – Видно, торговать надумал…

   Передали Петру эти разговоры.

   -Да не бойтесь, торговые люди, не отобью у вас покупателей. Товар-то наш не на продажу, а на дело – большое и славное.

   Начали грузить имущество – карбасов не хватает.

   -Только дельные вещи возьмем в дорогу! – приказал Петр.

   Но как же в путь далекий идти без кухни, без посуды, без хлебных запасов и аптеки? Как ни поджимались, а загрузили доверху целых двадцать два карбаса.

   Готов караван к отплытию. Выстроились карбасы один за другим. Отсалютовали Вологде из пушек, и пошли чередой под парусами. Шкипер Петр на носу одиннадцатого карбаса стоит. Костюм на нем капитанский – синяя куртка-безрукавка с серебряными пуговицами и штаны черные бархатные. На плечи суконный кафтан накинут.

   Идут карбасы к северу, и душа радуется, как прежде.

   -Скучал я по городу Архангельску, по морю Белому, - говорит Петр. – Славные люди поморские. Да и заморские мореходы мне по душе. Многому можно у них научиться.

   -Эх, государь-батюшко, - горестно вздохнул подвернувшийся тут Ермолай-да-Тимофей, - Сердце твое доверчиво к инородцам. А те хитры, как черти рогатые, так и норовят облапошить. Только свою корысть знают: чем нам хуже, тем им лучше! Не люби ты, государь, чужеземного племени. Да гони…

   Не закончил, полетел за борт Ермолай-да-Тимофей, как мешок с песком. Тяжелая у Петра рука!

   Вынырнул шут и, отфыркиваясь, запричитал:

   -Ой, тягостна твоя десница, батюшко! Ой, совсем угнетла!

   Вытащил его Петр из воды:

   -Ах ты, курица мокрая! О каком племени говоришь? Нету племен дурных, а есть люди дурные. Гордон и Тиммерман иного роду-племени, а верны, надежны. А ты, дурья башка, одного со мною племени, да ведь шут балаганный, мешок пустой!

   Зарыдал шут во весь голос:

   -То за меня Ермолай говорил, не подумавши! Тимофей же с ним совсем не согласен! Ой, все-е-е народы любит, как родню-ю-ю родимую…

   -Так-то! – прикрикнул Петр. – Шути да не завирайся, а то пущу и Ермолая и Тимофея обоих по морю без лодки гулять!

   Громок гневный голос Петра. На всех двадцати двух баркасах его слыхать, как сигнал и наказ каждому.

Как быть со страхом?

   Весело и быстро двигался караван к морю. Реки полны весенней водой. Можно свободно идти, не остерегаясь мелей.

   Осип Зверев был тогда с Петром на одном карбасе.

   -Скучаешь, Оська по морю Белому? Хочется волны под килем испытать?

   -Честно скажу, Петр Алексеевич, вовсе я не тосковал. И волны мне не милы. Нездоров от них делаюсь. По мне, так хорошо море с берегу.

   -Эх ты, Оська! – воскликнул Петр. – Не думал я, не гадал, что море тебе постыло. Боишься что ли его?

   -Побаиваюсь, - согласился Осип. – Но, говорят, и ты, государь, прежде сильно воды боялся.

   Петр нахмурился, окинул товарища взглядом.

   -Ко мне ли ты с такими чинами обращаешься? Сомневаюсь, что ко мне! Я всего-то шкипер, и больших чинов не люблю. А более всего не жалую пустых разговоров. Видел ли ты сам, Оська, чтобы я чего боялся? Что ж об этом болтать зря?! Ну а коли боишься, и страх одолеешь – славен будешь во сто крат!

   И будто в подтверждение слов этих, трижды выстрелила пушка с адмиральского карбаса. Ромодановский давал сигнал к остановке – бросай, мол, якоря!

   -Хорошо устав исполняют! – обрадовался Петр, глядя, как на всех карбасах тут же отдали якоря.

   С радостью узнавал он берега, мимо которых проходил прошлым летом. Дни теперь стояли долгие под солнцем ясным. Пели в прибрежных лесах соловьи. Кукушки как сумасшедшие твердили одно и то же. Журавли да гуси возвращались на север, будто на ярмарку спешили. А в камышах у берега плескались, терлись щуки.

   Как-то на стоянке Оська Зверев изловчился и поймал здоровенную полосатую щучищу голыми руками. Принес ее, держа под жабры, Петру.

   -Не гневись на меня, господин шкипер, не помни глупого слова. До смерти я щук боялся, а вот пересилил себя – словил! Прими в подарок. Да верь – не подведу я на службе морской.

Сигналы корабельные

   Часто грохотали над рекой пушечные выстрелы, далеко эхо раскатывалось. То адмирал Ромодановский сигналит стоянку, то капитанов на совет созывает. К обеду – залп. К ужину – пальба. А то все пушки разом грохнут, когда караван мимо города проходит. Под Тотьмой изо всех орудий – пли! Под Устюгом Великим – сызнова. Только леса окрестные содрогаются.

   Петра уже не радовала эта канонада. «Шуму-то как много! Из пушек палить – немудреное дело. Впереди серьезное ждет. А мы уж, как победители, разважничались…»

   Подошли карбасы к Холмогорам. Хотел адмирал по уставу дать залп, да шкипер запретил:

   -Сколько пороха на салюты извели! Пригодится еще. Ударьте в барабаны погромче – сразу видно будет, что сила наша не только в пушках, но и в руках крепких.

   Так и миновали Холмогоры с барабанным боем. Совсем недалеко осталось до Архангельска.

   Как вдруг раздались на реке крики. Это что за сигнал? Или решили не только порох, но и барабаны приберечь?

   Бросили якоря, все оглядываются. Что случилось?! Беда какая?!

   И тут видят: плывут вниз по реке, по течению, тарелки, ложки деревянные, еще кое-какая утварь. Братины гордо покачиваются, как маленькие ладьи. Опрокинулся последний, двадцать второй карбас с посудой. Лови теперь тарелки да ложки!  

  Потешаются корабельщики, шутят, кто во что горазд.

  -Вот стыда не оберешься! – кричит Якимка Воронин, - когда тарелки вперед каравана к Архангельску прибудут!

   -Наскучило им – все позади да позади! – вторит Оська Зверев.

   -А ты, Якимка, прыгай в лохань! - смеется Лука Хабаров. – Только парус поставь, живо в океан вынесет.

   -Гляди, Лукашка, не проворонь – похлебка уплывает!

   Повеселился было и Петр, но вскоре и нахмурился.

   -Эх, товарищи мои, смешно, да не очень! Что же за мастера мы такие, если на речке ровной опрокидываемся? Слывем только мастерами, а дело от нас хромает!

   Кончилось веселье. И Петр остаток пути мрачен был. За полночь подошел караван к Городу. Замаячил огонь на крепостной башне.

   -Знакомый старый! – обрадовался Петр сигнальному огню. - Поднимай, адмирал все флаги! Прикажи в барабаны бить да палить из пушек! Видишь, какая звезда при встрече светит? Звезда корабельная!

Первый морской посланник

   Остановился Петр, как и в прошлый год, на Мосеевом острове. И сразу поутру отправился на Соломбалу – на свидание с кораблем.

   Сердце волновалось, когда подходил на шлюпке к острову. В письмах-то сообщали, что корабль почти готов к спуску на воду. Да так ли это? Неужели и правда над тем самым бревном сосновым, что выбрал Петр для киля, поднялся целый дом для хождения по морям-океанам? Хочется верить, да боязно…

   Но вот показались уже три мачты корабельные – фок-мачта, грот-мачта и бизань-мачта.

Высоко поднимаются они над островом. А сам-то корабль как огромен! Стоит на деревянных подпорах над берегом. Сверху донизу видимый глазом, кажется он величиной с палаты царские. Ах, как красив! Дух обмирает! Плавно, а потом все круче расходятся от киля деревянные бока, крашенные зеленью, белилами да багрянцем. Медью окованные борта сияют на солнце. И горит золотом имя корабельное – «Апостол Павел».

   -Апостол – значит посланник! – воскликнул Петр. – Первый наш посланник морской в иноземные государства!

   Обошел он кругом корабля и взбежал по сходням на палубу. Все надобно оглядеть, проверить. Ладно ли борта просмолены, проконопачены? Есть ли помпа в трюме – воду откачивать? Хорошо ли печка сложена? Прочно ли дубовые гвозди-нагели обшивку держат? Тяжелы ли и цепки якоря?

   Все крепко устроено! Не на год – на век корабль собран!

   Да только не снаряжен для праздничного выхода в море. Не оснащен покуда: такелаж не протянут, паруса не поставлены, пушек нет. Пустоват корабль, как дом без хозяйственной утвари.

   -Месяц даю, корабельщики, на оснастку и вооружение, - указывает Петр. – Да чтобы такелаж завели по-богатому – из четырехпрядной чесаной пеньки! Да паруса отбеленного полотна наипрочнейшего!

   А пока стоит новорожденный корабль-посланник, еще морской водой не обласканный. Не терпится Петру поглядеть, каков он в деле, хотя бы на реке.

   -Пир готовьте, товарищи мои! Сего дня спускаем судно на воду!

   Накрыли стол прямо на палубе. Со всякой всячиной, с пирогами да медом.

   Выбрал Петр топор по руке. Поклонился в пояс мостильщикам дела корабельного. И подрубили подпоры, державшие судно на берегу.

   Треск раздался. Дрогнул корабль, будто пробудился. И ступил в двинскую воду.

   Кто на палубе был, попадали. А корабль-то уж на реке – качнулся раз-другой, выровнялся. Стоит как ни в чем не бывало, привычно, точно сто лет уже по водам ходил.

  А Петр смотрит на корабль с берега. Наглядеться не может, глаз отвести, точно родного сына после долгой разлуки повстречал.

Шторм

  Один корабль оснастить требуется. Другой, в Голландии заказанный, еще, видно, в дороге. На берегу что ли сидеть, дожидаться?

   Да ведь яхта есть верная, на которой Петр в прошлом году с Белым морем повстречался. Призвал он команду надежную. Лоцманом, конечно, Антипку Тимофеева. Да еще бояр, офицеров сухопутных – пусть поглядят, как поморские мореходы с судном управляются. И шут Ермолай-да-Тимофей в поход напросился.

   Снялась яхта с якоря в последний день мая.

   Ветерок был слабый, а вскоре и вовсе умер. Целые сутки, как и год назад, простояла яхта в устье Двины. Но наконец поднялся крепкий ветер – шалоник.

   -Шалоник – на море разбойник, - сказал Антипка Тимофеев. – Гляди, шкипер, беды бы не было!

   -Гей! Отворяй паруса береговому ветру! – приказал Петр. – Веди нас, Антипка, в Белое море!

   Кормщик встал у руля и провел яхту точно меж отмелей песчаных. По морю барашки белые бегут, часто и гулко в борта бьют.

   -Вот и снова свиделись мы, морюшко-морище, - беседовал с ним Петр. – Что ты беспокойно сегодня?

   Море и впрямь набрало силу – вроде захотело показать себя во всей красе. Уже не барашки, а львы белогривые грозно рокотали.

   А Петр подставлял лицо ветру-шалонику, радуясь:

   -Что там рели-качели переславские! Вот уж море да покачает! Славную дорожку сегодня вымостило. Право слово – торный путь!

   Бодро бежит яхта. Солнце уже присело на воду, а день не уходит. И волны-ветер не стихают. Белые ночи стоят, и не спится морю Белому. Все больше ярится, кипит белоснежной пеной. И правда – белое-белое море. Белее паруса корабельного.

   Швыряют волны яхту, как малую тарелочку. Петр стоит рядом с Антипкой у штурвала.

   -Господин штурман, не гляди, что солнце в небе! Так и будет по волнам прыгать до самого восхода. А уж время-то - спать…

   -Сам подумай, Антипка, какой тут сон, когда море, как на свадьбе пляшет, - отвечал Петр. – Вот помрем, так выспимся!

   Шумит море, дикая у него пляска. То поднимет яхту выше солнца, то уронит в пучину.

   Бояре, офицеры ходят по палубе бледные, прямо белые. За канаты цепляются. Неужели конец настал?

   Да, кажется, у всякого путешествия есть начало. Должен и конец быть. Но Петр в это верить никак не хотел. Если путь далек и славен – нет и не может быть ему конца скорого!

   Но у моря, видно, свои мысли – разыгралось не на шутку. Будто от самого дна волны поднимаются и растут каждую минуту, хлещут через борта.

   Почернело небо, тучи навалились. Ветер матерый, береговой, дождем сечет. Убрали паруса, чтоб не разорвала их буря. Беззащитна яхта, и не важно ветру и волнам, что на ней сам государь русский.

   -Ах ты, полуночный разбойник! – ругает Антипка ветер. – Мокряк поганый! Верно говорят: не море топит корабли, а ветер…

                                                             Лодочка от одного берега отстала,

                                                             А ко другому не пристала! –

Раздался пронзительный голосок, и подполз на четвереньках Ермолай-да-Тимофей.

   -Будет тебе плакать! – прикрикнул Петр. – Одолеем бурю!

     Но уже не только шут да бояре, но и сами корабельщики-поморы, судном управлявшие, ожидали верной гибели, неизбежного крушения. Сквозь рев вол и свист ветра доносились крики:

   -Прощай, город Архангельск! Прощай, матушка-Двина!

   Лишь Антипка помалкивал, крепко держа штурвал. Рядом стоял Петр, и цеплялся за ногу государеву, как за грот-мачту, Ермолай-да-Тимофей.

   Стонала яхта под ветром и ударами волн. Вот-вот не устоит, развалится, канет в пучину.

Страшный ураган бушует. Не разобрать уже – где море, где небо, где день, где ночь.

   -Держись, держись, Антипка! – кричал Петр. – Нельзя судно без руля оставить!

   Он тоже было взялся за штурвал – помочь кормщику.

   -Эй, шкипер, отойди, пожалуй! – заорал Антипка. – Больше твоего ведаю, куда править! Негоже в таком деле мешать!

   И Петр послушно отступил.

   -Нам бы в Унскую губу войти! Одна надежда! Иначе сгинем!

   -Ты – кормщик! – откликнулся Петр. – Веди!

   Уже показалась Унская губа – небольшой залив при впадении реки Уны в море. Близко спасение. Да не легко его достигнуть! Рогата Унская губа – далеко в море уходят два ряда подводных камней. Тесен, извилист проход меж этими рогами. И в тихую погоду не просто их миновать. А тут волны бьют то справа, то слева. Кипят на черных камнях. Того и гляди швырнут яхту на скалы.

   -Право, право руля! – не стерпел Петр.

   Но Антипка и ухом не повел. Держит штурвал в побелевших руках. Шапку ветром унесло. Губами шевелит, да только и слова ветер уносит.

   Зажмурился Петр на миг. Неужели и правда конец пути настал и сгинуть придется на рогах треклятых? Открыл глаза – а море-то вроде угомонилось. Упустили яхту волны огромные и ветер стремительный. Куда как тише в Унской губе – не достать уже буре корабельщиков.

    Слышно стало, как приговаривает Антипка:

   -Не сгуби нас, губа, а спаси! Не сгуби, губа! Спаси!

   Да вот уж и к берегу подошли, якорь бросили. Но кормщик к штурвалу будто прирос. А Ермолай-да-Тимофей ногу государеву никак не отпускает.

   Оттащил Петр Антипку от штурвала и шута отпихивает – хватит, мол, цепляться, миновала беда.

   -Что же ты, Ермолай-да-Тимофей, опоры надежней не сыскал?

   -Э-эх, батюшко-о-о, - покачал головою шут. Я же тебя, государь, спасал. Так крепко держал, чтобы ветром не сдуло, чтобы волна не унесла!

   -Понятно, - усмехнулся Петр. – Ты меня берег, а кормщик наш, видать, больше всего о штурвале заботился – как бы в море не смыло…

   Высадилась команда, и рухнули люди на землю. Сколько времени в море были – никто не знает. День сейчас или ночь? Плачут да смеются. Вспоминают, кто за что держался, спасаясь от шторма.

   -По всему видно, крепче других опора у кормщика была, - сказал Петр. – За свои умение да мастерство Антипка держался. И нам помощь сумел подать!

   Подозвал кормщика и спрашивает сурово:

   -А вот как посмел с государем говорить дерзко?! Государь – он и в бурю великую государем остается!

   Упал Антипка на колени:

   -Помилуй! Сам ведь говорил, что шкипер ты, не боле того. Значит, забота твоя – шкиперская. А двух кормщиков на одном судне быть никак не должно. Иначе – беда!

   -Верные слова, - кивнул Петр. – Когда двое у руля – дело гиблое. Да ты с коленей-то поднимись! Мне труды твои и здоровье дороги, а не поклоны бесполезные. – Поднял сам Антипку и расцеловал. – Где шапка-то? Надень уже.

   -Ветры дули – шапку сдули, - махнул Антипка рукой. – Хорошо, голова цела!

   Петр живо снял куртку с серебряными пуговицами, отдал кормщику. И шапку свою ему нахлобучил. Антипка аж присел:

   -Ой, тяжела шапка государева! Да и прочна, чую. В свой век никак не сношу – детям, внукам, правнукам донашивать…

   Море за Унской губой, ничуть не утихая, бушевало-бушевало. Вроде досадовало, что выпустило яхту из объятий своих.

   Петр глядел, как бесится оно на скалах-рогах, и думал:

   «А еще в беде надобно крепко держаться за веру, что нет конца пути нашему. Вот тогда никакие штормы, пожалуй, не одолеют!»

   Только через три дня открыло море корабельщикам дорогу к дому.

Русский флаг над Двиной

   По возвращении в Город Петр решил отпраздновать спасение. И созвали скоморохов. Вот уж началось веселье!

   И дудят, и поют, и кукуют скоморохи – каждый на свой лад. Лесными птицами заливаются. Играют на скрипках и волынках, деревянными ложками пощелкивают, дробь выбивают. На корточках взад и вперед бегают. Вдруг целую башню соорудили в миг, взобравшись друг дружке на плечи. И вся башня, как сумасшедшая вавилонская, свистит, скворчит, щебечет!

   -Ох, славная команда! – смеется Петр. – Вот бы на корабль эту братию!

   Но за весельем не забывал он морских забот. Не уклонялся от пути избранного.

   -Поиграло с нами море, да не запугало, - говорил.

   И чуть ли не каждый день помогал мастерам в оснастке судна, поторапливал.

   В конце июня корабль был готов к морским дорогам. Нарядный, под белыми парусами стоял на Двине.

   -Подайте-ка мне краску лазоревую да кисть беличью! – приказал Петр.

   Спустился в подвесной люльке за корму и вырисовал красивые буквы – «Путь наш далек».

   -Флаг ставить!

   И подняли флаг на грот-мачте. Трехцветное – белое, синее, красное – полотнище развевалось высоко над Двиной. Ветер был крепкий, южный, и флаг так трепетал, будто изо всех сил стремился к северу, в море Белое.

  Все стояли на палубе, задрав головы.

   -На море просится, - заметил Федоска Скляев.

   -Русское знамя знает, где ему быть должно, - подтвердил адмирал Ромодановский.

   И грянул торжественный залп изо всех орудий корабельных. И ответили в лад пушки из крепости Архангельской.

Флотилия

   Известно, праздники минуют, а заботы остаются. Теперь поджидал Петр с нетерпением корабль, купленный в Голландии. Уже получили весть, что в пути этот фрегат, под названием «Пророчество». Ведет его опытный капитан Флам. Но дни бежали, а корабль не показывался.

   -То ли Флам с пути сбился? – недоумевал Петр. – Где его ветры носят?

   Несколько раз выходил он на яхте в море встречать корабль. Долго всматривался в горизонт. Но не видно было океанского судна. Лишь карбасы поморские расхаживали по своим рыболовным делам.

   -Хуже нет работы, чем ждать Флама с кораблем, - вздыхал Петр.

   Немало уж дней прошло в таких ожиданиях. А в здешних-то местах летний день без ночи обходится – сутки занимает…

   Петр успел и план будущих подмосковных военных учений начертить, и уточнить морские сигналы, и подыскать на одном из островов подходящий холм для крепости, которая защитит Город с моря. А корабля-то все не видать…

   Наконец занялся Петр рыболовным промыслом. Вот тут долго ждать не приходилось – только место хорошее найди! – рыба так крючок и хватает.

   -Ну, все здесь белое, - удивлялся Петр. – Море белое. Ночи белые. Чайки белые на белом песке. Даже рыба и та – белуга! Зато от комаров в глазах черно – лишь в море от них спасение.

   Как-то забрел он на шлюпке к Мудьюгскому острову. И вдруг видит – корабль! То самое «Пророчество»! Фрегат долгожданный!

   Подошел на веслах к кораблю. Сразу же трап ему спустили – лестницу веревочную. Вскарабкался Петр на палубу. Оглядывается, любуется на корабль, сравнивая с «Апостолом».

   -Эй, лоцман! – крикнул ему капитан. – Что головой вертишь, как птица глупая? Живо веди корабль к Городу! Меня, капитана Флама, его величество государь русский ждет не дождется!

   Петр и спорить не стал. Взял штурвал, повел корабль Березовским рукавом. Ловко привел к самой пристани городской.

   -Хороший, хороший поморский лоцман, - похлопал его капитан Флам по плечу. – Знаешь свое дело.

   -Я-то свое знаю – это точно! – ответил Петр. – А вот, что любопытно, где тебя, шкипер, столько времени носило? Может, плохо дело знаешь?

   Открыл капитан рот, слова вымолвить не может, даже ноги ослабли - осенило его, кто сей лоцман искусный…

   -Ш-ш-ш-ур-ра-ган, - залепетал Флам. – Б-б-уря…

   -Ну, привел-таки судно! – смягчился Петр. – Спасибо! – И так хлопнул Флама по плечу, что сел тот на палубу.

   А Петр уже с пристрастием осматривал фрегат, построенный голландцами для русского флота.

   -Доброе судно, - сказал наконец.

   -У нас все так. Будьте уверены, ваше величество! – оживился Флам, отвешивая изысканный поклон.

   -Это мы еще поглядим! А пока точно знаю – наш-то «Апостол» ни в чем не уступает.

   Сбежал Петр на пристань вприпрыжку – такая радость на сердце. Собралась-таки флотилия. Два трехмачтовых океанских корабля да яхта, штормом проверенная. Можно, пожалуй, начинать маневры, обучать солдат морской службе.

   Однако непременно хотелось Петру, чтобы иноземцы поглядели на русские флаги над Белым морем. Как раз собирались в дорогу купеческие корабли. Четыре немецких и четыре английских. На одном из них капитаном был прошлогодний знакомый Иолле Иоллес.

   -Голголсен, - обратился к нему Петр. – Опять пойду с тобой в море – провожу караван купеческий. Да на сей раз ты посмотришь, как искусны русские в корабельном маневре!

   -Конечно, ваше величество! Рады вашей компании, - как и год назад, ответил Иолле Иоллес. – И на искусство мореходное с большой охотой взирать будем.

   -Так-то! - подмигнул Петр. – А ты раньше плечом дергал – не верил, что будут у нас корабли.

   -Увы, не знал я, государь, какова у вас настойчивость в деле. Теперь ясно вижу – воля ваша все преграды одолевает.

Начало пути

   В первых числах августа все корабли – иноземные и русские – подняли паруса и вышли в Двинскую губу.

   Впереди на «Апостоле Павле» - вице-адмирал Бутурлин. Следом шли немецкие суда. Затем Ромодановский с Петром на фрегате «Пророчество». Дальше – четыре английских корабля. И замыкал караван контр-адмирал Гордон на яхте.

   Ветер вновь был слабый, и корабли еле-еле подвигались. К вечеру поднялся густой туман. Такой, что и флага на грот-мачте не разглядеть.

   -Ой, плутует море, - говорил Петр. – Обморочить нас хочет. Да нельзя в грязь лицом ударить перед иноземцами. Держитесь, ребята! Не пускайте тумана в голову!

   Ромодановский дал сигнал – палить из пушек, бить в барабаны, трубить в трубы.

   Поплыли, потекли над морем звуки, как-то странно растягиваясь, а потом выскакивая вдруг из тумана – то рядом, то вроде бы за тридевять земель. Бочками катились пушечные залпы. Барабанная дробь сыпалась, как горох из ведра. Трубы, словно штыками, протыкали туман. Но все скоро увязало, будто в топком болоте…

   -Лево руля! – приказал Петр Иванович Гордон своему кормщику. Показалось, что барабаны бьют где-то сбоку. Яхта и повернула на запад.

   Теперь выстрелы, трубы, барабаны слышались и сзади, и справа, и слева, и даже сверху.

   Контр-адмирал уж и не знал, какие отдавать приказания. Может, благоразумнее якорь бросить – переждать? Но никак нельзя отстать от каравана.

   -Так держать! – скомандовал Гордон.

   Из тумана вдруг выставилась корабельная корма. Даже мачты можно было разглядеть. Гордон было повеселел: не потерялись!

   И тут же ужаснулся. Такой огромной кормы не могло быть ни у одного судна!

   Она неуклонно надвигалась на яхту, нависала тяжелой, черной тучей, с которой уходили ввысь мачты, обхвата в три каждая.

   Это был скалистый остров, поросший корабельными соснами. Остров Сосновец.

   Головокружительный маневр совершила яхта и все же уклонилась от скал. Разминулась с гибелью. Рукою можно было достать влажные камни, выступавшие из обрывистого берега.

   Зато теперь ясно, куда идти, - от острова Сосновца круто направо. Да тут и туман начал падать в море. И скоро растаял, словно и не было его. Прямо по курсу, но уже вдалеке виднелись корабли.

   Петр успел приметить, что яхта сильно отстала. Сел в шлюпку и прибыл к Гордону в гости.

   -Что же ты, контр-адмирал? Позору хочешь перед иноземцами?! – вскричал, поднимаясь на палубу. – Заплутал-таки в тумане?

   -Господин шкипер, - нашелся Петр Иванович, - с английского корабля барабан упал. Вот мы его и разыскивали. В тумане-то – не простое дело…

   -Ну и сыскали?

   -Конечно, господин шкипер! Мы бы и тарелку сыскали ради славы русского флота.

   -И как же удалось?

   -По звуку. Рыбы в барабан хвостами колотили, - серьезно отвечал Гордон.

   Петр помолчал и ухмыльнулся:

   -Да, Петр Иванович, вижу – знаешь ты морской маневр. Но гляди, за барабанами больше не охоться. Пусть и рыба повеселится.

   Ночью караван миновал остров Моржовец. Прошли уже и Орлов нос – высокий мыс Кольского полуострова. С кораблей видно было – в долинах и оврагах прибрежных снег лежит. Долетало сюда ледовитое дыхание Северного океана.

   На другой день флотилия достигла Святого носа.

   -Похоже, сколько губ у Белого моря, столько и носов, - загибал пальцы Петр.

   Как раз у Святого носа кончалось Белое море. Дальше был океан. И вроде бы нет между ними никакого рубежа, никакой границы. Да волей-неволей чувствуешь – позади знакомые берега и море знакомое. А впереди – просторы неизмеримые, поистине безбрежные. Океан!

   Петр задумался, озирая воды океанские.

   «Вот и конец играм да потехам, позади озера да реки. А впереди грозные дела, державные, бескрайние. Как стать умелым шкипером? Как с пути не сбиться, верно провести громадный корабль средь мелей и бурь? Твердое должно быть сердце и жесткая рука!»

   Многие мореходы впервые видели пучину океанскую, и многие мысли проносились в головах их, как птицы буревестники.

   Но даже с корабля под названием «Пророчество» будущее свое не увидать. Только гадать о нем  посильно.

   Раздались друг за другом пять пушечных выстрелов. На мачте фрегата взвился флаг. Это был сигнал к возвращению.

   Иноземные и русские суда, прощаясь, салютовали.

   -Идем мы в город, и ходу нам при хорошей погоде четыре дня, - сказал Петр, глядя вдаль с капитанского мостика. – Но путь-то наш и вправду только начался! Долог он, и астролябией его не измерить. Придет время, и русские корабли побегут от берега до берега – ко всем знатным пристаням земным. А пока еще длинен и труден наш путь к славе Русского государства.

   Петр поднял голову и увидел вдруг небо. Оно было больше океана.

Первая сабля

   Наверное, то случайность была. Но когда Петр вернулся из Архангельска в Москву, попалась ему на глаза старая детская сабелька. Двумя пальцами поднял ее. Легкая сабля, игрушечная. А вспомнил, как радовался когда-то этому подарку, – все прежние игрушки оставил, а с саблей не расставался, спать с ней ложился.

   В ту пору отец его, покойный ныне царь Алексей Михайлович, собрал для забавы целый полк из малых ребяток – сверстников Петра. В этот потешный полк записали детей дворовых людей и царских конюхов.

   Дети, конечно, любят играть в войну. Маленький Петр со своими потешными солдатами целыми днями учился стрелять из ружей и пушечек, строил земляные укрепления и брал их штурмом, рыл траншеи и минные подкопы. Все как на самом деле, взаправду.

   Сначала Петр числился барабанщиком в полку. И только за храбрость и отличия был произведен в сержанты. Как он тогда гордился!

   Много лет прошло. Сабля так и осталась игрушечной. Зато солдаты потешные выросли в настоящих воинов. Петр сформировал из них два полка, которые по старинке так и назывались потешными, - Преображенский и Семеновский.

   Назывались-то они по-прежнему, но учились ратному делу вполне серьезно – без шуток и потех. Отборная, преданная Петру гвардия выросла из потешных ребят. Многих уже испытали беломорские волны.

   И теперь, держа на ладони первую свою саблю, решил Петр поглядеть, каковы полки его в сухопутном деле, провести большие маневры, что замыслил еще у Белого моря в Архангельске.

Кожуховский поход

   Петр составил две армии – «нашу» и «неприятельскую» во главе с «королем». В «нашу» входили Преображенский и Семеновский полки, три роты «гранатников» и еще две роты боярских людей – «Навалы» и «Налеты». А «неприятельская» армия была собрана из старого московского войска – из стрельцов.

   В середине сентября обе армии собрались в поход. «Неприятелю» пришлось пройти через всю Москву.

   «Ну-у-у, опять, сызнова, государь шутить отправился, - говорил народ на улицах. – Одна потеха на уме!»

   Торжественно прошагали стрельцы по Тверской, через Кремль, Каменный мост и Замоскворечье. Вышли через Серпуховские ворота к деревне Кожухово. Спустя три дня «король» дал знать, что готов оборонять земляной город.

   Двинулась и «наша» армия, в которой сам Петр был в звании бомбардира. Вскоре приблизилась к «вражескому» городку.

   Сильный был дождь, ливень проливной, когда «наша» армия пошла на приступ.

   С крепостного вала стрельцы палили из самопалов холостыми патронами, бросали гранаты и горшки с горючей смесью, лили воду из медных труб, отбивались длинными шестами с горящей паклей.

   -Гей! Налети, «Навалы»! Навались, «Налеты! – прокричал Петр, заряжая пушку.

   И тут все произошло так быстро, что даже пушка, говорят, выстрелить не успела.

   Может, не хотели стрельцы мокнуть до костей под осенним ливнем. Может, «Навалы» и «Налеты» так отчаянно штурмовали городок, мечтая поскорее укрыться от дождя и ветра. Одним словом, крепость сразу, не препираясь, сдалась на милость победителя. Привели и самого «короля» со связанными за спиной руками.

   Петр ужасно рассердился.

   -Вот тебе моя милость! – сказал «королю». – Собирай свое войско в крепости и обороняйся до крайности. Иначе, поверь, хуже будет!

   Ну, и правда, к чему такая скорая, случайная и глупая победа, когда войска должны научиться осаждать крепость по всем правилам военного искусства. Ясно, что от лихого навала да простого налета мало толку в серьезном сражении…

   По осадной науке нужно было взорвать крепостной вал в нескольких местах сразу и тогда брать городок приступом.

   Войска «наши» принялись копать сапы и апроши – узенькие ровики, по которым можно подобраться к валу, устроить под ним минную галерею. Вели апроши и сапы зигзагами. Землю выбрасывали вперед, чтобы защищала от вражеских пуль.

   Петр копал наравне с другими солдатами-саперами. Дождь не утихал который день. Воды в канавах набралось по колено. Жидкая грязь летела из-под лопат и заступов.

   Но когда дело дошло до минных подкопов, стало еще труднее. Вдруг открылись подземные ключи и до краев наполнили ямы. Да еще осажденные непрестанно лили сверху воду.

   Все же Петр с товарищами быстрее других умудрился подвести подкоп и заложить в него четыре ящика пороху. Теперь только и ждали приказа – взорвать мину!

   Как дали сигнал к решающему приступу, грохнул взрыв. Вал дрогнул и как бы присел в одном месте.  «Наши» полки легко перешли через него.

   Однако в самой крепости осажденные дрались не на шутку – сдаваться-то было не велено! Уже казалось, что идет настоящий бой. Много было раненых, обожженных.

   Петр сражался рядом с друзьями из Преображенского полка.

   -Господин бомбардир! – кричал ему Гаврила Меншиков. – Слева! Слева заходи! Сейчас мы его!

   «Неприятельский» полковник, здоровенный детина, замахнулся было шпагой, да остановился. Петр сбил его на землю и скрутил руки за спиной.

   -Плохой ты полковник, - склонился над пленным, - если простого бомбардира устрашился!

   Кожуховский поход, как заведено, кончился большим пиром. А на другой день все войска – и «наши», и «неприятельские» - мирно отправились в Москву, на свои квартиры.

   «Напотешился царь!» - говорили на улицах москвичи.

Шутки в сторону

   -Потрудились мы под Кожуховом на военной потехе, - сказал Петр своим друзьям. – Ничего более, кроме игры да шуток, на уме не было. Но привела игра к настоящему делу. Пора поднять оружие на врагов России!

   -Пора, государь, пора! – отвечали преображенцы. – Вдоволь наигрались-напотешились! Проверим в деле силу русского оружия!

   -А ведь велено азбуку с первой буквы учить, - усмехнулся Петр. – С «азов» все начинается, как говаривал мне Никита Зотов. Так и мы, ребята, начнем ратные дела с похода на Азов!

   Задумались преображенцы – совсем не простое дело штурмовать Азов-крепость.

   На самом юге земель русских стоит этот город – там, где река Дон впадает в море Азовское, которое Синим зовется.

   Когда-то был Азов русским. Да захватили его половцы, а потом турки.

   Не позволяет крепость Азов выходить в море, идти по нему в заморские страны, торговать свободно к славе Русского государства.

   Томится громадная страна, как в темнице. Одно Белое море едва приоткрыто, точно малое оконце. Да темница, пожалуй, на то и существует, чтобы, когда время придет, из нее вырваться.

   Так нужен России выход в Синее море, но стоит на пути Азов…

   Сильно укреплен город. Каменная крепость с отдельным замком внутри. Повсюду пушечные батареи. Вокруг ров глубокий и вал земляной.

   Сильна крепость Азов! И с моря Синего в любую минуту поможет турецкий флот – подведет людей, снаряды, еду.

   А чтобы донские казаки не беспокоили, турки саму реку Дон перегородили. Выстроили на обоих берегах каменные башни-каланчи, протянули между ними толстые цепи. Ни одна казацкая лодка не пройдет дальше турецких каланчей!

   Да, Азов – это, конечно, не земляной городок под деревней Кожухово. Тут шутки-потехи в сторону – дело серьезное.

                                                        От «азов» к «добру»

                                                          часть третья

Торжественная встреча

   Во главе армии Петр поставил трех генералов – Головина, Лефорта и Гордона.

   Сам царь числился бомбардиром бомбардирской роты Преображенского полка. Верно, хотел быть ближе к своим друзьям потешным. А собирались в поход и Федосей Скляев, и Гаврила Меншиков, и Сашка Кикин, и братья Лукины – Григорий да Тихон.

   Появился у Петра и новый товарищ – голландский матрос и артиллерист Якоб Янсен, хорошо знавший свое дело. Петр полюбил его, как друга верного и честного, - назначил командиром батареи мортир.

   -Что, Яшка, как тебе на русской службе живется? – спрашивал бывало.

   -Не скажу ни добра, ни худа, - весело отвечал Янсен. – Плати хорошо, герр Питер, и я исправен буду!

   -Ну а под Азовом, думаешь, победим мы?

   -Кто-нибудь да победит, - отшучивался Янсен.

   План похода на Азов утвердили на Пушечном дворе. Войска генерала Гордона должны подойти первыми и окружить город, чтобы не получал подмоги.

   Два месяца были в пути полки Гордона. У городка Раздоры присоединился к ним атаман Фрол Минаев с донскими казаками. Наконец в жаркий июньский полдень поднялись войска на гряду холмов, и с самого высокого – Скопиной кровли – увидали Азов-крепость.

   По военному обычаю того времени, генерал Гордон приказал дать залп из трех пушек – мол, тут мы, скоро на приступ пойдем.

   Турки из крепости ответили беспорядочной стрельбой.

   -И куда палят? – удивлялся Гордон. – Думают что ли напугать?!

   Но вскоре дело прояснилось. Турки целились в деревянные постройки, которых вокруг крепости было немало, - чтобы не мешали обороне. Через несколько часов окрестности Азова полыхали.

   «Торжественная встреча, - подумал Гордон, - В огне и грохоте. Похоже, действительно не до шуток будет»…

   Долго еще дымилось пепелище, и тоска одолевала при одном взгляде на него.

Каланчи

   На грузовых лодках-стругах прибыли по Дону войска Головина и Лефорта. Смогли дойти, конечно, только до каланчей. Петр приказал высадиться да сразу выгружать артиллерию.

   -Обедать после будем, - сказал встречавшему генералу Гордону, и принялся таскать бочки с порохом, кули с дробью, - Сколько у тебя, Лукин, бочек-то на струге? – спросил Григория.

   -Ни много, ни мало, а двести семьдесят пять – ровным счетом. Да еще тысяча двести бомб.

   -Выгружайте, ребятушки, выгружайте, - приговаривал Петр, подставляя спину под очередной куль. – Гей, здорово! Все в Азов-крепость полетит.

   Подошел генерал Головин:

   -Жара-то какова, господин бомбардир! Пекло адское, и нет тени под этим солнцем…

   -Да скинь ты парчовый кафтан, Автомон Михайлович! Не пекись зря – пекись о деле. Подставляй плечо под бочку, пусть турки на вежах своих знают-ведают, каковы русские генералы.

  Петр сбросил на землю куль с дробью, вытер пот со лба.

   -Нам-то жарко, а туркам жарче будет, - как мортиры установим и зачнем бомбы метать. Вон какие славные у нас бомбардиры!

   -А что есть вежды, герр Питер? – спросил Якоб Янсен. – Кажется, так называют глаза?

   -Вежа! – рассмеялся Петр. – Вежа – это каланча. Далеко туркам видно с высокой каланчи, много узнать-проведать могут. А сейчас они все отдадут, чтобы наши планы вызнать. Первым делом, Яшка, нужно турецкие каланчи захватить!

   Было новолуние, и ночь была черна. Трещали цикады, долетал с моря Синего теплый ветер. Двести казаков, войдя по плечи в реку, тихо подступили к одной каланче.

   Казалось, немая каменная гора вылезла вдруг посреди степи и протянула в Дон железную суставчатую руку-цепь.

   Держась за эту цепь, вышли казаки из воды. Подложили мину под железные ворота каланчи. Плеснул огонь, грохнул взрыв. Ворота вздрогнули, перекосились, но уцелели.

   Пока еще турки не опомнились, казаки ломами раздолбили бойницу и ворвались внутрь.

Больше часа шел бой – турки отстреливались на узких крутых лестницах, швыряли сверху камни. И все же казаки одолели. Захватили много пленных, пушки и снаряды.

   Как только показалось над степью донской солнце, начали обстреливать из сдавшейся каланчи другую, что на правом берегу реки. Говорят, метко били. Не долго продержались турки, бежали из второй каланчи, бросив все оружие, и убитых, и раненых…

   Большая радость была в русском лагере. На военном совете Петр сказал генералам:

   -По взятии каланчей врата к Азову отворились!

Плуг войны

   Войска продвигались к Азову, роя, как положено, сапы и апроши. К началу августа так близко подошли, что слышно было, какой табак турки курят.

   Дни стояли красные, ночи тихие. Земля иссушена под солнцем,  и пыль от снарядных разрывов подолгу висела в воздухе, серебрилась, отсверкивала в солнечных лучах. Заступы и лопаты тоже поднимали пыль, как дымовую завесу. Солдаты от солнца и пыли азовской черны были, только глаза да зубы поблескивали.

   -Эй, Гришка! – хлопнул Петр по спине Лукина. – Что загрустил, бомбардир? Надоело в земле копаться? Глядите-ка, братцы, ну, чистый арап – черен, как деготь! Подумают турки, что под Азовом африканское войско стоит.

   -Сам-то хорош, господин бомбардир! – подмигнул Григорий. – Пора бы в Синее море окунуться.

   -Успеем, успеем еще, - кивнул Петр. – И селедки с тобой наловим, как только турок одолеем.

   Город обстреливали со всех сторон. Петр не отставал от своих товарищей-бомбардиров. Снаряды готовил, орудия наводил на цель.

   В Азове начались пожары. Рухнула караульная башня. Но турки и не думали сдаваться. Безо всякого труда и препятствий подходило к ним морем пополнение, выгружали с кораблей снаряды, продукты. Русские войска никак не могли этому помешать – флота не имели…

   А турки тушили пожары в городе, чинили разбитые укрепления и – более того - совершали опасные вылазки из крепости.

   -Близко мы подошли к гнезду, - говорил Петр генералам, - и шершней раздразнили. Гнездо-то их сыплется, а они еще крепко кусаются.

   И правда, меткие стрелки с длинными ружьями зорко следили за нашими сапами и апрошами. И стреляли они точно в цель. Конечно, не холостыми патронами.

   -Ведите сапу тихую да глубокую, - наказывал Петр солдатам. – Голова целее будет!

   И сам ходил по окопам, сгибаясь, как говорится, в три погибели. Да если б в полный рост встал, голова бы торчала, пожалуй, из самой глубокой канавы.

   -Ну, скоро уж распрямимся, - утешал себя.

   Как-то ранним утром поднялся он на высокий берег Дона. Далеко к горизонту уходили степи нетронутые. А здесь, перед Азовом, все было изрыто траншеями, апрошами, сапами да окопами, разметана земля снарядами.

   «Эко, плуг войны пашет, - думал Петр. – И вспахано уже, и засеяно. Добрый должен быть урожай!»

   Да только не суждено было в том году дождаться «добрых всходов» у Азова…

Измена и штурм

   Темной ночью командир батареи Якоб Янсен перебежал к туркам. Он разбил-изуродовал пушки на своей батарее, связал часовых.

   Петр долго не верил в это предательство. Ходил скучный, мрачный. Генералы боялись приблизиться к бомбардиру.

   А Якоб Янсен благополучно пробрался в Азов и встретился с комендантом города Мурзатой-пашой.

   -Наконец я среди достойных людей, - сказал он. – Этот русский царь Петр живет, как простой солдат. Он думает, что все его любят за это. А скажите, паша, какая может быть любовь на службе военной? Главное, чтобы жалованье точно платили!

   И доложил Янсен, что сподручней всего напасть на русских в полдень, когда те спят, спасаясь от жары.

   Ровно в полдень отряд турок незаметно выбрался из крепости. Потихоньку – полем, засеянным коноплей, - подкрались они к передовым окопам и батареям. И набросились внезапно с гиканьем и страшными воплями. Перебили тут же сонных часовых. Генерал Гордон поспешил на помощь с небольшим отрядом, да чуть было сам в плен не угодил.

   Только через несколько часов турок выбил с батареи подошедший Преображенский полк. Но те успели уволочь с собой семь пушек, а оставшиеся вывели из строя.

  -Ну, Яшка-подлец, доберусь я до тебя! – негодовал Петр. – Змея подколодная! Бука – рогатая да копытная! Завтра же идем на штурм крепости турецкой!

   Не захотел он ждать, когда подведут минные подкопы, как это было «по науке» под Кожуховом. До того раздосадовался, что решил взять крепость именно что – навалом и налетом!

   Пятого августа, через месяц после начала осады, русские полки пошли на приступ. Солдаты храбро лезли на земляной вал. Турки яростно отстреливались, не робкого тоже десятка.

   Получилось так, что наши войска штурмовали крепость на одном лишь участке. А турки как раз подтянули туда лучшие свои силы и сбросили русских с вала.

   Пришлось трубить отбой атаке.

   Много было в нашем стане убитых и раненых. Не просто оказалось войти в Азов. Однако Петр все еще не сомневался в победе.

   -Доберусь-таки до Яшки-сволочи! Тогда спрошу – зачем предал?!

   Казалось ему, все беды русского войска пошли от подлой этой измены.

Тяжело драться одной рукой

   Но и второй штурм крепости тоже был неудачен. Трофеев добыли – знамя да пушку. А потерь куда больше.

   От тяжелых ран умер Григорий Лукин. Горевал Петр, видя, как гибнут старые товарищи. «Друга моего не стало, - писал в Москву. – Не оставьте без заботы родителей его».

   В конце сентября неожиданно наступили холода. Солдаты мерзли в легкой летней одежде, с тоской вспоминали о жарких днях, когда ругали свирепое азовское солнце.

   На исходе была мука, сухари да солонина.

   А к туркам все время шла морем подмога, свежие силы. Крепость Азов напоминала Кощея Бессмертного – срубят ему голову, а он в море окунется, и цел-невредим.

   Вновь собрался военный совет, и порешили снять осаду. Петр только молча кивнул.

  Ох, не хотелось так бесславно от Азова уходить, но понимал, что не взять в этот раз крепость.

   В захваченных каланчах для их обороны оставили три тысячи войска. Остальная армия двинулась домой по уже морозным, заснеженным степям донским. Путь был тяжелый, и на душе у всех было тяжко. Неудачей закончилось первое ратное дело молодого царя.

   -Господин бомбардир, Петр Алексеевич, - подошел к нему Федосей Скляев, - как же так – совсем не пойму! Три месяца стояли под Азовом, дрались с турком храбро, а уходим, как псы побиты, несолоно хлебавши?

   -Подумай сам, Федосей, можно ли одной рукой драться и в драке сей победить? Всегда бит будешь! А у нас-то всего и есть одна рука – войско полевое. Вот к весне флот построим – ухватимся за Азов-крепость двумя руками.

   Это удивительно было слышать в голых степях донских! Трудно даже представить, откуда за одну зиму флоту взяться?

Вновь дела корабельные

   Вернулась армия в Москву. А через неделю вышел приказ – запасы готовить, оружие чистить, лошадей кормить – новый поход весной.

   Но без второй «руки», которая охватила бы крепость с моря, конечно, не обойтись. Нужен настоящий флот – не казацкие лодки, не струги да плоты. Они перед военным кораблем, что мухи перед слоном.

   Взять, к примеру, галеас. Тридцать метров длиной, шириной девять, три мачты с парусами и тридцать шесть пушек. Или галера – длиной сорок метров и шириной шесть, да еще шестью пушками вооружена. Полторы сотни матросов управляются на ней с веслами, парусами и орудиями.

   Такую именно галеру еще до Азовского похода заказал Петр в Голландии. Когда стояли под Азовом, получил письмо – мол, готово судно. Доставили разобранное в село Преображенское. Вот ныне-то и пригодилось. По образцу этой галеры решили соорудить столько кораблей, сколько успеется до весны.

   Уже к концу февраля 1696 года солдаты и плотники срубили из сырого, мерзлого леса части двадцати с лишком судов.

   Да это только четверть дела. Нужна верфь на судоходной реке. Нужно собрать галеры, оснастить, спустить на воду. Страшно подумать, сколько еще всяких «нужно»!

   Пожалуй, не четверть – какая-нибудь десятая часть дела была пока завершена.

   Нужны десятки тысяч работных людей. Нужны умелые плотники и столяры. Нужны лес, канаты, металл, пенька, парусина, смола. Нужны транспортные суда для перевозки под Азов солдат и артиллерии – по меньшей мере, тысяча стругов, пятьсот лодок, сто плотов.

   И все это за два с небольшим месяца: весной морской караван должен выйти к Азову. Это не один корабль за целую зиму построить, как на Белом море. Есть от чего растеряться, руки опустить!

   Но Петр не позволял себе такого. Умел он не только плотничать-столярничать, рыть окопы, стрелять из пушек. Умел Петр приказать, да так, что ослушаться его не смели.

   Для строительства первой русской военной флотилии выбрал он город Воронеж. Тут и река судоходная – прямой путь к Азову, и леса дремучие – дубовые, буковые, липовые, сосновые. На небольшом острове близ города издавна рубили и строгали грузовые лодки – струги. Каждый год на них перевозили хлебное жалованье донским казакам, охранявшим южные границы России. По реке Воронеж струги спускались в Дон и дальше вниз по течению, в донские степи. Обратно их не пригоняли – тяжело супротив течения.

   А еще важно, что в городе было много мастеровых людей – плотников, смолокуров, канатчиков, - необходимых для корабельного дела.

   В марте начали прибывать корабли из села Преображенского. При каждой разобранной галере был капитан с командой из солдат Преображенского и Семеновского полков. Лучших своих товарищей отрядил Петр в морскую службу.

   День и ночь – то в распутицу, в грязь непролазную, то в метель и жгучий мороз – шли санным путем к Воронежу десять тысяч крестьянских подвод.

   -Первый поход нашей славной флотилии, - глядел Петр на унылую вереницу груженых телег. – А ведь развернемся боевым строем на море Синем! Скажем туркам наше русское «добро»!

   Петр спешил в Воронеж. Не по душе ему было только приказы отдавать – хотелось, видно, обеими руками самому за дело взяться.

Воронеж

   Воронежские господа очень хлопотали, поджидая Петра. Дома свои особенно убирали, наряды пышные примеривали. Хотели удивить государя, порадовать, какая в городе жизнь богатая, достойная.

   Но Петр явился с другими думами, дело торопить. Встречали в Воронеже царя, а прибыл капитан морской в черном глухом мундире. Поселился на берегу реки, рядом с пристанью. Хоть и назывался его дом громко – «Государев шатер» - а был совсем небольшим домишкой. Зато баню во дворе поставили знатную.

   -После трудов корабельных добрая баня нужна, - говорил Петр.

   Тогда все бани топили по-черному. Дым выпускали через дверь, на стенах - сажа, копоть. А эту соорудили с трубой вытяжной, по-белому. К тому ж два окошка и печка, выложенная изразцами. Сени банные с перилами, опиравшимися на точеные столбики – балясины.

   -Хороши балясины! – любовался Петр. – Да вот только балясничать, из пустого в порожнее переливать совсем недосуг.

   С раннего утра он уже на верфи – при корабельном деле. А на берегу круглые сутки горят костры, стучат топоры, повизгивают пилы, хлопочет работный люд, деловито посматривают заморские мастера. Тут и там громоздятся бревна, доски, бочки со смолой, тугие кольца канатов.

   Каждую галеру собирала такая бригада: главный мастер, плотник, подмастерье, шесть кузнецов, шестьдесят подручных плотников, один столяр, один резчик по дереву, украшавший борта узорами, один маляр да еще лекарь.

   Петр за всем успевал доглядеть. То циркуль у него в руке и бумага, то пила или топор. На пару с Лукьяном Верещагиным трудился он над галерой, которой уже дал имя «Принципиум» - Начало.

   На этом корабле заранее числились матросами Федосей Скляев, Лукьян Верещагин и Степан Васильев,  боцманом Гаврила Меншиков, а капитаном сам Петр Алексеевич. Да еще Сашка Кикин при нем денщиком.

   Так вместе они и работали, из одного котла кашу да клецки ели. Как говорится, в одном хлебе жили.

   Со всех концов России съехались в Воронеж мастера – строить флот для победы над турками. Из Архангельска и Астрахани, из Вологды и Нижнего Новгорода. Были тут Осип Щека с двадцатью четырьмя товарищами и мастер Яков Иванов с большой командой плотников.

   Как говаривал Петр, дело шло с поспешанием. На глазах росли корабли, поднимались, как терема огромные.

   «Неужто, - думали воронежцы, - пойдут по воде эдакие громадины!? Да куда им, таким тяжелым! Небось, потонут…»

Беды-ненастья

   Не все однако гладко шло в корабельном деле. Железа, к примеру, не хватало. Капитаны жаловались – в кузнице угля нет, потому и простои…

   Нередко подводчики бежали с дороги, бросая поклажу. Да и как не бежать, когда лошади еле на ногах держались от тяжелой работы. А на дворе уже весна – пахать, сеять время. Без лошади – горе!

  Во всем Петру надобно разобраться  – выслушать доклады помощников о расходах, о найме новых плотников, о заготовке пеньки, смолы, снастей, о подвозке железа…

   -Оглядеть все железные заводы в округе! – приказывал Петр. – Доставить все железо, какое найдется!

   На дворе рассвет, а капитан Петр Алексеевич еще и спать не ложился.

   «Восемь компасов, - составлял роспись необходимых припасов, - десять песочных часов, смолы жидкой шестьдесят три бочки, двести гвоздей по десять пальцев длиной, да две тысячи - по семь пальцев».

   Ну, хоть к утру, а со всеми делами можно управиться. Вот с погодой и природой – никак!

   Вдруг леса загорелись именно там, где рубили струги. «Или злодеи-поджигатели хотят морскому походу остановку учинить?» - размышлял Петр.

   Да сколько ни думай, пожары не уймешь. Хорошо, дожди зарядили. Весенние, проливные. Реки начали вскрываться. Уж собрались для пробы одну галеру на воду спустить, как ударили вдруг морозы. Да какие! Снежная буря пришла с севера, стужа великая. Целую неделю невозможно было работать на верфи.

   Томился Петр без дела в Государевом шатре. Только шахматы развлекали. Играл с шутами-балагурами придворными – Степкой Вытащи да Ивашкой Биткой.

   -Гляди-ка, - говорил Петр Битке, - у тебя ныне черное войско. Быть тебе азовским пашой. А уж я поведу осаду по всем правилам.

   -Аз не без глаз – все вижу, - отвечал Битка, склонившись над доской.

   Петр лихо выдвинул вперед белого короля со свитой пешек.

   -Аз, да увяз, да не выбрался, - подмигивал Битка.

   Но белые пешки умудрились уже ворваться в неприятельский лагерь. Тесно стало черным коням, слонам и ладьям.

   -«Буки» - букашки, «веди» - таракашки, «глаголь» - кочерыжка, - вздохнул Битка и положил, сдаваясь, своего короля на доску.

   -Что же тогда «добро»? – спросил довольный победой Петр.

   -Большая ложка, - подал голос из угла Степка Вытащи.

   За окном гудел буран, окна были залеплены снегом.

   -Стольник Засекин второго дня свиным ухом подавился, - тихо молвил Битка.

   Да Петр уже не слушал своих шутов, далеко был мыслями.

   «А под Азовом, верно, тепло, - представил он цветущие донские степи. – Сине море нас ждет-недождется».

Морской караван

   Как только окончательно вскрылась ото льда река Воронеж, многие сотни плотов, стругов и лодок спустили на воду. Первого апреля начали грузить на них пушки, порох, свинец, ядра, бомбы, хлебные запасы.

   На другой день торжественно вошла в реку и первая из галер - «Принципиум».

   -Воистину сегодня начало положено русскому флоту! – возгласил капитан Петр.

   Поднялся на галеру и отсалютовал из пушки.

   Теперь ежедневно воды реки Воронеж принимали все новые и новые суда.

   И вот в конце апреля весь флот был готов к дальнему пути. Впереди пошел грузовой караван с восемью полками под командованием генералов Головина и Гордона.

   Через неделю – отряд из семи кораблей во главе с галерой «Принципиум», которой управлял капитан Петр.

   Затем – и остальные суда. День и ночь продвигались вперед галеры – под парусами и греблей. Первая русская флотилия шла в первый боевой поход.

  И это был, конечно, совсем не тот караван торговых карбасов, что ходил когда-то по Северной Двине к Архангельску.

   Впереди поджидала  турецкая крепость Азов, а за нею – Синее море.

И смех, и досада

   Незадолго до прихода нашей флотилии казаки атамана Фрола Минаева вышли на легких своих лодках в море. И увидали два турецких корабля.

   Казаки, не долго думая, пошли на абордаж. Но борта кораблей высоки. Никак не удавалось взобраться на них с лодок.

   Пытались казаки проломить борт топорами. Однако крепко были сколочены турецкие корабли. Турки только поглядывали сверху вниз и посмеивались – мол, куда вам с нами тягаться!

   Досадно было казакам, но пришлось уходить с моря. Турецкие корабли так и остались хозяйничать при устье Дона.

   Когда Петр услыхал об этом, тут же приказал поднимать на галерах паруса. Пошли с отрядом и сорок казацких лодок.

   -Не долго еще туркам смеяться! – воскликнул Петр. Очень уж не терпелось ему проучить турок, показать силу новорожденного русского флота.

   А в тот день дул крепкий ветер с севера. Воду из Дона согнало в море, выступили мели. Казацкие лодчонки проскочили, а тяжелые галеры как раз и застряли. Тогда Петр, не отменив задуманного, перешел в лодку атамана Фрола Минаева.

   Выплыли сорок казацких лодок в открытое море. А перед ними уже не два корабля – целая флотилия военная! Галеры, галеасы, грузовые суда-тумбасы…

   Конечно, ни о какой атаке теперь и думать не приходилось.

  Петр был огорчен до крайности.  «Неужели и на сей раз не овладеем Азовом-крепостью и морем Синим, желанным?!»

   На всякий случай оставил он казаков в устье Дона, чтобы наблюдали оттуда за турецким флотом. А сам вернулся на галеру «Принципиум» таким мрачным, каким редко его видели. Даже сама галера, красивая, быстроходная, была ему не в отраду. Даже море Синее не успел разглядеть, как следует.

  Турки меж тем на своих тумбасах, груженных снарядами, оружием, тканями, съестными припасами, деньгами, двинулись к устью Дона, намереваясь привычно подойти к самой крепости.

   Стемнело уже. Над Синим морем взошел одинокий остренький месяц, похожий на турецкую саблю-ятаган. Света от него было мало.

   Не приметили турки казацкие лодки, схоронившиеся по берегам реки. А казаки подпустили их близко и стремительно напали. Через невысокие борта тумбасов легко перепрыгнули! Пораженные турки почти не сопротивлялись. Казаки захватили двадцать семь пленных, взяли триста бомб, пятьсот копий, пять тысяч гранат, восемьдесят шесть бочек пороха, провианта на три тысячи человек – все предназначалось для обороны Азова.

   Немногие ускользнувшие турки нагнали, видно, страха, рассказав такое о ночном налете, что неприятельский флот разом поднял паруса и отошел подальше в открытое море.

   Говорят, Петр с великой радостью узнал об этом славном деле. Выспрашивал в подробностях, и развесело посмеивался.

   -Ну, коли турки от лодок бегут, как флотилии устрашатся!

Две победы на Синем море

   Погода в тот день была красная – тихая да ясная.

   Петр повел свои корабли устьем Дона в море.

   -Вот оно, Синее! – подталкивал плечом матросов. – Вот он, русский флот под белыми парусами! Глядите, братцы, это вам не Просяной пруд и не Плещеево озеро. Если Белое грозно, то Синее должно быть к нам ласково.

   Корабли построились боевым порядком и дали приветственный залп из всех пушек.

   Впрочем, у Синего моря оказался еще тот характер, не слишком-то гостеприимный. К вечеру вдруг затянуло небо тяжелыми облаками. Поднялся ветер. Каждую минуту все крепчал. И обернулся подлинной бурей!

   Корабли отчаянно боролись с ветром и волнами. Много галер едва не разбило, выбросило на берег. Но Петр на «Принципиуме» держался в море.

   -Привыкло Синее к туркам! – кричал боцману Гавриле Меншикову. – Не хочет принимать русских! Да мы с ним совладаем! И не такие бури видали!

   Только к утру ветер стих, улеглись волны. Матросы собрались на корме у капитанской рубки.

   -За нами победа, господин капитан! – доложил Меншиков.

   -Первое морское сражение выстояли, - подтвердил Федосей Скляев.

   -Верно, господа матросы, - кивнул Петр. – Теперь уверен – и сухие, и водные пути к Азову крепко заперты…

   И правда, вся флотилия бросила якоря, расположившись прямо перед устьем Дона, - преградила путь к турецкой крепости.

   «Надежна цепь наша, - думал Петр, - покрепче будет той турецкой, что на каланчах висела».

   Побушевав для начала, Синее море надолго, кажется, угомонилось. Тихое лежало, как сытый кот, едва мурлыкало у берегов. Матросы упражнялись без помех в гребле и управлении парусами, ловили рыбу – лещей, частика, селедку.

   Так миновало две недели. И вдруг показались на горизонте паруса турецких кораблей.

   Петр приказал готовиться к бою. Скоро в подзорную трубу сосчитал он вражеские вымпелы – шесть галеасов, семнадцать галер… Грозная сила!

   Турки бросили якоря в виду русских кораблей. Отчего-то не решились сразу атаковать. Шли дни за днями, а турецкий флот стоял недвижно против русского.

   -Пришли турки на помощь, а к нам не идут – делают вид, что селедку ловят, - смеялся Петр, расхаживая по палубе. – Видно, ждут нас в гости!

   Долго ни на что не отваживался турецкий адмирал, более полумесяца – никак не мог в толк взять, откуда у русских военный флот. Наконец решились турки: бой не принимать, а только высадить десант в помощь Азову.

   Заметив их маневр, русские галеры тут же снялись с якорей, подняли паруса, готовые без промедления напасть на турок.

   Совсем не понравилось это турецкому адмиралу. «Пусть в Азове-крепости защищаются, как могут. Командир у них храбрый – Гассан-паша! А я не должен флот свой губить», - рассудил он и приказал уходить побыстрее к родным берегам.

   Больше турки и не пытались помочь Азову с моря. Так русские корабли без боя одержали еще одну победу на Синем море. Крепкая оказалась «рука» водная. Здорово помогла «руке» сухопутной.

Вновь осада

   Турки в Азове не ожидали, что русские войска так быстро соберутся для новой осады.

Даже прошлогодние апроши и сапы, окопы и траншеи не успели засыпать.

   -Меньше землю рыть, – порадовался Петр. – Больше сил для штурма!

   Хотя пришлось-таки и на этот раз изрядно земли перекопать…

   Петр жил на своей галере «Принципиум, однако почти каждый день наведывался в расположение сухопутной армии. Без страха ходил по передовым окопам, стрелял из пушек, а к вечеру возвращался на море.

   Он был весел и непрестанно шутил с солдатами.

   -Теперь, ребятушки, я и близко к пулям не гуляю. Зато они покуда ко мне захаживают. Но вежливо!

   В середине июня русские войска начали со всех сторон обстрел крепости. Бомбы и ядра учинили жестокое, как тогда говорили, опустошение. Вскоре все укрепления и дома были разбиты-разрушены. Туркам оставалось укрываться в землянках.

   В конце месяца из нашего лагеря в Азов отправили короткое письмо на конце стрелы. Мол, сдавайтесь со всеми орудиями и боеприпасами. Тогда пощадим. Иначе – пощады не будет!

   Турки ответили без слов – бомбами да ядрами. Они еще надеялись, что с моря помощь подоспеет.

   Честно сказать, наши генералы были в сомнениях. Не знали, на что окончательно решиться. Брать город приступом слишком безрассудно – в крепких стенах ни одной бреши. Минные подкопы затевать – дело долгое и не очень надежное.

   Представить сейчас такое трудно, а в ту пору обратились генералы за советом к войску.

   -Земляной вал нужен! – ответили без сомнений солдаты. – Деды наши и прадеды так крепости брали, а чем мы хуже!

   Действительно, именно так осаждали крепости столетия назад – насыпали огромный пологий вал вровень с крепостной стеной и по нему врывались в город.

   Но что эта была за работенка землекопная!

   Ночи напролет, поочередно махали лопатами и кирками. Выходили в смену пятнадцать тысяч солдат. Остальные отдыхали или несли караул.

   За ночь вал заметно подрастал. Вскоре почти сравнялся со стеной, и приходилось солдатам то и дело, побросав лопаты, вступать с турками врукопашную.

   Наконец втащили на вал двадцать пять пушек, и начали бить по Азову прямой наводкой. Туркам стало совсем жарко!

Казацкий наскок

   А казаки скучали без дела. Разве ж это дело – землю копать ночами!? Казаки к такому непривычны.

   Решили они неожиданно ударить по крепости – увлечь за собой остальные войска.

   Две тысячи казаков повел Фрол Минаев на приступ. Быстро взобрались на крепостную стену, сшибли оттуда турок и ворвались в город. Едва не пробились в каменный замок внутри Азова, но встретил их жестокий оружейный огонь.

   Казаки отошли на городской вал. Тут они укрепились, как следует, и послали к Петру гонца – казака Самарина. Рассказал он о смелом да скором наскоке и подал разрубленную пополам монету-ефимку.

   -Гляди, господин капитан, ефимками стреляют, - пояснил Самарин. – Совсем у турка плохи дела, коли пуль не хватает.

   Петр поблагодарил казаков и приказал всем полкам готовиться к решающему штурму.

Письмо без печати

   Восемнадцатого июля рано утром все пушки разом ударили по Азову. Войска с минуты на минуту ждали сигнала к атаке.

   Неожиданно из крепости вышел, размахивая шапкой, одинокий турок. Его проводили к генералам для переговоров.

   -Мы бы уж давно сдались, - сообщил турок искренне, - кабы в том письме, что стрела принесла, печать была. Лучше всего царская. А без печати наш командир Гассан никак не мог письму поверить. Будет такое же письмо, но припечатанное – отдадим город на прежних условиях…

   -О, хитры турки! – расхохотался Петр. - Печать им подавай. А сами подмоги с моря ждали…

   Все же печать к новому письму приложили, крепко-накрепко. Отправили в крепость с казаком Самариным.

   Через час в русский лагерь пожаловал сам Гассан. Быстро с ним сговорились, что выйдут турки из крепости в полном вооружении, отдадут все пушки, снаряды, бомбы, ядра. В одном заминка случилась - не хотел Гассан возвращать изменника Якоба Янсена.

   -Такой, - говорил, - человек хороший! Весельчак! Друг честный!

   Генералы пригрозили немедленным и беспощадным штурмом. Ничего другого не оставалось Гассану, как выдать Янсена с головой.

   Вскоре из крепости вышли все турки, преклонив шестнадцать боевых знамен. Отдали ключ от города.

   Русская армия вошла, наконец, в Азов.

   Подоспели с моря галеры и дали залп в честь победы.

   -Награждены наши двухлетние труды, - говорил Петр своим товарищам-матросам, - Не от города Азова ключ мы получили – от моря Азовского, Синего!

   Уже на другой день приказал он составить план новых надежных укреплений Азова. Все войско принялось восстанавливать крепость.

   -Вчера сокрушали – сегодня строим! – ликовал Петр.

   -Доброе дело – строить, - кивал согласно Федосей Скляев. - Сердце веселится!

 Влечение к пятой букве

   Это была первая победа русского оружия над грозными турками.

   В Москве при выезде из Замоскворечья на Большой Каменный мост уже ставили Триумфальные ворота для торжественной встречи армии-победительницы.

   Были изображены на тех воротах пушки, ядра, бомбы и морские корабли. По бокам ворот две статуи – богатырь с палицей и воитель в доспехах с мечом обнаженным.

   «В похвалу прехрабрых воинов полевых», «В похвалу прехрабрых воинов морских» - такие надписи были под статуями.

   А перила Большого Каменного моста украсили персидскими коврами.

   Тридцатого сентября 1696 года войско вошло в Москву. Все горожане высыпали на улицы. Радостно встречали армию после ратного дела – с победой.

   Полки проходили за полками. В пыли дорожной волокли за собой солдаты турецкие знамена. На телеге везли изменника Якоба Янсена, закованного в цепи. На груди его – доска с надписью «Злодей».

   Проезжали богато убранные колесницы генералов.

   А позади них среди своих матросов шел капитан Петр Алексеевич – в черном мундире, в шляпе с белым пером.

   От Серпуховских ворот, под Триумфальными, до самого села Преображенского шагал Петр в пыли дорожной, овеянный славой воинской.

   Но не о славе были мысли его – о будущих делах и заботах.

   «Не время в России отдыхать от трудов, - думал Петр. – Только первую букву азбуки одолели – Азов прошли. Дальше надобно грамоту учить! Может, в конце-то концов, и к «добру» приблизимся».

   Да почему, собственно, и не подумать этак государю русскому, хотя бы миг-другой под Триумфальными вратами...

                ВЕЩИЙ БАРАБАН

                Записки барабанщика

               Преображенского полка

                      Ивашки Хитрого

   Записки сии – труд барабанного старосты Преображенского полка Ивана Хитрого. Описаны самовидные и верно слышанные дела и поступки великого государя Петра Алексеевича, всей великой и малой, и белой России самодержца и милостивейшего отца отечества.

Большой капитан

   Осенью 1696 года наши полки с триумфом шли по улицам Москвы. В ту пору стояло бабье лето, и у каждого русского жила в сердце воинская радость. Впервые наше оружие взяло верх над турецким. Пала крепость Азов, и отворились врата в море Азовское.

   Счастье в Москве после ратного дела!

   В небе солнце мягко. Воздухи нежны. А подсолнухи из-за каждой изгороди глядят молодцами. И клонятся яблоневые ветви, как добрые бабы.

   Литавры звенят. Трубы играют. И барабаны бьют. Весь народ на улице, и гул до неба. Залпы гремят ружейные и пушечные – заздравная пальба!

   И станет вдруг тишина – не боле блошиного скока. Слышно тогда, как гулки о оземь спелые яблоки. И воробьи в пыли! И сердце звенит, подобно колоколу! Глаза мои видят! Уши мои слышат!

   Пленные турки – нога за ногу – плетутся. Гуси битые. Белы их одежды, а на душе, видно, черновато. Печаль ворочается. И взгляды рассеяны и смутны.

   А над всем воинством, как облачко лёгкое, плывёт перо на шляпе Большого капитана. Пешим строем идёт, среди матросов, а видать издали, вроде Ивана Великого. А ещё повыше луч горит серебряным голубем на лезвии его протазана.

   Ах, как светел был день и наряден!

Триумфальные врата

   Подошли полки к Каменному мосту через Москва-реку.

   Дивными вратами украшен был сей мост. Воротами-то и назвать стыдно. Только раз ступишь под ними, а память до гроба. Сколько лет минуло, а Врата пред очами не меркнут!

   Среди многих знамён и копий, пушек да кораблей высился над ними двуглавый орёл. Грозный облик! Вот взмахнёт крыльями и полетит куда-нибудь к Воробьёвым горам, видимым по левую руку. Да не сошлись, верно, головы, куда направиться, - то ли к северу, то ли к югу…

   Замедлили полки шаг перед вратами. И раздался вдруг трубный глас небесный:

                                                       На море турки поражены,

                                                       Оставя Москве добычу,

                                                       Корабли их сожжены!

   Задрал, помнится, голову – уж не орёл ли провещился? И вижу – на вратах дородный господин с медною трубою. Залп грянул. И господин уже внизу, подле Большого капитана.

   -Милости просим, - говорит, - через Триумфальные врата на мост Петровский!

   -Любезный Андрей Андреич! – поклонился и Большой капитан. – Хороши твои вирши. Да ответь только, с коих пор Каменный мост зовётся Петровским?

   -Значение сих слов едино, - притукнул господин трубою по мостовой. – Что Пётр, что камень! Но, будучи Петровским, сей мост послужит в назидание потомству…

   Насупился Большой капитан:

   -Сделать бы тебе окрик, господин Виниус! Думный дьяк, а думаешь, как хряк!

   Эдак пошутив, повеселел Большой капитан, смягчился:

   -Не моими трудами да помыслами сей мост воздвигнут – вчуже тут моё имя. Вот эти, - кивнул он на триумфальные врата, - по твоим чертежам собраны. Можно прозвать  - Ви-ни-узкие. Да та печаль, что стоять им недолго. Триумфы скоро минуют. А дела да заботы всегда с нами.

   Поднял руку Большой капитан, довольный речью, и голосу добавил вширь:

   -Другие врата нас ожидают! И ключи-то к ним не подобраны!

   Привстал на цыпочки Андрей Виниус, зашептав прямо в маленькое царственное ухо:

   -Не прогневайся, господин капитан! С Триумфальных врат, правду скажу, далеко видать – пометила птичка Божья твой державный головной убор.

   -И верно, - снял Большой капитан широкополую шляпу. – Велика птица. Не иначе – орёл! Ну, по царской голове и птица царская.

   Надвинул шляпу и ступил твёрдо на Каменный мост. Тяжела поступь Большого капитана. Показалось мне тогда, что и Триумфальные врата вздрогнули, и двуглавый орёл встрепенулся.

Барабан – инструмент государственный

   Не прошло и месяца после триумфа, как призвал государь Пётр1 – Большой капитан – бояр и палатных людей в село Преображенское.

   Покуда не собралась Царская дума, государь меня кликнул.

   О, любил Пётр Алексеевич барабанную музыку! Сам в малые лета барабанил в потешном полку. Скажет бывало: «Как гляну на Ивашку Хитрого, так себя же дитём вспомяну. Добрый был, да вот – обозлили. Эх, давай, Ивашка, - под барабан хорошо думается!»

   И в тот случай прибежал я с барабаном на царский зов.

   -Хороший мастер всегда при инструменте! – одобрил Пётр Алексеевич. – Вот что, Ивашка, как бояре начнут спорить и супротив толочь – глуши! Иному гром не гром, а барабан страшен.

   Сердце моё радости преисполнилось. Не пойму, где стучит, - в груди иль в барабане.

   Тут и Дума собралась.

   -Чего молодой царь надумал? – шелестели меж собой князья да бояре. – В какие ещё врата полезем?

   -Верно, новый поход на турка, - говорил генерал Автомон Головин. – А то, гляди, и в самый Китай двинем.

   Думный дьяк Никита Зотов усмехнулся:

   -Бог с тобой, Автомон Михалыч! Чай, мы не Александромакедонские.

   -Что государь прикажет, то исполним! – буркнул генералиссимус Рамодановский.

   С ним не спорили – крутого нрава князь Рамодановский. И вида грозного, как монстра. От его голоса и мой барабан охнул.

   Но разом стихло, как Пётр Алексеич речь начал.

   -Хватит, господа, добровать – в покое жить! Надобен России могучий флот, дабы в полную силу войти. Уже достали нам победу под Азовом лёгкие галеры. А больших кораблей, фрегатов, устрашатся в самом Царьграде, в чертогах султана турецкого.

   -Славное дело, - закивала Дума. – Сладим дюжину кораблей за счёт царской казны. Попугаем султана!

   -Утешили!- фыркнул Пётр. – С дюжиной – по рекам да озёрам ползать! Пять дюжин – вот флот, приличный России!

   -Да ко времени ли такая обуза? – усомнился дьяк Емельян Украинцев. – Разве…

   И тут-то я не сплоховал. Понял – мой черёд! В барабан дробью – тара-тара-тара-рах!

   -Правильно! – подхватил Пётр Алексеич. – Разве не пора нам с турецким султаном на равных говорить? Не пора разве утвердиться на Азовском море и в Чёрное врата распахнуть?! Будет уж на боку лежать, животы растить да бороды!

   Обвёл я поглядом Царскую думу. И впрямь – толста да бородата. Признаюсь, и у меня была в то время борода знатная – барабанные палочки запутывались.

   -Позволь, государь, и мне сказать, - открыл было рот Рамодановский.

   Да куда там князьям перед барабанами! Бам-барам-бам-бам-барам!

   Но, видно, не в то колесо я палки совал – грозит Пётр Алексеич кулаком – знать надо, кого глушить.

   -Потом скажешь, Фёдор Юрьевич! – крикнул государь. – А то у нас от слов до дела сто перегонов. А дело таково – через полтора года, чтобы флотилия была! Решайте, господа, не мешкая, где средства приискать.

    Долго думные люди переглядывались, вздыхали, сопели, покашливали, плечьми ворочали. Хотелось взбодрить барабанной дробью, но терпел.                                

   -Прости, государь, никак не надумаем, на какие деньги, какими силами поднять такое дело. Огромно и тяжело не в меру.

   -Огромно, - согласился Пётр Алексеич, - но и Россия не просяное зёрнышко. На всю страну возложим корабельную повинность. Миром порадеем о благом преображении – время торопит!

   И мне подморгнул.

   О, грянул барабан на все лады – и дятлом, и аистом, и телегой по булыжной мостовой, и шрапнелью пушечной. В честь преображения благого!

   Разъезжались из Преображенского думные люди в заботе молчаливой. Велено с каждых десяти тысяч крестьянских дворов представить корабль. А кто к сроку не поспеет, лишится состояния и будет кнутом бит на площади.

   Помещики и вотчинники, купцы и монахи, крестьяне, посадский и слободской люд – все пристёгнуты к строительству флота. Ясно – кто руками, кто деньгами. Надо всей страной нависла корабельная повинность, как тяжёлый царский протазан.

   Слыхал я, как ворчал Автомон Головин.

   -Тьфу, пропасть… Легче б на Китай войною.

   А меня государь пожаловал.

   -Справился, Ивашка! Произведён с сего дня в барабанные старосты. Береги, ребятко, барабан пуще головы. Это инструмент государственный.

О Пифике

    Задержался тогда в Преображенском думный дьяк Никита Зотов.

   -Дозволь, государь, басню сказать.

   -Говори. Но коротко, - Пётр Алексеич и не присел – расхаживал вокруг дьяка.

   Сейчас, думаю, побежит лесины валить на мачты или в токарную – блоки точить для оснастки. Ох, беспокоен был государь духом!

   А Никита Зотов заговорил на распев, будто колыбельную:

   -Некогда Пифик увидел каштаны, лежащие на огне. И захотелось Пифику каштанов. Но как достать? В ту пору шла мимо служивая Кошка. Схватил её Пифик за лапу и – ну! – каштаны выгребать из жара. Вопит Кошка не своим голосом – лапа горит.  «Зачем мучаешь меня?» - вопрошает. А Пифик довольный вкушает каштаны и бурчит: «Что ты орёшь? Тебя и не пойму, и слушать не желаю!»…  

   -Довольно, довольно, Никита Моисеич, - перебил Пётр. – Известно мне сиё сочинение. Ещё с тех пор, как ты меня грамоте учил. Басня Эзопа, переложенная Андреем Виниусом. И вот конец её – «Так властелины руками поданных своих завоёвывают земли и города в огне лютой брани». Гляди, со времён Эзоповых всё одно и то ж! Не мною, знать, заведено.

   -Добавлю только пару слов, - улыбнулся Зотов. – Тот Пифик мудр и дальновиден, что позаботится о кошке. И лапу исцелит, и даст вкусить каштанов. И разом позабудется обида. И слава Пифику! Аминь.

   -Хитрость не велика, - жёстко молвил Пётр. – Да не по мне наука обезьянья. Чуть что – орут коты и кошки. Будто заживо с них шкуру дерут. Нет, я жалую верных, умных псов!

   Никита Зотов тихо удалился. Дорого обошлась бы другому такая басня к случаю. Но Зотову многое позволял Пётр Алексеич. Видно, куда надёжней чинов и званий – быть первым царским учителем.

Потоп великий

   Не было в те времена иных помыслов и разговоров – только о кораблях. Вся Россия возводила суда! Будто услыхали о Великом потопе. Спешно строились ковчеги, дабы уцелеть в бурных водах.

   И помню, чудилось мне – поднимаются повсюду огромные мачты с белыми парусами. Куда же поплывёт огромный, неповоротливый корабль? Не забунтует ли команда!?

   Но тверда рука государева – не выпустит штурвала. Какой проложит курс, таким и пойдёт, кряхтя, Россия.

   Лишь бы, братцы, без бурь да ураганов! Укачивает меня на крутых-то волнах – смертная тоска и скука животная.

   Рассудил Пётр Алексеич мудро. Мол, больше толку и порядка, если составить кумпанства – компании корабельные. Вот и поделили бояр, князей, стольников, спальников, окольничих да сокольничих на шестьдесят кумпанств. Человек по двадцать в каждом.

   А главным надо всеми работами поставили Александра Петровича Протасьева. Хитёр был этот окольничий!

   -Надо около быть, - говаривал. – Да не так, чтобы слишком близко.

   Знатная должность – главный распорядитель корабельного строительства. И знал Протасьев, как дело повести, - и волю царскую исполнить, и себя не обидеть.

   Перво-наперво разослал по кумпанствам предписания – какой величины закладывать судно, во сколько пушек, сколько плотников нанять, сколько кузнецов и прочих работных людей – посохи, сколько леса заготовить, сколько железа, канатов да полотна.

   «Больше – оно лучше, - рассуждал Протасьев. – Лишко не пропадёт. Мне в карман пойдёт. Смышлёному и потоп не страшен. Потом будет потоп. Что нам вода горбатая?! Не захлестнул бы царский гнев».

   Не глупый был человек Александр Протасьев. Да только деньголюбивая душа не знает броду. Гибнет в пучине жадности. Ещё будет случай удостовериться в этом, читатель сиих записок!

Колыбель и дом

   Так уж повелось в России, что начинали строить корабли ближе к зиме. В грязь да стужу. Хоть и то верно – готовь сани летом, телегу зимой. А что есть корабль? Да та же телега. Для водного пути.

   Ох, мило, брат, поднимать паруса весною на кораблях новорожденных. Дивна сия картина, когда корабль, из колыбели, первые шаги делает! Вода его живит, ободряет. Поскрипывают свежие доски, мачты вздрагивают. Трепещут паруса. Вздыхает корабль полной грудью. И рад уже, дитятко, бежать за тридевять земель.

   Идите, кораблики, с Богом! Бегите, бегите…

   А я на берегу обожду – милее мне твердь земная.

   Корабельной колыбелью был город Воронеж. Как и год назад, при строительстве галерного флота, потянулись к нему обозы с лесом. Народу – вдвое. А суеты – и вшестеро.

   Особенно в пригородной слободе Чижовке, где оборудовали верфь.

   На речном берегу стояли печки с водяными котлами, от которых тянулись по белому песку длинные деревянные трубы. Печи топили и днём, и ночью. Валил в трубы мокрый, лохматый пар. В сумерках содрогнёшься – чудится, повыперли из реки змеи-драконы. Оторопь брала случайного человека.

   А меж тем в трубах этих томили доски. До тех пор, пока не становились мягкими, податливыми от пара – хоть колесом гни. Такими досками обшивали крутые корабельные бока.

   Стучали топоры в Чижовке. Тук-так-дак, - говорили топоры. И слышал я, чуял – нет в топоре смирения. То ли дело барабан – верный служака!

   Далеко летел перестук над рекой Воронеж. И плыли по водам её стружки. Белые, золотые. Как кораблики. Вроде прокладывали будущей флотилии путь к Азовскому морю.

   Ещё в колыбели суда, а Пётр Алексеич уже думал о надёжном пристанище.

   -Нужен им крепкий дом. Иначе будут игралищем ветров и лёгкою добычей для врага.

   Год назад, после победы над турками, нашли матёрую воду под Таганрогом. И ныне двадцать тысяч работных людей строили там корабельную гавань.

   Радовался государь: «Прямо из колыбели войдут наши корабли в свой дом. Утвердятся на море Азовском! А там уж – через Керченские врата – лежит путь в Чёрное. О море Чёрном мыслим денно и нощно».

   А не близок путь корабля от колыбели к дому. Пока пройдут его корабли – возмужают.

Иноземцы

   Повсюду на Воронеже слышна была речь иноземная. И голландцы, и шведы, и немцы, и датчане, и венецианцы прибыли к строительству корабельному. Русские-то мастера не знали броду в том многотрудном деле. Одна наука – хоромы срубить. Другая – чтоб они по воде ходили.

   А воронежцы – ой как! – гораздо не весело взирали на чужеземцев.

   -Кафтанье коротко, - плевались в кулаки. – На чулках волдыри вздыблены.

   -Гляньте, православные! Бороды бриты, усы торчком! Нынче усы появились на Руси! Тьфу – пропади кошачье отродье…

   -Да они траву-салат жуют! Иноемцы! Скотского, говорю вам, племени!

   -Батюшки-святы! – охала притворно древняя старушонка. – Чего зря злословить бедненьких, убогоньких. Полечить бы сердешных! Есть у меня верное снадобье для иноемцев: филинова смеху четыре комка, крещенского морозу три мешка да лягушачьего подскоку десять горстей. Перетолочь меленько. От такого зелья сразу в землю.

   -Ой, бабушка, уморила! Они нас с тобой да ещё семерых слободских переживут. Жилистые! Слышь, галдят, как вороньё осеннее.

   Да и вправду галдели иноземные мастера. До хрипоты спорили, по чьим размерам суда закладывать. У каждого своё понятие – какую брать ширину по отношению к длине, какова высота трюма, из какого дерева палубу мостить.

   Чудно, право, было глядеть, как ругались они, не взирая на воронежских зевак. Один чертит корабль на белом песке. Другой, бранясь, затаптывает. Третий уже свой выводит – наилучший, по его разумению.

   -Ой, передерутся! Ой, давай на кулачки! – подзадоривали слободские.

   Но, засвидетельствую, читатель мой, до драки не доходило. Потому, думаю, и не могли мастера разобраться, чей размер наилучший, кто в корабельной геометрии сильней.

   Не дождавшись потасовки, воронежцы расходились, поругивая иноземцев. А окольничий Протасьев грозил кулаком.

   -Ну-ка, толмач, переведи с православного. Куда же мы, господа, едем? Вам большие деньги жалуют, а вы всё препираетесь, по каким чертежам корабли строить! Кто в лес, кто по дрова! Телегу и без вас сладим!

   -Герр Прутазиф, пужайлист, не зумняйсь, - успокаивали, как могли, голландцы. – Мы стройм лутчий корпли!

   -Тфой милось, - подхватывали датчане. – Дацкий размер ошень корош! Ферни слофо!

   Тут и прочие мастера вступали – Протасьев не знал, кого слушать.

   -Ну вас к лешему! Стройте по разумению да быстрей! Иначе – русский кнут в подарок.

   -О, йа, презент! – оживлялись иные.

   -Я-я! – кивал Протасьев, - Тошно станет! Переведи им, толмач.

   Конечно, мудрено сообразить, кому из мастеров довериться. Вроде бы каждый знает, как ловчее корабль сложить. Так и строились на воронежской верфи суда – и по шведским, и по голландским, и по датским размерам. Поди, разбери, чей лучше. Сам государь Пётр Алексеич не мог решить.

   А бояре ему, конечно, советовали.

   -С иноземцами ухо востро! Объегорят, батюшка. У нас, какая ни на есть, а своя дорожка проторена. Чего в чужие земли заглядывать? Вот и пресветлой памяти батюшка Алексей Михайлович указывал – немецких обычаев не перенимать. Верно говорят – гусь свинье не товарищ.

   -Кто тут гусь? Кто свинья?! – вскидывался Пётр Алексеич. – Мало ли пустого в народе мелят! Вот ты, Ивашка, что скажешь?

   Чего же тут было сказать, благие мои читатели? Одеревенел я от обилия мыслишек, закрутившихся вдруг в голове.

   -Воистину чурбан ты, барабанный староста, коли не думаешь о судьбах отечества! – так воспламенился государь гневом, что и во мне искра проблеснула. Нашёлся, что ответить.

   -А за меня, - говорю, - Пётр Алексеич, мой барабан думает!

   Государь только рот разинул. Но, право дело, красиво разинул – по-царски.

Вещий барабан

   Не врал я о барабане-то. Да и не посмел бы с государем шутки шутить. Барабан мой – друг и приятель! Одни мы с ним в этом скорбном мире.

   Поверите ли, пребывал я как-то в домишке своём – дрёма после трапезы, сладок сон овеял. И слышу голосок. Будто бы телячий: «Беги, друг Ивашка! Беги, балда, за порог!»

   -Куда? – вопрошаю во сне. – Бежать-то куда?

   А голосок прямо в ухо сверчит: «Из дому, дурья башка! Как бы поздно не было!»

   Да так настойчиво, убедительно, что выскочил я на двор. Стою, как сруб колодезный, и не пойму – то ли сон, то ли горячка, то ли другая злая напасть.

   И в сей наикратчайший миг ударил в дом огонь небесный. Сейчас пламенем объяло! И тронул меня крылом, прояснив сознание, тихий ангел жертвенности.

   Бросился я в огонь за барабаном. Божьей милостью уцелели мы с ним. С тех пор неразлучимы. Во всём послушаюсь вещего барабана. Он худого не присоветует.

   Одного покуда уразуметь не могу. Ровно полночью безлунной на корме фрегата «Крепость» молвил барабан три слова: «Помни, восемьдесят восемь».

   Да впрочем, он и пошутить горазд.

Утро мудренее

   А как любил государь наш Пётр Алексеич от барабанной дроби пробуждаться!

   В памятное то утро ударил я по телячьей коже – по-по-по-дъём-днём!

   Размежил государь очи.

   -Бенилюкс, - вымолвил спросонок. Потряс головой и вздохнул:

   -Где мы? Что мы? Что видим и сотворяем? Пора в дорогу – о том и сны пророчат.

   Светла мысль государева даже со сна. Что заря утренняя.

   -Учись, Ивашка, иностранным языкам, - говорил Пётр Алексеич, одеваясь, - Велика польза от сей науки. Андрей Винниус мне уроки даёт – шпрехен зи дойч? Йа-йа!

   -Я, - говорю, - я не прочь. Да ведь барабан мой и так на любом языке балабанит. Его речь каждому понятна.

   -Ох-да-да, - крякнул государь. – Погружена страна наша в невежество. Богатырь безногий на печи. Ну, да я лекарем стану!

   -Помни, батюшка первую заповедь целителя, - сказал вошедший Никита Зотов. – Не навреди!

   -А хуже некуда! Сильные средства применю. В пляс пустится!

   -Верное дело – банька, - подсказал я. – Да сон глубокий.

   -Вот уж дудки! – вскричал Пётр так, что галки да вороны стаями ринулись с дерев. – Пробуждаться! И маршем марш!

   -Куда прикажешь, государь?

   Совсем недолго подумал Пётр Алексеич.

   -В Европу! Великое посольство снарядим. Пока Протасьев на Воронеже корабли стряпает, оглядимся по сторонам.

А белый свет повсюду одинаков

   Хорошее, конечно, дело – на белый свет поглядеть. И для души, верно, польза.

   Снарядили царское посольство на славу. Денег выдали из казны не мало. Мехами да белорыбицей снабдили. А главное – восемь десятков ведёр малинового и вишнёвого мёда. Ох, в ту пору я был до него большой охотник!

   А всё-таки, скажу по чести, меня и мёдом в Европу не заманишь. Жутковато ехать за тридевять земель. Да и то сказать – на Руси что ли белый свет темнее иноземного?! А хоть и потемнее! Всё одно, по мне, - так лучше из дому в окошко глядеть, пусть и невелико размером.

   Занемог я вроде перед самым отбытием Великого посольства. Да и остался с барабаном на печи!

   Вспоминали мы, конечно, о Петре Алексеиче не раз. Грустили даже – как он там на чужбине? Но время, как говорится, быстро скачет, а того быстрее летит лёгкой пташечкой. И вернулся наш государь жив-здоров, невредим с виду. Да только не думаю, что пошёл ему на пользу свет заморский.

Почти бунт

   У государя, понятно, заботы государственные. Что ему один человек? -  к примеру, Ивашка Хитрой  - когда о целой стране приходиться думать. Ну а мои заботы перед царственными всё равно, что свистулька перед барабаном. Так, морось осенняя…

   Вернулся Пётр Алексеич из чужих земель с виду такой же, как и прежде. Да что-то, пожалуй, всё же изменилось в нём. Эдак в уме поперевернулось.

   Встретил государь меня ласково.

   -Жив, Ивашка! Душа твоя барабанная! Рад видеть! О, а борода-то у тебя славная. Откройся, как взрастил такую?

   Чудно, думаю! Испокон веков с бородой хожу. Холю-лелею. Может, спутал меня государь с кем-нибудь? Немудрено после Европы-то.

   -К бороде особый подход нужен, - отвечаю степенно. – Расчёсывать три раза на дню. Маслицем прибрызгивать. Бороду растить не то, что капусту!

   Покачал головою Пётр.

   -Эх, время понапрасну! Ну, облегчу тебе жизнь!

   И охнуть я не успел, как отхватил государь ножницами мою бороду. Хорошо, подбородок цел остался.

   -Вот как славно! И помолодел лет на тридцать!

   А я стою истуканом. Не знаю, что сказать. Борода под ногами. Точь в точь – кобылий хвост. Поднял и за пазуху схоронил. А в голове такое смятение. Почти бунт!

  Мысли бродят вольные. Самому страшно, как без царя разболтался.

   Пётр уж и не глядит на меня. Ходит кругом, ножницами пощёлкивает, будто цапля клювом.

   -Собирайся, Ивашка! На Воронеж – корабли принимать! – И взглянул мельком. – Ты чего дрожишь?

   -Знобит, государь. Лихоманка вроде напала. Зябко без бороды жить.

   -Э, пустое! – Уже в мыслях своих далеко был. Не терпелось увидеть воронежский флот. Знамо дело – государственные заботы.

   А я бороду за пазухой поглаживаю. Жалею. Столько лет вместе! Неужто и это к пользе государства – личину оголять?

   Нет-нет, лучше и не думать. Мысли бунт порождают.

Облако сомнения

   По раскисшей осенней дороге далеко не уедешь. На дворе октябрь-грязник. Целую неделю добирались до Воронежа.

   Государь отвык, видно, от такой езды. Сильно досадовал.

   -Вот уж мука несказанная! Что тебе ураган у аглицких берегов?! Наши дороги куда как мощнее. Надобно перемастерить Россию. Иначе так и будем в грязи сидеть.

   «Это, - думаю, - не бороды смахивать. Тут в один миг самые острые ножницы затупятся!»

   С грехом пополам приползли в город Воронеж. Пётр, не мешкая, к реке направился. Вышел на крутой берег. А внизу-то, под ногами, реки нету! Всё в мачтах корабельных – эдакая красота! Русский флот в колыбели. Вот сейчас поднимут корабли паруса и полетят в дальние страны.

   -Гляди, господин адмирал! – подталкивал государь иноземца Крейса, - Не хуже, чем в Амстердаме! Признайся, не ожидал такого?

   -Да-да, - равнодушно кивнул адмирал, не очень-то понимавший этот восторг.

   «Российский абсурд, - говорил он своим хмурым видом. – Корабельная верфь среди степей, вдали от моря. Чушь и бессмыслица!»

   -Принимай флотилию, герр Крейс! – приказал счастливый государь. – Проведи осмотр изрядный.

   Об изрядности да тщательности голландцу не нужно напоминать. Адмирал каждый корабль обследовал, как опытный ветеринар корову, – от носа до кормы, от киля до грот-мачты. Не так они были хороши, как то казалось с высокого берега.

   Одни слишком валкие. Другие и вовсе неспособны к водному ходу. Крейс покачивал головой, загибал длинные сухие пальцы.

   -Исправлять корпуса. Иные заново переделать. Усилить оснастку. Пушек добавить. И много, очень много больших и мелких поправок!

   Для Петра такой приговор, как удар кнутом. Значит, не славная флотилия поджидала в Воронеже, а инвалидная команда. Не хотелось в это верить.

   -Так ли всё, адмирал? Точно ли?

   -Так точно, ваше величество, - холодно ответил Крейс.

   Все думали, что грянет скорая державная гроза, но Пётр тихо опустился на какое-то бревно, глядя поверх голов в хмурое и низкое осеннее небо.

   -Облако сомнения спустилось на мою душу, - прошептал он. – Увижу ль плоды труда своего? Или подобно посадившему финик, так и не дождусь урожая? Овладела мной меланхолия…

   Впервые видел я государя в такой слабости. Будто он только что лишился чего-то важного, необходимого. Ну, как я бороды. Горько и страшно было глядеть на него.

   Тут-то и подскочил окольничий Протасьев.

   -Изволь, Пётр Алексеич, целебного напитку испить. Хорошо от меланхолии!

   Пётр отодвинул чашу и уставился на окольничего, медленно возвращаясь от своих раздумий. Вдруг глаза его сверкнули, усики встопорщились, как рожки.

   -Ага, Пррротасьев! – грянула всё же с некоторой задержкой гроза. – Смастерил, дядя, на свою рожу глядя?! – Грохнула молния – царский кулак – окольничего по лбу. – Прочь с глаз моих! На конюшню – лошадей скрести!

   Протасьева как сдуло. Будто штормовой ветер унёс лёгкую лодчонку.

   Да, так проходит мирская слава – повторю я вслед за древними мудрецами. И на этом, читатель, мы расстанемся с Протасьевым. Нам-то, зачем на конюшню? Честных людей ждёт в этой жизни более славное поприще.

   А Пётр долго не мог успокоиться. Мерил длинным шагом берег, не глядя на корабли, которые виновато покачивались на речной волне.

   -Корабль – дело не малое. Доброго города стоит, - рассуждал сам с собою. – За строительством должен присматривать разумный человек. И без всякой корысти. Да где же его бескорыстного сыскать?

  Уже ночь опустилась, а Пётр всё метался по высокому берегу, как чёрное облако сомнения.

Малое перемирие

   На другой день прибыли в Воронеж товарищи государя по корабельному делу. Ещё на Плещеевом озере вместе трудились. Теперь же, кто из Амстердама, кто из Венеции, познав многие науки, явились начатое дело продолжать.

   -Настало благое утро! – ожил Пётр. – Мрак сомнения изгнан! Бей в барабан, Ивашка! Пойдём весной по морю гулять – с турками мириться.

   А с турками к тому времени было заключено малое перемирие – всего на два года. Много условий поставили турки. Чтобы новые крепости русские не строили, чтобы старые не чинили. Чтобы то, чтобы сё – иначе снова война! Поддерживал турецкие условия грозный флот.

   Шаткое перемирие, когда с одной стороны сила, а с другой… Ну, теперь и у русских кораблей хватало! Можно было укрепить перемирие. С этой целью решил отправить государь в Царьград к турецкому султану посла Украинцева.

   Турки, конечно, знали о воронежской верфи, да мало беспокоились. Моряки турецкие ручались, что ни один русский корабль не выйдет в Азовское море, - множество песчаных отмелей-кошек в устье Дона. Через них только галеры пройдут. А галер султан не боялся. Что галеры? Мелочь, лодчонки! В общем, подумывал султан, сидя в Царьграде, как скорее вернуть крепость Азов. Мол, шайтан с ним, с этим перемирием, когда заранее ясно, чья возьмёт.

   Но Пётр рассудил иначе.

   -Морем пойдёшь, Емельян Игнатьевич, - наставлял он Украинцева. – Загадаем туркам загадку! Ахнут, когда увидят русский корабль в своей столице. Призадумаются, стоит ли с нами воевать.

   Государь, как в воду глядел. Наперёд знал, что будет.

   Помню, и мне пророчил: «Доживёшь, Ивашка, до восьмидесяти восьми лет. Если умным будешь. А поглупеешь, так и век протянешь».

   О, грустно жить вещему на этом свете.

Знакомый путь

   К весне 1699 года под присмотром адмирала Крейса были исправлены все корабли.

   -Готовы к походу, - кратко доложил Крейс.

   Уже десятого мая был отдан приказ – сниматься с якоря! Флотилия подняла паруса.

   До сих пор не видывали такого русские реки. Восемнадцать сорокапушечных фрегатов, множество других военных судов! Да ещё позади пятьсот стругов, доверху гружёных провиантом и боеприпасами.

   Медленно шёл караван, прощаясь с рекой Воронеж, со своей колыбелью. Плыли мимо знакомые берега.

   Три года назад по этому пути двигались военные галеры, и неведомо было русским полкам – славой или позором окончится битва с турками.

   Вспоминал я те горячие дни. Как прошила пуля мой кафтан под мышкой. Как вскрикнул верный барабан, рассечённый саблей. Турки воины славные! Лучше с ними в мире жить.

   Много донской воды утекло с тех пор в Азовское море. И мы уже не те, что прежде. Вот государь Пётр Алексеич тогда капитаном звался, а теперь и вовсе – командор. В чине вырос!

   Да и я нынче староста барабанный.

   Деревья по берегам только что покрылись нежной листвой. Вода в реке прозрачна, и виднелось ровное песчаное дно, на которое неспешно наползали чёрные корабельные тени.

   Различил я свой облик на зыбкой глади. Но не сразу догадался, кто есть сей безбородый. А поняв, достал бывшую бороду и пустил по водам, как прошлое своё.

   Грустно было глядеть, как вечное течение подхватило её. Слёзы навернулись. Но что толку, читатель, печалиться о прожитых годах, когда корабль влечёт тебя в славное будущее?

   И ударил я в барабан.

Тортуга

    Часто останавливался наш караван. Разбивали на берегу шатры. Матросы ловили рыбу. Солдаты гуляли по лесу, аукаясь, как малые ребята.

   Как-то на стоянке Пётр Алексеич навестил адмирала Крейса. И – что за диво!? – увидел, как иноземные капитаны ловят в Дону черепах.

   -Для какой нужды, господин адмирал, сих зверушек собираете?

   -Деликатес! – воскликнул Крейс. – Изысканное блюдо – тортуга!

   -А! Как же – едал в Лондоне, - не подал виду Пётр. – Интересно, как ваши повара готовят, с какой подливой подают?

   Вызнав рецепт, он сразу откланялся.

   Часу не прошло, как русские солдаты тоже наловили черепах. Сваленные у кухни, они упорно расползались, а царский повар Андрюха Мартынов, ворча, бродил вокруг, точно пастух.

   -Нечисть костяная земноводная! На Руси и раков-то не едят – за грех почитают. Что делать с этими тварями? Жаркое в панцире? Или студень?

   Тут бодрым шагом приблизился господин командор Пётр Алексеич.

   -Вари, Андрюха, по рецепту! Но тайно. И к столу подноси без уведомления.

   В этот день был дан торжественный обед во славу русского флота. Собрались придворные вельможи, капитаны, офицеры. Под барабанную дробь, как на параде, появлялись разные блюда. Пирог с бараниной и кулич недомерок. Квас и буза. Марципан и орёл сахарный. А также попугай. Из сахару же. Особенно гости нахваливали лапшу.

   -Чудится, из павлина сие блюдо! – одобрил Емельян Украинцев.

   Никита Зотов заспорил:

   -Э, нет! По тонкости вкуса – лебедь!

   -Кабы не фазан?!

   -Господа, нет ничего проще, - поднял руку Пётр. – Узнаем птицу по перу. Подать сюда оперенье!

   Мигом притащили с кухни черепашьи панцири.

   -Дивно хороша птичка! – расхохотался государь. – Хоть и не летает. Зато ползает да плавает. Господа! Куда же вы?!

   За столом случилось смятение. На многих как бы столбняк напал. Другие за животы схватились – бросились в кусты. Нетронутыми остались сладости – орёл сахарный, а также попугай. Зато посол Украинцев побелел, будто мукой припудренный.

   -Лекаря Яна Гови позвать! – встревожился Пётр. – Эх, господа мореходы! Как девицы красные! За процветание флота можно без боязни и лягушку проглотить, закусив саламандрой. А черепаха – пища известная, корабельная. Тортуга! Привыкайте, господа к деликатесам.

Три крепости

   -Тортуга, господа! Тортуга! – веселился командор Пётр. – К Азову подходим!

   Было раннее лазоревое утро, когда впереди по правую руку показалась крепость Азов. Блеснул огонь над нею и прикатился пушечный грохот. А над крепостной стеною всплыли пороховые облачка.

   -Сердце тает, как слышу залпы русских орудий! – возбуждённо говорил государь, стоя на носу фрегата «Апостол Пётр». – Право, небесная музыка! Думаю, подобную играют ангелы в раю для царей и полководцев.

   В прошлый раз, хорошо помню, музыка под Азовом была иная – турецкие пушки прицельно били по нашим полкам. А теперь врата крепости распахнуты. Милости просим, гости московские!

   Не узнать крепость. Новые бастионы, укрепления. Мудрено их штурмовать. Верная опора на границе русского государства.

   Всё осмотрел с пристрастием Пётр Алексеич. Где надо, ногой постучал. Где-то пальцем ковырнул. А в одном месте сдул со стены степную пыль и погладил нежно камень тёсанный, солнцем прогретый. Порадовала государя русская крепость.

   Вскоре на лёгкой бригантине вышел Пётр в Азовское море. Спешил взглянуть на гавань под Таганрогом…

   На море, замечал я, у государя нашего всегда душа пела. На берегу – горяч, грозен. Если что не так, голову снесёт. В лучшем случае зуботычин и оплеух раздарит. А на морских волнах приветлив да ласков. Бывало веселится, как дитя. Если позволительно сказать такое о великом государе, то Пётр Алексеич был существом земноводным. А того точнее – водоземным!  Или водоёмным. Эдакий морской владыка Нептун.

   Вернулся он из Таганрога бодрее прежнего. Строительство идёт полным ходом. Крепостные стены ещё не завершены, но берег уже щетинится орудийными батареями. Насыпаны в море две длинные косы – защищают корабельное пристанище от волн и ветра. Тишина да покой в гавани. Славный морской дом. Вернее – крепость!

   Все поздравляли Петра, и он даже по суше ходил с миром на челе. Отныне на рубежах России есть два верных оплота, две крепости. А ещё одна, третья, - фрегат «Крепость» - отправится с послом Украинцевым прямо к султану в гости. Теперь уж можно по-свойски с ним беседовать. И сила для того есть, и ума вроде достаточно.

   Хотя посчитал Пётр Алексеич, что послу Украинцеву следует ещё ума добавить.

   -Первое запомни крепко, Емельян Игнатьич, – быть вечному миру! Второе – если султан на вечный мир не пойдёт, предложить перемирие на двадцать пять лет. Третье – если султан заупрямится сверх меры, не захочет мира без возвращения Азова, предложи по окончании нынешнего перемирия вновь собраться на переговоры. Лучше дело отложить, чем сразу загубить.

   -Всё выполню, господин командор, - отвечал Украинцев. – В точности!

   -И ещё запомни раз и навсегда – о возвращении Азова речи быть не может! Сердцем будь твёрд, Емельян Игнатьич. Кто такой посол? Неприступная крепость на чужой земле! Гляди, чтобы хитростью не взяли…

Сражение с кошками

   Не терпелось Петру вывести весь свой флот в Азовское море. Да вот беда – лежат на пути кошки! Выставили из воды песчаные спины, греются на солнышке. Только что не мурлычут.

   -Хоть из пушек по ним бей! – досадовал государь. – Верно служат туркам. Ох, не люблю я кошек – ни домашних, ни диких, ни песчаных.

   В этом месте надобно остановиться, дабы молвить истину. Сам батюшка Пётр Алексеич сильно был лицом похож на кота. Известные его портреты не передают или умышленно избегают этого сходства, поскольку живописным мастерам была, очевидно, ведома нелюбовь царя к ласкательному и скрытному животному. Но вот и сейчас – окину мысленным взором государя – ничего не скажешь, вылитый кот-батюшка! Не в умаление его памяти, а только ради достоверности сие писано. Хотя забудем, читатель, и – далее…

   Стоя на палубе, Пётр взывал:

   -Святой Никола! Покровитель мореходов! Выручай! Окажи скорую помощь!

   И так был мощен этот призыв, что Никола не замешкался, услыхал русского царя.

   Затрепетала, как змеиный язык, на длинном шесте ветреница. Проснулся полудник – южный ветер. И вздохнуло море, поднялась вода в устье Дона. Подзатопила кошек – скрылись в пучине их песчаные спины. И отворились перед русским флотом первые морские врата!

   Господин командор Пётр Алексеич поклонился на четыре стороны.

  -Ветер-то с юга, турецкий, а нам в помощь. Спасибо тебе, Никола! Уважил!

   Поставили паруса на кораблях, и пошли устьем, лавируя меж кошками. Каждую запомнил Пётр, и как искусный лоцман вывел флотилию в море.

   Из конца в конец предстояло пройти его – до самых Керченских врат. И, честно скажу, беспокоилось моё сердце. Чем дальше от берега, тем сильнее.

Горькая вода

   Десять фрегатов провожали «Крепость» с послом Украинцевым на борту. А имена их, что запомнил, таковы – «Апостол Пётр», «Копорье», «Кутерма», «Архангел Михаил», «Азов», «Воронеж», «Провиденция» и «Апостол Павел».

   Резво бежали красавцы-корабли. Крепкий северо-восточный ветер поселился в парусах.

   Вышли из Таганрогского залива, и раздвинуло море берега. От такой широты дух замирает! Матёрая вода под нами. Много русских рек слилось воедино. И вот, что дивно, - в каждой из них вода сладка, а как соединились, горькой стала. Нет от неё радости, одна соль. Губы печёт, и в горло нейдёт. Не пойму я, право, почему в слиянии горечь заключена?

   Коварно, будто из самой пучины морской, подкрались синие тучи. Ветер озлился, рвёт паруса. На палубе, как на качелях. А я отродясь их не жаловал – одна маета. Такое веселье не для доброго человека. Голова моя вроде свежа, а нутро не сидит на месте. Волнуется. Горькая меланхолия охватила.

   Спустился я в трюм, прилёг на канаты и забылся. Не помню, сколько промучился в тягостной дрёме. Очнулся от пушечных залпов. Порохом пахнуло. Кое-как выполз на палубу. А тут праздник!

   Прошёл наш караван через всё Азовское море, от Таганрога до Керчи. На берегу видна турецкая крепость. Неподалёку турецкие корабли, пушечным дымом окутанные. Приветствуют гостей, как положено. И наши не отстают, салютуют.

   Небо над головой ясное, в ослепительном солнечном свете. Но до моего сердца не дошло покуда ликование. Ещё подёрнуто оно грозовыми облаками. Будто до сих пор в тёмном трюме. И мир в пелене, словно замысел Божий.

   Увидал меня господин командор Пётр Алексеич.

   -Что не весел, Ивашка-барабан? О, да ты лицом зелен, как турецкий флаг! Прочь с палубы – не срами русских мореходов перед турками!

   Удалился я в корабельные закоулки. И горько было, как морской воды хлебнул. Как мне в море жить, чтобы людей не смешить? Лишь один барабан мой верный шептал на ухо добрые сухопутные слова – не припомню сейчас, какие.

Привратники

   Турки, конечно, были удивлены – не ожидали. Как снег на голову, свалилась на них русская флотилия, миновав всякие преграды.

   Адмирал Гассан-паша и офицер Мехмет-ага пожаловали с визитом. Раскланялись.

   -Салам, - говорят, - За что нам честь такая – видеть под Керчью столь великую флотилию?

   -А, пустяки, - ответил адмирал Крейс. – Этот маленький караван провожает посла Украинцева. А весь флот русский в Таганроге.

   Переглянулись паша с агой.

   -Куда же собрался достопочтенный посол Украинцев?

   -Ясно куда! В Царьград, к султану. Пойдёт на фрегате «Крепость».

   Гассан-паша побледнел, глаза выпучил, как морской окунь.

   -Нет-нет! Это нельзя! Если пропущу русский корабль в Чёрное море, султан мне башку – чик-чик! – И показал для наглядности, как ему голову отстригут. – Надо всё доложить коменданту нашей крепости.

   На другой день паша и ага опять прибыли. Пётр Алексеич приказал послу Украинцеву вести с ним переговоры, опыта набираться.

   -Слава Аллаху! Радуйтесь! – сиял Гассан. – Со всеми почестями, господин посол, отправим вас в Царьград к султану! Но по берегу. Так чудесно черноморское побережье!

   -Охотно верю. Но мореходы по морю ходят. Иного пути для нас нет!

   -О, не знаете вы нашего моря, - вмешался Мехмет-ага. – Недаром Чёрным зовётся! Чернеют сердца человеческие на его волнах. И чёрные мысли роятся в головах. Страшно ходить по Чёрному морю!

   Меня-то он сразу убедил. Мрачный турок этот «ага». Глаза быстры, как у морской собаки, борода остра, раздвоена, как у козла индийского. Есть на свете такие люди – мороз по коже. Но посол не смутился.

   -Ведомо мне и другое имя этого моря. С древних пор называли его мудрые греки Евксинским, что значит – Гостеприимное. Верю, не обидит оно русских гостей.

   -Позвольте, мы ещё посовещаемся, - сказал паша, увидев, что не удалось напугать Украинцева.

   Три дня от турок не было вестей. На четвёртый утром небо затянуло. Мелкий дождичек посыпал. Туман пополз над водой, изморозь осеняя. И турки тут как тут.

   -Салам, господа! Решили мы пропустить «Крепость» через Керченские врата в Чёрное море. И даже выделим почётный конвой из четырёх кораблей. Но обязательно надо переждать непогоду. А то потонет русский посол – хлопот не оберёшься!

   -Что ж, и на том спасибо, - поклонился Украинцев. – Как развиднеется, поднимаем паруса!

   Капитан Питер Памбург и вся команда «Крепости» давно были готовы к дальнему походу. Вечером туман рассеялся, показалось красное закатное светило прямо за турецкими кораблями, которые тоже собирались в путь.

   Наконец, командор Пётр Алексеич мог вздохнуть облегчённо. Удалось-таки договориться с морскими привратниками! Наверное, убедила турков грозная флотилия, провожавшая посла. Ну, теперь можно возвращаться к Таганрогу.

   -Не буду искушать себя, глядя, как идёте вы в Чёрное море, - сказал Пётр, - Боюсь, не выдержу – следом побегу! Но знаю, обидятся турки, трудно будет мир заключить. Вот что, Емельян Игнатьич, возьми с собой моего барабанщика Ивашку Хитрого. Чую, пригодится в Царьграде барабан – инструмент государственный.

   Не поверил я ушам своим, любезный читатель! Стеснило грудь, и душа едва не выпорхнула из бренного тела. Вот какие удары судьбы подстерегают на жизненном пути простого человека. Даже вещий мой барабан не предвидел такого поворота…

   Неведомое море поджидало нас впереди, и с тревогой вспоминал  я слова Мехмета - ага о чёрных сердцах и мыслях.

   О, как грустно было глядеть вслед русским кораблям, уходящим домой от Керчи. Долго ещё виднелись их паруса. И казалось мне – стоит на корме фрегата «Апостол Пётр» наш командор, Большой капитан, государь Пётр Алексеич, высокий, как грот-мачта со штандартом.

   Доведётся ли ещё встретиться с ним, разбудить по утру радостной барабанной дробью, поклониться в пояс?

Турки шалят

   Однако прежде времени ушла из Керчи наша флотилия, оставив «Крепость» без поддержки. Как только растаяли на горизонте паруса, прибыл к послу Украинцеву Мехмет-ага.

   -Велено передать, - сказал он, тряся бородой и стреляя глазами. – Идти в такую бурю, значит погубить себя.

   А день-то стоял ясный! Море еле шевелилось. Зато, смотрю я, у Емельяна Игнатьича в глазах чёрная буря, огонь небесный сверкает. Но сдержался посол. Главное в посольском деле – учтивость и терпение.

   -Сколько прикажете ожидать?

   -Ну, недельку-другую, - хитро щурится Мехмет-ага. – Как море успокоится, поведём ваш корабль вдоль берега на канатах.

   -Шалите, турки! – не совладал-таки с собой Украинцев. – Бузы обпились?! С копыт сбились?! Где это видано, чтобы русский корабль на турецких канатах тащили, как скотину покорную? Немедля снимаемся с якоря! И без всяких провожатых обойдёмся!

   Вроде бы поник Мехмет-ага головою, но в глазах черти бродят.

   -В таком случае составьте бумагу для адмирала Гассана. Мол, по собственной упрямой воле идёте через море, а мы долго отговаривали.

   -Это верно, - сказал посол, подписывая грамоту. – Долго голову нам морочили!

   -И печатью закрепите, - поклонился ага. – Ну, до скорой встречи, господа! Свидимся на чёрных волнах. Я буду начальником вашего конвоя.

   Украинцев повеселел: «Хоть и шалили турки, а мы верх взяли! Моё дело словами сражаться, а до пушек не доводить».

   Все были рады. А у меня перед глазами маячил ага – как обещал он свидеться посреди Чёрного моря.

Чёрные мысли

   Прошли мы Керченскими вратами, и открылось взору новое море. Обширно и приветливо! И нет в нём чёрной масти.

   Ударил я в барабан, приветствуя гостеприимную стихию. Но слышу – не добрый голос! Тревожно звучит мой верный товарищ.

   -Полно тебе! – говорю, - Что ты меня стращаешь?

   -Ага-ага-гага-га-га! – отвечает барабан.

   Обернулся и вижу – Мехмет-ага на носу ближайшего турецкого судна. Скалится, зубы кажет. Совсем рядом идут четыре конвойных корабля. Тяжёлые, грузные, настоящие морские крепости. В сравнении с ними наша «Крепость» - избушка на курьих ножках.

   Тошновато стало. И море вроде почернело. И чайки кричат заупокойными голосами, будто ругаются по-турецки.

   Чувствую, задумал Мехмет-ага чёрное дело. Надо посла предупредить.

   -Погубят нас турки! – начал я без предисловий. – Для того и грамоту с печатью выпросили, чтобы оправдаться. Мол, не послушали совета русские и сгинули в морской пучине.

   -Что за вздор?! – не верит Украинцев. – Откуда такие вести?

   -Барабан мой вещий – всё знает наперёд…

   С интересом поглядел на меня посол, потом на турецкие приземистые корабли.

   -Скорее всего, Ивашка, оба вы – и барабан, и барабанщик – олухи царя небесного. Думаю я также, что ты, Ивашка, отставной козы барабанщик! Не буду всего говорить, чего о тебе думаю. Но бережёного Бог бережёт!

   И приказал Емельян Игнатьич капитану Памбургу поставить все паруса.

   О, как быстроходна оказалась наша «Крепость»! С попутным ветром порхала она над волнами, как ласточка.

   Мехмет-ага палил из пушек – сигналил, чтобы мы подождали конвой. Но куда там! «Крепость», не сбавляя хода, неслась вперёд.

   -Тортуга! Тортуга! – вопил с кормы Емельян Украинцев. – Черепаха зайцу не попутчик!

   И, честно признаюсь, - не ожидал такого от посла – показывал туркам язык.

   Вскоре тяжеловесные турецкие корабли обиженно скрылись из виду.

Серебряный ангел

   И настала первая ночь, и звёзды усеяли небо. И море светилось за бортом фрегата.

   Тихо. Лишь плещется вода, будто нечто лепечет.

   И душа моя, верь мне, читатель, - летела в ночи рука об руку с душой посла Украинцева. Над морем, над «Крепостью». И грустили наши парящие души о глупости земной, о злобе, о коварстве и суетном тщеславии.

   «Всё тлен под звёздным небом», - решили наши души.

   А потом настало утро, и они не узнали друг друга.

   В тот день учинилась страшная погода. Корабль скрипел под ураганным ветром, кренился с боку на бок, и воды в нём явилось немало. Но голландец Памбург оказался искусным капитаном. Даром, что молод! Он так вёл «Крепость», что волны и ветер не могли причинить ей большого зла.

   К вечеру стихло. И настала вторая ночь.

   Всё было черно – и небо, и море. Хоть глаз коли. Где верх, где низ – кто знает? Казалось, во всём мире нет больше белого света, и сейчас тёмная бездна поглотит нас.

   Хоть бы турецкие корабли были рядом – всё веселее.

   И в самую полночь тяжёлый вздох раздался над морем, и дунуло смертным холодом. Вот загробное дыхание! И все попадали на колени, укрыв руками головы.

   Но я вдруг увидел, как серебряный ангел показался во мраке и отделил свет от тьмы, а море от неба. Его голова округло сияла в облаках. Ноги, как два мерцающих столпа, касались воды. И поднял ангел огненную руку, указывая нам путь. И долго так стоял он недвижим.

   А мореходы, опомнившись от страха, кричали и пели. И я бил в барабан.

   И серебряный ангел услышал. И подал нам руку. Светло, как днём, сделалось на корабле! И ослеплённые, упали мы на палубу. А когда открыли глаза, ангел уже улетел. Но долго мы молчали, прислушиваясь к ночи.

   Лёгкий ветер играл в парусах. В небе открылись тихие звёзды.

   -Благословенна наша «Крепость», - молвил посол Украинцев. – А с нею весь русский флот. Да будет нам везде удача!

   С той ночи мне часто являлся во сне серебряный ангел. И я его хорошо разглядел. Он был прекрасен! Весь из струящегося света!

   Однако, читатель, открою секрет – ангельская голова, столь ослепительная, что черт не разобрать, напоминала барабан, телячьей кожи.

Царьград

   Счёт потерял я дням морского пути. Но всё в этой жизни имеет начало и конец. Одним прекрасным утром мы увидали берег. Он был горист, а по горам росли деревья. Казалось, без ствола и без ветвей – сплошь зелень.

   А вскоре «Крепость» вошла в пролив Боспор. По сторонам стояли турецкие селения. Дети и взрослые махали нам платками. Было жарко и влажно. Мой барабан плохо переносил такую погоду, и еле отвечал ворчливо – «фуп-муф-пум».

   Наконец, подошли к Царьграду, и фрегат бросил якорь прямо против дворца.

   Турецкий город велик и голосист – шумит с утра до ночи. После морского покоя голова идёт кругом.

   Да ещё тысячи турок приходили поглядеть на русский корабль. Гомон, как на ярмарке! Все по-турецки языками трещат. Толмач еле поспевает переводить. Откуда у нас такое доброе дерево и холсты? Сами ли мы пушки отливаем, и какие у нас ядра? Почему на русском судне капитан голландец? Хотим ли мы с турками торговать? Правда ли, что на этом корабле сам государь Пётр Первый пришёл?

   Сыплются вопросы, как здешние крупные орехи. А мы отвечаем уклончиво – может так, а может и эдак, может правда, может ложь. Нас Емельян Игнатьич научил.

   Слыхали мы, будто сам султан хотел посетить нашу «Крепость», да визири-министры отговорили. Мол, велика честь для какой-то там посудины – не на что и  посмотреть!

   Визири, как могли, утешали султана, который, конечно, огорчился, увидев под окнами дворца русскую «Крепость».

   -Да разве это корабль?! Так, плоскодонное корыто! И знающих моряков у Петра нет! И пушки немощны!

   Через три дня после нашего прибытия объявился в Царьграде турецкий конвой, непогодой битый. Четыре судна вползли в гавань, как провинившиеся собаки, - упустили зайца!

   Рассказывали, что Мехмета-ага не медля под стражей приволокли во дворец. Лицом он был бледен и мелко дрожал.

   -Вот моя голова! – упал в ноги султану. – Секите!

   -Это дело немудрёное – всегда успеем, - сказал якобы султан. – Доложи, пёс, как ты посмел оставить русский корабль без присмотра в Чёрном море?!

   -Ускользнули неверные из-под носа! Наши суда, повелитель, для битвы, а их – для побега…

   Порадовала султана такая мысль, и простил он Мехметку. Во всяком случае, видели его с головой на плечах. Бородёнка, правда, поредела, и огонь в глазах потух. Но сердце его, точно скажу, так и осталось чёрным.

   На шумной царьградской улице среди лиц радостных и грустных, смешливых и серьёзных выделялся ага злобным обликом. Верно, не ошибся мой барабан, предчувствуя опасность.

   И всё же, читатель, Бог с ним – пусть дни Мехмета-ага завершатся мирно, в доме, полном детей. И да простит его Аллах.

Переговоры

   Тем временем посол Украинцев вёл трудные переговоры с визирями и самим султаном. Каждая встреча начиналась с Азова. Турки настаивали на возвращении крепости. Но посол помнил наказ государя и не сдавался.

   -Где это слыхано, чтобы взятые с таким трудом города отдавать назад без всякой причины?

   -Но эти земли много лет принадлежали султану! – говорили визири.

   -Всякие перемены случаются на свете, - отвечал посол. – Одни народы в воинских делах прославляются. Другие слабеют. Было время, русские и в Царьград, как домой, хаживали – брали дань с греческих царей.

   -Ну, господин посол, вы ещё вспомните допотопные времена. Или то, что при царе Соломоне бывало!

   В общем, шло состязание – кто кого переговорит-перевыговорит…

   Слова разного достоинства так и порхали в переговорной зале. Часто повисали в воздухе, не достигнув ушей того, кому предназначались, и шмякались об пол, расползаясь украдкой.

   О, если собрать всё сказанное на переговорах, - изрядная, думаю, выйдет куча! Не меньше пирамид египетских.

   Украинцеву не сладко приходилось – похудел, осунулся, голос надорвал и языком едва ворочал. Больно было смотреть на посла, когда он возвращался на «Крепость». И словечка  уже не вытянешь!

   Однако земля-то, известно, слухами полнится. Знали мы, что происходит во дворце султана.

   Чуть только заходил разговор о крепости Азове, наш посол сворачивал на русский флот.

   -Готовых кораблей у России сотня. Да ещё многие заканчиваем. Всё море Азовское покроют наши паруса!

   А турки своё гнут.

   -Слыхали мы, что ратные люди в Азове и Таганроге бледны и худы – голодают…

   А Емельян Игнатьич в свою сторону.

   -Корабли наши любую волну держат. Пушки не каменными, а железными ядрами заряжены – насквозь борта прошивают…

   Турки сызнова:

   -И матросы ваши зеленеют от морской болезни… 

   А посол:

   -Имея такой мощный флот, можем крепко запереть Чёрное море…

   А турки:

   -И все плохо обучены – не знают толком, как ружьё держать…

   А посол:

   -Голодно будет тогда в Царьграде, потому как хлеб, масло, лес и дрова с Чёрного моря к вам доставляются…

   А турки… А посол…

   Так и шли переговоры – ни шатко, ни валко. День за днём. Неделя за неделей. Месяц за месяцем.

   Никак не могли султан да визири решить – воевать с Россией или мириться.

Полночное веселье

   Долго стояла «Крепость» в Царьграде. Команда ухаживала за кораблём. В любое время готовы были к возвратному пути.

   Ну, конечно, и по городу гуляли. Хотя крепко помнили морской устав. В чужой стране не летай глазами по сторонам! Держись с достоинством, но не горделиво! И не бросайся к торговцам сломя голову - можешь напугать!

   Турки нас не обижали. А я даже подружился с Ахметом-барабанщиком. Выучился на турецком барабане играть. Дело не хитрое! Барабан велик, а колотушка всего одна, и потому звук однообразен, заунывен. Нет в нём русского задора! Кажется, страдает барабан, на судьбу жалуется.

   У моего-то совсем другой характер. То ружейную дробь рассыплет, то грохнет орудийным залпом. В бою на стену лезет! Но может и колыбельной убаюкать. Увы, баюкать некого…

   Капитан наш Памбург оказался бравым, разудалым человеком. Любил, бывало, и мой барабан послушать.

   Однажды в городе повстречал он земляков-голландцев. Радость, конечно. Как не поговорить об отчем доме, о морских делах?

   Пригласил их Памбург на «Крепость». Хотел, верно, похвалиться. Вот какое ему  доверие от самого русского царя! Поручил судно посольское провести через два моря. Земляки кивают – йа-йа! Молод Памбург, а мореход славный.

   Ох, развеселился наш капитан. Устроил на корабле пирушку. А гуляют голландцы лихо, не хуже русских. Уже ночь настала, а у них дым коромыслом. Носятся по палубе, как чумные!  Крякают да гогочут!

   Подбегает Памбург ко мне.

   -Ифанька! Ифанька! – еле отдышался. – Мы не есть сумачечий! Мы играйм в русский игра – пятнашка! Сделай милость, Ифанька, - барабань для души!

   Что не сделаешь для хороших людей, несмотря на поздний час. Утки в дудки, тараканы в барабаны! И загрохотал мой барабан, будто гром небесный. Гости в пляс. Такой тарарам учинился!

   -Корошо гуляйм! – хохочет Памбург и тащит невесть откуда медную трубу, вроде той, что у Винниуса была на Триумфальных вратах.

   Приблизил трубу к барабану…

   Прости, читатель, дух переведу. Сердце заходится, как вспомню ту ночь.

   Никогда не слыхал я такого дикого рёва. Страшно это, поверьте, - помесь трубы с барабаном! Наверное, Архангел Михаил возвестит так о начале Страшного суда.

   Всколыхнулся Царьград. Разом очнулась ночь. Факелы заполыхали. Бегают полуголые люди. Что?! Неужто день последний?! Аллах сошёл с небес?! Или орды диких варваров нахлынули?

   Кто бы мог представить, что это просто капитан Памбург гуляет с друзьями на русском фрегате «Крепость».

   Долго город не мог успокоиться. До самого рассвета то тут, то там слышались испуганные голоса, хлопанье дверей и ставней, вой собак, крики ишаков и павлинов.

Мирный конец

   Утром другого дня поднялся на корабль Емельян Игнатьич Украинцев. Приказал капитану собрать команду на палубе.

   -Кто посмел в ночи буянить? – грозно спросил посол. – Кто из пушек палил?

   Поник я головою.

   -Каюсь и винюсь, господин посол. Да только не пушки то были. Мой барабан…

   -Врёшь! – изумился Украинцев. – На такой вопль да рык ни один барабан не способен.

   -А мой способен с Божьей помощью, - вздохнул я. – Прикажете повторить?

   Емельян Игнатьич руками замахал.

   -Ни за что на свете! Не каждое ухо стерпит! Несчастный султан в ночи с перины грянулся, шишек набил. А прекрасные жёны его из окон гарема попрыгали. Такой скандал! Ну, Ивашка – барабанная шкура, я с тобой ещё увижусь, - погрозил кулаком. – А сейчас спешу к султану. Не знаю, чего и ожидать теперь …

   Ой, а мне как скучно было дожидаться Украинцева. Вспоминал я его кулак и горевал, обнявшись с барабаном.

   Какова судьба мне уготована? То ли плетей всыплют? То ли в турецкий острог посадят?

Лучше бы, размышлял, русских плетей. Если не до смерти, то роднее.

   К полудню возвратился посол.

   -Подать сюда Ивашку Хитрого!

   Уже ни жив, ни мёртв я – жду приговора. Чего доброго на кол посадят, или вообще «секир башка».

   -Вот что, Иван, сын Алексеев, - торжественно начал Украинцев. – Хоть ты и барабанная шкура, а спасибо за верную службу!

   Вон как глумится! Ну, думаю, точно – четвертуют меня грешного! И такая слабость вступила в ноги, что рухнул на колени, лбом об палубу.

   -Перепугал ты, братец, до полусмерти султана и визирей! Думали, русская флотилия пожаловала! Сейчас подписали мирный договор, чтобы спать спокойно. Победа, Ивашка!

Бей в барабан! – И подал мне посол руку, как в ту ночь, когда наши души летали над морем.

   В ту минуту, читатель, уразумел я до конца дней своих, как жизнь дивно хороша. И горд был, что мой барабан сказал в переговорах своё слово.

   Не к войне, а к миру призвал!

   И по сию пору висит в красном углу моего дома славный барабан, за два моря ходивший. Помирать буду, так велю со мной в могилу уложить – повеселю солдатские души на том свете.

   И когда откроются передо мной врата небесные, войду в них под барабанную дробь.

   Может, сам Пётр отворит железным ключом те врата. Встретит на пороге и скажет, как прежде: «Играй, Ивашка! Играй, барабанный староста!» 

   Мирный конец, по Божьему велению, у моих записок!

Эпилог

   Иван Алексеевич Хитрой скончался в 1750 году восьмидесяти восьми лет от роду и погребён в деревне Луговатка, что под Воронежем.

   На могиле его доныне стоит каменное надгробье в виде барабана, на котором можно разобрать надпись, – «Он говорил одну только правду».